тых номерах красоты не было вовсе. Пять штук в рядок, абсолютно одинаковые, номера на одну-две цифры отличаются. Судя по всему, Леха тоже ничего хорошего для нас в пейзаже не отметил:
— Дмитрий Михалыч, нам туда не надо! — он изо всех сил старался воззвать если не к разуму, то хотя бы к самосохранению.
— Так. По машинам судя — там двадцать пять человек. Сколько было внутри — не знаем, но представим, что всего их с полсотни. Наших восемь, и ты девятый, так? — когда страшно, посчитать — первое дело.
— Так, — отозвался с тоской водитель.
— Вы вдевятером эту саклю по камушку разнесете, тут и говорить не о чем. Нас с Леонидом Николаевичем не считаем. Но, если до рукопашной доживем — тоже пободаемся. — Артист кивнул и стал стягивать с правой руки перстень. Узнаю старую школу. А сам я вдруг вспомнил про свой, подаренный на рауте, что так и таскал в кармане без толку. Достал и надел на мизинец. Ну а вдруг? Чудо может случиться в любой момент, уж мне ли не знать?
Наша машина остановилась рядом с двумя такими же. Народ вышел на улицу, я закурил. Пара минут погоды точно не сделают. Бойцы что-то тихо обсуждали между собой, Леонид покачивался с пятки на носок, держа руки в карманах. Ему явно хотелось побыстрее вытащить друга из заварухи, тем более такой неожиданно опасной. Лёха подошел и доложил:
— Надо продержаться без конфликта минут тридцать. Техника подойдет.
— Что за техника? — уточнил я.
— В импортных фильмах это называется «кавалерия». В нашем случае — именно техника и группа поддержки. Дождемся — есть шансы. — ситуация прояснялась не полностью. Прямо скажем — вообще не прояснялась.
— Что по бойцам? — в том, что у нас есть эти полчаса, уверенность таяла на глазах. Помогали ей два абрека с помповиками, вышедшие на крыльцо и аккуратно вставшие так, чтобы массивные опоры козырька крыши их максимально закрывали.
— Как и считали — девять со мной. Серега сказал, что один всех загрызет. У него брат погиб во вторую, — вполголоса пояснил Леха.
— Серегу в машину, на связь. Будет бухтеть — пулемет ему дай. Если все плохо станет — пусть из люка высовывается и садит в белый свет, как в копеечку, но не раньше — велел я.
— Почему? Он прям рвется, — не понял наш сегодняшний водитель.
— Мы если бы сюда их всех убивать приехали — без вопросов. Прямо отсюда бы и начали, а Серега бы впереди всех бежал. А у нас задача сейчас — вывести оттуда мирного, одного, живого и очень желательно, чтобы невредимого. Ну и нас чтобы сколько вошло — столько и вышло. Тут Серега с его личными счетами нам вообще ни к чему. Сперва говорить будем. Пробовать, по крайней мере. Возьми двоих с опытом работы в закрытых помещениях — и за мной. Леня, пошли. — и я неторопливо пошел к крыльцу. Внутренний скептик тут же начал насвистывать марш Шопена. Реалист и фаталист присоединились к нему на первых же нотах. Музыкальный день сегодня, однако.
В отражении на стекле задней двери ближнего ко мне гелика я видел, что тройка парней шагает за нами буквально в одном шаге позади. Артист шел рядом, и по нему вообще было не понять — волнуется, боится или все нормально? Хотя, он ведь перед стадионами выступал, привычка к публике, наверное. Правда, у той публики из-за колонн вряд ли торчали дробовики.
Когда мы поднялись на первую ступеньку, я изо всех сил вежливо начал:
— Добрый день, уважаемые. Мы приехали друга забрать. Он еще тут, не уехал без нас?
В ответ из-за правой колонны характерный горловой голос произнес:
— Всэм вмэстэ нэлзя!
— Пятеро — слишком много для вас? — тут же отозвался я, чувствуя, что жгу мосты и рублю сходни и прочие швартовы. В общем, шансов на мирное решение с каждым моим словом становилось все меньше.
— Эээ, так идите! Ш-ш-шакалы! — прошипел бородач в вышитой шапочке слева. Я остановился, как вкопанный.
— Так твое имя?
— Умар! — гордо выкрикнул левый.
— Я запомню тебя, Умар. Береги третью букву, — медленно сказал я и пошел дальше. Оба стража принялись что-то вопить по-своему и махать помповиками. Я в их криках не понимал ничего, кроме слова «орсийн», что, кажется, означало «русский». Открыв дверь, прошел в зал через небольшой коридор с гардеробной комнатой. Трое в коридоре с пистолетами, за перегородкой в гардеробе двое, с автоматом и дробовиком. Капитально окопались.
В зале было темновато. От стены до стены метров сорок, окна слева, задрапированы шторами так, что света почти нет. Столов с десяток, заняты только три. За ближним плотно сидело шестеро крепких бородатых мужчин, причем у половины бороды и волосы были рыжими. В середине зала четверо таких же обсели ссутулившуюся фигуру со светлыми волосами. Блондин сидел к нам спиной, и не было понятно, кто он. Хотя, судя по тому, как дернулся было Леня — ему оказалось вполне понятно. За дальним от нас столом, богато накрытым и уставленным разными блюдами и напитками, сидело еще пять человек. В центре — крепкий и в годах, вокруг — не менее крепкие, но помоложе. Отсюда у центрального были видны только черная рубашка с закатанными на мощных предплечьях рукавами и золотые часы на запястье.
