— А по тебе и не скажешь, — помолчав, буркнул Головин. Интерес на его хмуром лице светился, как полуденное солнце сквозь насквозь проржавевшую крышу старой автобусной остановки.
— А я слишком долго в рекламе работал. Там честных не держат принципиально, сразу тряпками гонят, как профнепригодных. Выучился вот, как соответствовать образу. На свою голову. Помнишь, как в детстве? Стоит хоть немного, хоть самую чуточку поддаться страху — и он уже управляет тобой. Потому и идешь в тёмный переулок рабочего квартала, хотя хочется, ох как хочется обойти его сто десятой дорогой, а лучше объехать в тёплом автобусе, где люди. Но идёшь.
— У нас испытание было — против толпы, — задумчиво проговорил он. — Народу посреза́лось на нем — не сосчитать. Мы как-то с Васильичем из метро вышли — а навстречу нам толпа спартачей. То ли на игру, то ли с нее, не помню уже. Он их увидал, да как заорет: «Красно-синий — самый сильный!». И отошел шага на три. Ох, как мне тогда в теплый автобус хотелось, — Артём почесал шрам над бровью, вздохнув. — Понимаю я тебя, Дим. Нахрена оно тебе всё надо — не понимаю, а вот в остальном — вполне.
— Поди знай, Тём, поди знай. Сам всю башку сломал, — начал было я, как вдруг защелкал закрепленный магнитным держателем на руле телефон. Аудиосистема, как и обещал подземный Кирилл, работала отлично, ловила блютуз и управлялась с удобных кнопочек прямо под рукой. Я нажал ту, что была с зеленой трубкой.
— Господин Волков? — поинтересовался глуховатый голос с заметными южными нотками. А хорошие тут динамики. На миг показалось, что я снова стою в черно-рыжем кольце чеченцев. Только акцент был другой, не такой, будто у говорящего полный рот горячего чаю, а такой, будто он всю жизнь копил буквы «Ха», а теперь решил щедро со мной поделиться ими, прилепляя из ко всем остальным согласным. На холке поднялась шерсть. Головин сузил глаза.
— С кем я говорю? — мой голос предсказуемо подсел. Захотелось прокашляться как следует. Но не стал.
— Это не имеет значения. Считайте меня доброжелателем, — ответило все свободное пространство машины. — Я хочу предложить Вам сделку. Вы дарите мне «Чомгу». И больше никогда не интересуетесь судьбой этого места.
Артем выдернул свой телефон и начал копошиться в нем, как только незнакомый кавказец приступил к разговору. Диктофон у него там, что ли? Зачем нам запись беседы, которую я, чувствую, и так никогда не забуду?
— Что нужно сделать мне — я услышал. Зачем мне это? — какие-то внутренние органы начали выделять в кровь одновременно горящий напалм и жидкий азот. Ни настроению, ни мироощущению это не способствовало. Предчувствие беды, похожее на то, что охватило в прошлое утро, за завтраком, только гораздо сильнее, разом и разгоралось, и леденело.
— Затем, чтобы видеть своих родных живыми и здоровыми, Волков, — голос вокруг мерзко хмыкнул. — Вот они гуляют по Москве, мороженое кушают. А случись что — с черного камня на тебя смотрят. Как с этим жить будешь?
Я не замер и не застыл лишь благодаря тому напалму внутри, который вдруг в секунду выпарил весь азот и начал жечь мне кости. Если бы говоривший находился в поле моего зрения — сейчас я уже переходил бы с рыси на галоп или карьер, бросая себя вперед с каждым прыжком, до тех самых пор, пока не выгрыз бы у говоруна кусок шеи, изляпавшись в горячей липкой крови врага. А это точно был не друг и не добыча. Лишь глубоко вздохнув носом, удалось чуть отодвинуть эту яркую картинку вражеского трупа в красной, всё увеличивающейся и парящей на снегу луже. Как бы ни по-идиотски это звучало — но я словно сам себе положил ладонь на загривок и похлопал со словами: «рано, пока рано». Выдыхал я воздух, горячий настолько, что, казалось, едва не ошпарил ноздри.
— Назови свое имя, — если бы довелось слушать себя со стороны, то ни угрозы, ни предостережения, ни злости я бы не услышал. В голосе была лишь твердая уверенность в конечности бытия собеседника, причем конечности скорой. Так недавно говорил с Гореславой. Когда ты не планируешь, не предполагаешь, не готовишься, а точно знаешь — при первой же возможности убьешь. Головин впервые оторвался от экрана телефона, глянул на меня и, кажется, вздрогнул.
— Зачем тебе мое имя, Волков? — чуть удивленно, выдав это более высоким тоном, спросил говоривший.
— Чтобы не убивать лишних слуг твоего эмира, — в том, что было произнесено у меня не было и тени сомнения. Или это опять не я говорил?
— Да ты хоть понимаешь, с кем говоришь, э?
— Говорю я с тобой. И угрожал мне ты. Трусливо умолчав о своем имени, — в это время Тёма повернул ко мне экраном свой смартфон. Там, на разделенном на две части экране было два окна. В верхнем — красная точка на карте Москвы, на ВДНХ, с еле заметной пометкой «Волков7я», вокруг которой — еще три точки с цифровыми кодировками. Я понял, что Надя с Аней под присмотром, и что все хорошо, потому что рамочка была зеленая. Ну, я, по крайней мере, так предположил, исходя из цвета. Во втором окне — что-то вроде личного дела или досье, с фото, ФИО, датой рождения и справочной информацией, которую я не читал, понадеявшись, что понял Артёма правильно.
