— Милочка, — Величко увидел, что при обращении «милочка» её губы дрогнули и скривились, и не отказал себе в удовольствии повторить. — Милочка, если вы пришли меня разжалобить или зачем-то там ещё, то напрасно. Муж ваш мёртв, и поверьте, это единственный правильный поступок, который он в своей жизни совершил. Так что вы не понимаете…
— Это вы не понимаете, — перебила она его. — Меньше всего мне нужно вас о чём-то просить.
Гордячка, снова подумал он. Нет, не должна женщина такой быть. Вроде и красивая баба, а отталкивает. Настоящая женщина должна быть мягкой, женственной, вот как его Поленька, вспомнил он жену, а тут. Любой мужик от такой сбежит, Барташов и сбежал. Хотя, впрочем, тут вроде бы обратный случай.
Величко обогнул женщину, уселся в своё кресло, удобное, мягкое, сделанное на заказ, отгородился от навязчивой посетительницы столом. Умом уже понял, что отвязаться не получится, значит, надо выслушать.
— А, впрочем, да, пришла просить. Просить вас разобраться, что и как.
— Да уж разобрались, мужа вашего только что за руку не поймали. Соответствующие службы свои выводы сделали.
— Какие же? Всех собак на него повесили и рады? Детям теперь прохода не дают, в нос тычут. Старшего в школе задразнили. Так ваши службы разобрались? А вы знаете, почему он это сделал? Кто ему заплатил? А ему заплатили. Вернее, пообещали заплатить. Уж не знаю, сколько, но видно немало, раз этот рохля на такой шаг решился.
Константин Георгиевич опять поморщился — выражений бывшая жена Барташова не выбирала. Даже ребёнка, тихого, круглолицего мальчика, некрасивого — видно пошёл в отца, — переминающегося с ноги на ногу, и то не стеснялась. Он вспомнил, что рассказывали. Кажется, это она бросила мужа, нашла себе какого-то мужика с верхних этажей, что ж… кому-то и такие агрессивные дамочки нравятся.
— …Женя решил, что будут деньги, так я к нему вернусь, — словно услышав, о чём он думает, продолжила Барташова. — Дурачок. Словно это что-то решает…
«Ну, может, и решает», — подумал про себя Величко, всё с большим интересом разглядывая внезапную гостью.
— А три недели назад мой муж, — Величко отметил про себя, что она всё ещё называет покойного мужем, значит, похоже, так и не развелись. — Гулял с Костей в общественных садах, и к нему подошёл один человек. Костя! — она дёрнула мальчика за рукав. — Расскажи, как всё было. Да не мямли, говори, как следует! И встань прямо!
Мальчик покраснел, попытался выпрямиться, но, казалось, ещё больше ссутулился, втянул большую круглую голову в плечи, и Величко непроизвольно пожалел своего маленького тёзку.
Несмотря на то, что мать велела не мямлить и говорить чётко, мальчик всё равно смущался и говорил так, что приходилось постоянно переспрашивать, уточнять и задавать наводящие вопросы. Иногда встревала мать, но она больше мешала, чем помогала, и каждый раз, когда она раздражённо поправляла сына, тот ещё больше сбивался, и под конец, выдержка Константину Георгиевичу всё же отказала, и ему пришлось прикрикнуть на вдову Барташову. После этого рассказ пошёл веселее, и из мальчика удалось вытрясти что-то, худо-бедно похожее на правду.
— А потом, когда тот дяденька с папой поговорил, папа стал очень весёлый и сказал, что у него будет скоро много-много денег, и мы опять все вместе будем жить. Как раньше, — маленький Костя с опаской покосился на мать, вздохнул и продолжил. — И папа мне ещё мороженое купил. И мандарин.
— Я же говорю, мой муж форменный дурак. Да его любой вокруг пальца обвести мог…
— Погодите, — раздражённо осадил её Величко и снова обратился к мальчику. — А как выглядел этот человек, ты помнишь?
Мальчик часто заморгал глазами, опять заозирался на мать.
— Он такой, — мальчик пытался подобрать слова, но получалось плохо. — Обычный дяденька. Только в очках. И очки он то снимал, то надевал. И платком постоянно протирал. И опять надевал…
Ставицкий, ощущая на себе пристальный взгляд Величко, машинально схватился за дужку очков, снял их и, вытащив из кармана уже знакомый клетчатый платок, принялся протирать стёкла. Константин Георгиевич не сводил с него взгляда, сверлил и сверлил, словно пытаясь просветить Сергея Анатольевича, как рентгеном. «Постоянно протирал и опять надевал», — звучал в голове тонкий детский голосок…
— И всё-таки, — снова заговорил Мельников. — Я никогда не поверю, чтобы Савельев вот так резко поменял своё мнение, да ещё и за несколько часов успел перекроить весь бюджет.
— На самом деле, — вдруг подал голос Рябинин, закашлялся, видно было, что он ещё чувствовал себя тут не вполне уверенно, но продолжил, собравшись духом. — На самом деле, это может и не было таким уж спонтанным решением. Савельев давно… Я тут разбирал бумаги Алексея Игнатьевича, которые от него остались. И вот… нашёл.
Рябинин открыл папку, которую до этого постоянно поглаживал, и извлёк оттуда несколько листов, сколотых степлером. Положил документы на центр стола, потом, немного подумав, передвинул их к Величко.