Я шел, не снижая скорости, но и не увеличивая ее. Почему-то был уверен, что тут резкие движения совершенно точно нанесут непоправимый вред здоровью. И не только моему. Потому что как только вслед за нашей молчаливой группой вбежал один местный с дробовиком, из тех, что встречал на крыльце, сразу подхватились те шестеро за ближним столом. Окружили, начали что-то кричать по-своему. Я на них не смотрел. Мне нужно было к тому, в золотых часах — это понимание как-то само родилось. И я просто шел, а весь черно-рыжий хоровод с криками и прыжками двигался вместе со мной. Проходя мимо среднего стола, скосил чуть глаза и узнал героя дня, того, за кем мы и приехали. Молча кивнул на него Лене, и тот так же без разговоров отделился от нас и подсел за стол к другу, обняв его и начав что-то тихо говорить. Пропустили его тоже без проблем — ряд распался перед ним, и сошелся обратно за его спиной. Точнее, за их спинами — один из Лехиных бойцов шагнул следом и встал рядом, спиной к дверям, осматривая зал. Комитет по встрече продолжал кричать и перемещаться вокруг нас. Казалось, того и гляди в пляс сорвутся. Или, скорее, достанут ножи и распустят нас даже не на лоскуты — на лохмотья.
У дальнего стола я остановился. Двое ближних бородачей, сидевших за ним, поднялись и перегородили мне путь. Молча.
— Добрый день, уважаемый. Меня зовут Дмитрий. Мы с Леонидом Николаевичем приехали забрать его друга. — вроде, пока ничего лишнего ляпнуть не успел. А то я могу, мне ли не знать.
— Ваш друг плохо себя вел, говорил грубо, оскорблял Всевышнего — хмуро, но спокойно ответил крепкий пожилой в часах. В бороде была видна проседь, а на лице — шрамы. Я не специалист, но мне показалось, что от осколков. Не стекла. А фраза про Аллаха сразу вызвала в памяти сценку из анекдота про индейцев и внутренний голос. И мой внутренний реалист грустно проговорил: «Ну все. Вот теперь — точно он!».
— Уставший человек, выпил, не рассчитал, наверное. Живые обычно осознают ошибки, это только мертвым ничего не объяснить и извинений от них не дождаться. — я говорил тем самым равнодушно-скучным голосом, на который, как заметил, лучше всего реагируют собеседники. Прислушиваться начинают.
— Зачем нам его извинения? Если человек оскорбил хозяина дома — разве ему будут рады в нем? — в глазах главного мне почудилась тень заинтересованности. И нас не зарезали до сих пор. Значит, шанс пока оставался. Хоть и до обидного маленький, но был.
— Всевышний не судил волкам воевать с птицами, — неторопливо произнес я.
— С какими птицами, э? — брови и тон пожилого чеченца взлетели вверх. Он явно не любил терять нить беседы.
— С певчими, уважаемый. Вечером, после работы или битвы хорошо сесть возле дома на закате. И слушать птиц. На душе легче становится, — я продолжал говорить медленно, но весомо, очевидные вещи. Мне нужно было его внимание и интерес.
— Причем тут певчие птицы? — ага, а вот и интерес. Теперь надо не спеша, обстоятельно, размеренно.
— Птицы радуют слух, дарят веселье. Покой приходит, когда слушаешь птиц, треск костра и голос ручья, — продолжал я. Видимо, полеты с изнанки одной из Вселенных, куда меня в запале законопатил старый Откурай, не прошли зря — все горцы слушали молча и очень внимательно.
— Для того Всевышний и создал птиц. Чтобы уши, глаза и душа отдыхали, — некоторые вокруг даже кивнули в ответ, — А что птица, кроме ласкающей слух песни, может уронить капельку на папаху — в этом урона чести нет. Никто не будет гоняться за птичкой с ножами и ружьями. — Удивление отразилось на лице каждого, кто стоял и сидел рядом. На своих я не смотрел, но, думаю, они тоже явно не ожидали всех этих несвоевременных сказок и притч. Главный начал улыбаться, пока криво, одним углом рта. А я продолжал, не меняя ритма:
— Пророк учит, что в любом деле должны быть честь и мера. Выстрел в маленькую птицу даст красные брызги, щепотку перьев — и тишину. Песен больше не будет. — Тишина была и в зале вокруг. Абсолютная. — В этом выстреле не будет ни чести, ни меры. Каждый должен делать свое дело, которое начертал Всевышний. Птичка — петь. Волк — охотиться. — в этот раз кивнуло больше народу, — иначе не будет порядка, не будет гармонии. Если все волки разом начнут выть — лес и горы прослабит так, что мама не горюй. Какая тут гармония?
Главный захохотал в голос, и многие его поддержали. Улыбались же почти все. Внутренний скептик позволил себе выглянуть наружу в крохотную щелочку между пальцев. Глаза ладонями он закрыл в самом начале разговора, а теперь отказывался верить в происходящее. Пожилой встал из-за стола, обошел его и протянул мне правую руку:
— Меня зовут Ваха. Ты меня удивил, Дмитрий. И Коран читал, и в природе разбираешься. Откуда про волков так много знаешь? — он продолжал улыбаться, а когда я пожал ему руку, заметил мой перстень и удовлетворенно кивнул, как будто подтверждая какие-то свои догадки. На его перстне был круг, а не сердце в ладонях. Но точно так же поделенный на черную и белую половины.