— Ты, Абдусалам, теперь темноты бояться начнёшь. Плохо спать будешь. А когда, упаси тебя Аллах, мы встретимся — страшной смертью умрёшь, — и снова в голосе не было ни угрозы, ни страха. Просто изложение фактов, без намёка на эмоции.
— Кто ты такой, Волков? — помолчав довольно долго, прошипел звонивший. Видимо, сперва он хотел закричать, откуда я узнал имя. Потом — начать угрожать в ответ. Но решил ограничиться этим вопросом. Думает, прежде чем что-то сделать или сказать. Опасный.
— Внук божий — огонь под кожей, — спокойно ответил я. Теперь это была уже не поговорка, а тоже простая констатация факта, поведанного мне в тёмных небесах над холмом, где сливались Полота и Двина. — Бойся, Абдусалам. Бойся, — и я нажал красную трубку на руле.
— Куда так топишь? — чуть сдавленным голосом поинтересовался Головин. Он держался за ручку над сиденьем, а ногами только что в панель перед собой не упирался.
— Ты сам показал, где они. К ним и еду, — ответил я. И с удивлением заметил стрелку спидометра, перевалившую за сто пятьдесят. Скорость не ощущалась вовсе, но, видимо, только мной. Вид Тёмы, истошные сигналы и моргания дальним светом от других водителей в зеркалах уверяли — остальные всё чувствовали и видели нормально, и это им совершенно не нравилось. Я чуть сбавил.
— И фары погаси, — буркнул Артём, отлепляя пальцы от ручки над головой.
Я пошарил пальцами по панели и рычагам подрулевых переключателей и растерянно ответил:
— А я хрен знает, где они, Тём… Новая же машина.
— Не про машину речь, — в его голосе мне послышалась досада за то, что кто-то смог увидеть железного Головина растерянным, если не сказать испуганным.
Я поднял глаза к зеркалу заднего вида и едва успел заметить, как сужается, пропадая, желто-рыжее кольцо, занимавшее всю радужку, оставляя лишь тонкий золотистый ободок вокруг зрачка.
Глава 20Намек потолще. Негде спрятаться. Поди найди
До ВДНХ домчали за считанные минуты. Успел только набрать Наде, убедиться, что у них все спокойно и в полном порядке, они нагулялись, наелись и начали уставать. Антон на мою удачу был с ними. С Артёмом договорились, что он отправит машину за мамой и братом. Ощущение тревоги не пропадало. Думаю, раньше я давно бы сорвался на какую-нибудь паническую атаку и сидел бы на обочине рядом с машиной, заставляя себя глубоко дышать и стараться не думать о зеленой обезьяне, или о чем там всегда говорят стараться не думать, а оно непременно лезет в голову? Сейчас паники не было и в помине. Была чуть притихшая, но никуда не девшаяся багровая ярость, та самая, что приходила тогда, когда помочь кроме нее уже ничего не могло. Да и она каждый раз грозила быть последней в моей жизни эмоцией. Хотя, пожалуй, не только в моей. Но после полета над дубравой она стала какой-то чуть более контролируемой: я точно осознавал, что и зачем делаю, и что буду делать через определенные промежутки времени. Но и волк, что был готов в любую секунду перегрызть глотку, никуда не делся. Сидел рядом, как мой сосед возле бурого балагана, и культурно ждал своей очереди на выход.
На территории Выставки достижений народного хозяйства я постоянно напоминал себе, что бежать не нужно, моим ничего не угрожает, и смотреть на любого кавказца, словно уже прикидывая, сколько понадобится негашеной извести, чтобы его потом не опознали, тоже не стоит. Получалось и то, и другое из рук вон плохо — по аллеям мы с Головиным шли какой-то дурацкой припрыжкой, а носатые брюнеты отскакивали шага на два-три, освобождая нам путь, едва присмотревшись ко мне.
Аня увлеченно грызла вареную кукурузу. Как-то так с раннего детства повелось, что в таких выходах в парки мы всегда брали именно ее. Раньше мне после нее доставался почти целый початок, лишь немного обмусоленный с одной стороны. Но лет с четырех дочь вошла во вкус, и тем, что оставалось после нее, невозможно было накормить и воробья. А еще раньше я с внутренним негодованием возмущался, как у людей хватает совести продавать одну кукурузину по цене нескольких килограммов. Теперь же таких мыслей не возникало.
Надя пила кофе из бумажного стаканчика и ела мороженое. Они сидели на широком бордюре возле одного из павильонов, под ласковым и добрым столичным солнцем, которое в парках всегда было похоже само на себя, а не на взбесившуюся паяльную лампу, как в пробках или деловых кварталах. Картина была настолько идиллически-умиротворяющей, что мы с Тёмой наконец-то сбавили скорость. Через несколько метров от моих под деревцем стоял Слава, держа в руках смартфон, но не глядя в него. Кроме него я никого из «Незабываемых» не заметил. Мастера.
— Папа, папа приехал! — Анюта всучила маме почти дочиста обобранный початок и спорхнула ко мне. Стандарт нашей встречи с подбрасыванием и непременным визгом еще чуть-чуть успокоил. Я посадил ее на плечи, подошел с Наде и чмокнул ее в щеку.