— Что это ещё такое? — нервно спросил Мельников, подвигаясь к Константину Игнатьевичу и разглядывая отпечатанный текст.
— Надеюсь, это не ещё один проект бюджета? — попытался сострить Богданов. — Не многовато ли?
Величко углубился в чтение, но едва пробежав глазами страницы, отодвинул их от себя и уставился на Рябинина.
— Где вы это взяли?
— У Ледовского, в документах было. Там и подписи есть, его и Савельева, на последней странице.
Величко заглянул в конец документа. Подписи действительно имелись — сухая и острая «Л» генерала, и лихой росчерк «П» с обведённой вокруг «С» — Савельева.
Мельников, пользуясь тем, что Величко отложил бумаги, тут же придвинул их к себе и стал бегло проглядывать текст.
— Это невозможно! Или Савельев перед гибелью тронулся рассудком, что я, как врач, решительно отрицаю, или…
Он брезгливо отодвинул бумаги от себя, так и не договорив, что именно «или».
Документы пошли по рукам. Раздавались удивлённые возгласы, Богданов, вот недоумок, снова попытался глупо пошутить.
— Это же фактически переворот, — заметил молчавший все этой время Звягинцев, передавая бумаги дальше. — Неужели Савельев с Ледовским пошли бы на это?
Глава 14. Величко
— На самом деле, у меня полно дел, да и у вас, я думаю, не меньше. Поэтому мне бы хотелось сразу перейти к сути, — Мельников, сидевший напротив Величко, недовольно покосился на меню, которое Константин Георгиевич небрежно вертел в руках.
«Куда же вы всё торопитесь-то?» — подумал Величко и снисходительно улыбнулся собеседнику. Ему доставляло удовольствие испытывать его терпение.
— Да не спеши ты, Олег, погодят твои дела, — в неформальной обстановке Величко сразу же перешёл на «ты», благо его возраст и положение это позволяли. — Я сегодня пообедал впопыхах, дел действительно полно. Умираю с голода. А здесь делают совершенно изумительные расстегаи. Не пробовал? Зря, зря. Очень рекомендую.
Мельников нахмурился, нетерпеливо поёрзал в кресле, но настаивать не решился. Кивнул и перевёл взгляд на стоящие перед ним приборы, явно собираясь с мыслями.
Официант бесшумно вошёл и, поймав взгляд Величко, с готовностью приблизился, доставая блокнот. Константин Георгиевич специально привёл Мельникова в свой любимый ресторан, один из самых дорогих и популярных наверху, где за ним всегда была зарезервирована отдельная комната. Во-первых, он был абсолютно уверен, что здесь их не прослушивают — его служба регулярно проверяла это место на предмет жучков и прочих неприятных сюрпризов. А во-вторых, ему нравилось испытывать терпение Олега. Величко прошёл неплохую школу и знал, что некомфортная ситуация и другие раздражающие факторы очень помогают раскрыть истинные мотивы и чувства собеседника. Потому он и потащил Мельникова, явно куда-то спешащего и не желающего терять ни минуты, в этот ресторан. И теперь с удовольствием смотрел, как тот поглядывает на часы и злится. Ничего, ничего, вывести из себя оппонента — это почти половина успеха.
Хотя, в данном случае, Мельников оппонентом не был. Скорее всего, речь шла как раз о возможном сотрудничестве. Но осторожность никогда не помешает.
На самом деле чего-то подобного Величко и ждал. Со стороны Олега это был логичный и предсказуемый шаг. Сегодняшний Совет показал, что нынешний его состав никуда не годится, явно не хватает лидера. А выбиться в лидеры можно только при поддержке самого Величко. И он ждал, кто сделает первый шаг. Мельников или та самая тёмная лошадка. Теперь Константин Георгиевич не сомневался, что в Совете есть эта пресловутая тёмная лошадка, пока намеренно остающаяся в тени, скрывающаяся под чьей-то маской, но вот-вот готовящаяся вскрыться, показать своё лицо и выложить карты. На роль этой тёмной лошадки подходили сразу несколько человек, и основное подозрение падало на Ставицкого, что выглядело, мягко говоря, довольно странным, поэтому Величко и не спешил, выжидал.
Но сразу же после Совета, бестолкового и скомканного в конце появлением этого непонятного плана, к Величко подошёл вовсе не тот, кто играл в свои закулисные игры, а Мельников, что тоже было объяснимо.
Мельников как раз и был тем человеком, кого по законам жанра в борьбе за власть и следовало бы сместить в первую очередь. Слишком независим. Слишком умён. С ярко выраженными лидерскими качествами. Таким управлять непросто, это и Савельеву-то с трудом удавалось. Хотя — что было само по себе странным — инициатором выдвижения Мельникова в Совет был именно Павел Григорьевич. Зачем, Величко не мог понять, ведь их неприязнь друг к другу всем бросалась в глаза, и беспокойный Мельников методично и целеустремлённо доставал Савельева. И, тем не менее, какие-то мотивы у Павла Григорьевича были, вот только какие? Константин Георгиевич подозревал тут что-то личное и всегда с особым интересом следил за их баталиями в Совете.
И теперь, после гибели Савельева, Мельников понимал, не мог не понимать, что без поддержки Величко в Совете ему не удержаться. А потому и подошёл к нему почти сразу на выходе. Решительно потребовал приватного разговора. Ну, что ж, посмотрим, что он скажет.