- Не помню. Там всего одна машина стояла, вот я и решил…
- Смотри, не надо решать больше ничего, Волков. У тебя отвратительно получается. Из рук вон, я бы сказал, - чувствовалось, что спокойный тон дается ему нелегко, - продолжай.
И я продолжил. Терять мне все равно было нечего. Дослушав до кафе на Кирова и истории про отца и сына, Головин выдохнул в трубку одно-единственное слово, отвечающее моменту на все сто. Как «фиаско», только не «фиаско».
- Дима. Дорогой мой человек. Смотри. Ты сейчас закроешь дверь и ляжешь спать. Можешь выжрать весь мини-бар. Можешь заказать в номер все, что хочешь — тебе принесут, приведут, накроют, нальют, уложат и сделают. Только. Не. Выходи. Из. Номера.
Длинные, весомые паузы явно были предназначены для непарламентских выражений, которые он просто проговаривал про себя.
- Нет, - просто ответил я.
- Что — нет? - в фоновых шумах с той стороны началась какая-то беготня, крики и ругань.
- Я пойду. Я человеку обещал, - безэмоционально и с какой-то безысходностью проговорил я.
«Фиаско» сменила «гулящая женщина», с до-о-олгой гласной. Затем еще несколько сходных по экспрессии фраз, уже более развернутых. Потом Головин повесил трубку. А я понял, что влип в историю, которую нарочно не придумать. Тщательно подготовленный и расписанный по минутам план уже полдня идет пес его знает куда. И я вместе с ним.
Глава 15. Северная малина. Возвращаемся на маршрут.
Глянув карту на наконец обретенном телефоне, я выяснил, что пешком мне идти до места минут пятнадцать. В принципе, если никуда не торопиться — то можно уже и выходить. Я достал из бокса барсетку и положил ее в пакет с логотипом отеля — он очень кстати оказался на столе, вместе с чайным набором и правилами пользования номером. Трогать сумку руками я по-прежнему не спешил, мало ли что. Внизу за стойкой сидела Сандаара, не отреагировавшая на меня ровным счетом никак. Полярный день давно закончился, и на улице были уже сумерки. Заблудиться — не заблудишься, конечно, но по темным углам ходить — никакого удовольствия. Радовало то, что это самый центр города, и углов, наверное, будет не так много. Я спустился с крыльца, повернул направо и зашагал вперед. Через дорогу обнаружилась серая громада с колоннами, на крыше светился крупный логотип алмазодобывающей компании. За перекрестком открылась здоровенная просторная площадь, которую проспект делил пополам. Справа от меня на постаменте из полированного гранита стоял вождь мирового пролетариата с протянутой рукой. Карта сказала, что рукой он тыкал в филармонию, а филейной частью был обращен к обкому партии. Ну, то есть карта назвала здание «Домом правительства», но внешне это был чистой воды обком. Обогнув его слева, я вышел на искомую улицу Кирова, прошел немного и снова свернул. Машин было немного, а людей, казалось, и того меньше. Вот тебе и «пятница, вечер». Наверное, у местных не принято отдыхать после трудовых будней под суровым взглядом дедушки Ленина, или в принципе наблюдать его на горизонте во время отдыха. Как бы то ни было, я шагал по малолюдному в силу вечернего времени району. Позади остался ярко подсвеченный торговый центр с названием, которое мне ровным счетом ничего не говорило, хоть и было написано русскими буквами. Вокруг стояли четырехэтажные дома, похожие на сталинскую застройку, между ними густо висели толстые черные провода, еле заметные в уже темном небе, а из земли перли какие-то желтые трубы с круглыми вентилями. Прохладно, пыльно, пустынно, и, прямо скажем, страшновато.
Крыльцо ресторана было странной формы: три лестничных пролета поднимались с разных сторон и сходились в одной точке на площадке у торца дома. Над крыльцом располагалась вывеска на местном, с той самой подлой буквой, похожей на «Г» с хоботом. На самом крыльце стояло чучело медведя в полный рост. Здоровенная зараза, метра три высотой, с оскаленной пастью и глазами, светящимися в сумерках ярко-алым. В Ярославле я видел рядом с одной гостиницей статую бронзового медведя на большущем камне. Каждый час скульптурная композиция издавала рычание настоящего бурого хищника. Я тогда про это не знал, поэтому у нас в семейной коллекции появилось забавное фото, где все стоят, а я завис в воздухе со встревоженным лицом, потому что от неожиданного рыка тогда отпрыгнул с места метра на полтора. Если бы этот, на крыльце, зарычал, да хотя бы чихнул или моргнул — я бы, пожалуй, вообще летать научился. Подходя ближе, мне показалось, что эти три лестницы и козырек над входом напоминают древнюю пирамиду. «Нужно построить зиккурат!» - вкрадчиво сообщил внутренний скептик голосом послушника нежити из старинной игры «Варкрафт-3». Моя уверенность явно начинала сбоить. Но медведь пропустил меня молча. И это было очень, очень хорошо.
Внутри оказалось темновато даже после уличных сумерек. Вдоль стен стояли столики на четверых, у противоположной от входа стены — барная стойка, за которой скучал лысый амбал, кажется, лишь немногим меньше мишки на крыльце. Народу почти не было: двое местных тянули пиво, негромко переговариваясь, и за ближним к стойке столом сидел еще кто-то, спиной ко входу.
- У нас спецобслуживание, - прозвучал голос откуда-то слева, грубый, но какой-то гнусавый. Из гардероба или подсобки вышел его обладатель, невысокий, но прямо-таки квадратный якут с таким носом, как будто его туда конь лягнул. Дважды.
- Мне назначено, - вот откуда что берется? То мы медведей искусственных опасаемся, а то к аборигенам с лицами убийц обращаемся скучным тоном, как будто всю жизнь среди таких прожили.
От стойки раздался какой-то странный звук, как будто ворон или аист защелкали клювами. Тот, который сидел спиной, обернулся и сделал жест, каким обычно комаров отгоняют – и гнусавого как ветром сдуло. А мне кивнул на свой стол и повел рукой рядом с собой, вроде как приглашая. Я подошел. Можно было предположить, что это тот самый, что наблюдал за представлением «турист вопит сидя на тротуаре» из-за будки на парковке. Но я, каюсь, в Якутии недавно, поэтому различать местных могу только по приметной одежде или комплекции. Этот, вроде, по габаритам подходил, хотя гарантии никакой, конечно. Я обошел его стол вокруг, отодвинул стул и, садясь, начал:
- Парень сказал, сюда подойти к десяти, - тут он прервал меня похожим на клекот звуком, но с какой-то другой интонацией. Если того, с носом, а точнее — без носа почти, он явно отгонял, то сейчас будто лошадь успокаивал. Или оленя. Кто тут у них беспокойнее — не знаю. Он ещё и ладонью над столом эдак качнул пару раз, как собаке по холке, вроде «тихо-тихо».
Я поставил на столешницу пакет, чуть опустил края, чтобы было видно содержимое, но руками барсетку по-прежнему не трогал. Почему-то не хотелось. Прямо перед молчаливым стояла деревянная плошка с вареным мясом и эмалированная кружка с чем-то тёмным. Пакет он сдвинул на край стола тыльной стороной ладони, потом взял со стола нож и продолжил, видимо, ужин. Я про такое только у Урванцева-Обручева-Куваева читал: левой рукой он поднял над миской чей-то мосёл, вгрызся в него, а правой принялся отрезать мясо прямо перед губами. Смотрелось очень экзотично. Нож был традиционный для здешних краев, с простой деревянной рукоятью и глубоким долом с одной стороны. Судя по лезвию, ножик был заслуженным ветераном. Неразговорчивый, похоже, наелся, отложил приборы, точнее один прибор, вытер пальцы салфеткой, взял двумя руками кружку и с шумом сделал два мелких глотка. Так, понятно, точно не какао пьет, двумя-то хапка́ми. Он блаженно развалился на стуле, воротник рубашки чуть разошелся и на горле стали заметны шрамы. Я таких никогда не видел. Казалось, голову ему сперва отпилили тупой пилой, а потом наспех криво и косо пришили обратно. Причем делали и то, и другое в кромешной темноте.
Загадочный якут поднялся, подхватил пакет, а свободной рукой махнул мне, мол «догоняй». Мы дошли вдоль стойки до неприметной узкой лестницы, по которой не то, что вдвоем не разойтись – одному-то тесно. Наверху был такой же темный коридорчик, в конце которого - единственная дверь. Молчаливый вошел и оставил ее открытой. Вздохнув про себя, я пошел за ним. Внутренний скептик было поинтересовался язвительно, что я отвечу, когда урки спросят «кто тебя пустил?», но я его уже не слышал. Открывшаяся картина затмила все дурацкие события длинного дня.
Посреди просторной комнаты с низким, правда, потолком, и без единого окна, стоял дощатый стол. В дальнем углу, «под образами», будь тут образа, сидел жилистый русский мужик с длинным старым шрамом от левой части лба до правого угла нижней челюсти. Аккуратно подстриженный, прилично одетый. Абсолютно седой. Рядом с ним сидели по правую руку двое — русский и местный. Оба темноволосые, с густой проседью, поджарые, сутулые одинаково, похожие, как два родных брата, только от разных родителей. Напротив них сидел парень из аэропорта. Он чуть кивнул мне. Якут со шрамом обошел стол и молча сел рядом с ним. На другом конце стола был народ пожиже, но тоже вполне колоритный. Особенно бросался в глаза натуральный гигант по местным меркам: жесткие черные волосы, узкие глаза, перебитый плоский нос, голова растет прямо из плеч, без намека на шею. А в левой руке — настоящий свинорез, похожий больше на саблю, чем на нож. Куда там старику Джону Рембо со своим Ка-Баром. Наверное, поэтому и нос такой приплюснутый — чтоб не отмахнуть ненароком за едой.
В голове промелькнули всякие глупости, вроде «вечер в хату» и «буэнос диас, голодранцы», но сказал я просто:
- Мир вашему дому, - усталый мозг решил, видимо, что если Высоцкий не поможет — то уже никто не поможет.
Тот, с саблей, подскочил и заверещал что-то на своем. Стоя он был как бы не на полголовы выше меня, а такие тут редкость. В плечах точно шире, как, впрочем, в животе, талии и ниже. «Цилиндрический якут» - выдал отстраненно внутренний реалист. А этот все продолжал вопить и смещаться в мою сторону, опасно размахивая ножиком. Видимо, поняв, что я ни слова не понимаю по-якутски, он перешел на русский: