от настроя пациента, от того, насколько он хочет сам бороться за жизнь. Олег это понимал.
Когда-то давно, когда Олег, будучи в таком же возрасте, как его Стёпка сейчас, сам учился на врача, один из преподавателей — строгий, пожилой хирург, вводивший их в основы профессии и всегда восхищавший Олега своими уверенными, точными движениями, которыми он делал надрезы и проводил манипуляции на учебных манекенах или телах в анатомичке, сказал им, юным стажёрам:
— Вы не должны воспринимать пациентов, как близких людей. Не должны им сопереживать, сочувствовать. Эмоции надо всегда уметь брать под контроль. Они мешают. На людей надо смотреть, как на этот манекен. Думать только о том, насколько верно вы выполняете алгоритм, последовательность действий при операции.
Олег честно пытался. Он хотел стать хорошим хирургом. Лучшим. И он им стал. Научился всему, что мог ему дать его старый учитель — во время операций скальпель в руках Олега становился продолжением его длинных и чутких пальцев, и смерть отступала, отползала в угол, он научился распознавать болезнь, ещё когда та не успевала толком запустить свои когти в человеческое тело, научился разрезать человеческую плоть точно и выверено, отсекать гнилое и больное, зашивать, накладывать повязки, он всему научился, кроме одного. Он так и не смог относиться к людям, как к манекенам. Олег старался управлять своими эмоциями, загонять их внутрь, прятать. И он достиг в этом большого мастерства, как и в самой работе хирурга. Но загнать — не значит искоренить. И где-то глубоко-глубоко, надёжно скрытое ото всех, сидело сочувствие к людям, разрывало его сердце. Сноб и позёр Олег Станиславович Мельников всегда видел в своих пациентах прежде всего людей. И как никто понимал — мало исправить тело, вырезать опухоль, провести сложную операцию на сердце. Мало. Надо ещё, чтобы сам пациент захотел жить…
— Пожалуйста, Вера, — повторил он.
Девушка вздохнула. Он уже видел, что убедил её, она просто собиралась с мыслями, подыскивала нужные слова.
— Я была в библиотеке, в квартире Ники, — наконец начала она. — Я думала, что Ника где-то со Стёпой, задерживается. Конечно, это было немного странно — Ника в последнее время почти никуда не выходила, я сама её сколько раз звала пойти в парк или в кафе наше, а она не соглашалась. А тут. Но я даже обрадовалась, что её не было. Подумала, что Стёпка наконец-то смог её вытащить, а то после смерти отца Ника совсем… ну, вы понимаете, — Вера подняла глаза на Олега.
— Я понимаю, — кивнул он.
— Ну и вот. Потом вы, Софья Николаевна, позвонили. Спрашивали, где Стёпа. Я и подумала, что раз его нет, и Ники тоже, значит, они вместе, и не особо волновалась. Я не знала ничего про военное положение, я думала, они просто гуляют. А потом она пришла…
— Ника пришла? Со Стёпой? Стёпа был с ней? — влезла Соня.
Вера помотала головой.
— Она пришла одна? — задал вопрос Олег. Он уже начал догадываться, но почему-то настойчиво гнал эту мысль прочь.
— Нет, не одна. Я… я услышала, как дверь открывается, хотела выйти навстречу, но потом раздались голоса. Мужские голоса. Один сказал: «Посмотрите тут везде, на всякий случай, а ты, Тимур, отведи девочку в её комнату. Пусть будет там. И глаз с неё не спускать до моего распоряжения». И… я не знаю, почему, это само собой вышло. Я чисто инстинктивно спряталась. Залезла под стол, там в библиотеке такой большой стол, мы в детстве с Никой, когда в прятки играли, я часто под ним пряталась. Вот и сейчас… Получается, я струсила, да? — Верины щёки залил густой румянец.
— Ты всё правильно сделала, Вера, — успокоил её Олег. — А сколько было мужчин, ты заметила?
— Не знаю… много. Я под столом сидела, когда в библиотеку вошли двое, кажется. Я слышала два голоса. Один сказал: «Я сейчас уйду, Тимур, оставлю тебе двоих. Пусть возле двери стоят. За девочку головой отвечаешь», а второй… он военный был, потому что ответил: «Так точно». Я не видела их. Меня они тоже не заметили, потому что первый сказал: «Тут никого нет, надо в столовой посмотреть». И они ушли.
— Второй был военный, — повторил Мельников. — А первый? Тоже военный? Как ты думаешь?
— Нет, первый точно не военный. Он тихо говорил, вкрадчиво. Военные так не говорят, их командному голосу учат, мне дед рассказывал. И мне кажется, я знаю, кто был тот, первый. Я видела его несколько раз, у Ники. Это её дядя, такой щуплый, в очках, он их ещё все время протирает платком. Дядя Серёжа, кажется. Я, конечно, могу ошибаться, но голос очень похож.
— Дядя Серёжа, — протянул Мельников. Значит, после того, как Ставицкий его отпустил, он пошёл к Савельевым. Вместе с Никой. То есть, взял он её ещё до заседания, скорее всего, и где-то держал.
— А ещё он, этот дядя Серёжа, сказал что-то про вещи. Что его вещи принесут, я не очень хорошо расслышала, они уже вышли из библиотеки. Я так поняла, что он переезжать собирается. Ну, в квартиру Савельевых.
— А Стёпа? Про Стёпу они что-то говорили? — Соня, похоже, не могла думать ни о чём другом, кроме сына.
— Нет, про Стёпу ничего. Я потому сюда и пришла, я думала, может он вернулся и что-то знает о том, почему Нику заперли в комнате.
— А как тебе удалось покинуть квартиру? — спросил Олег.
— Мне повезло, — просто ответила Вера. — Комната Ники, она далеко от входной двери, а библиотека ближе, почти рядом. Они когда все вглубь прошли, я тихонько выскользнула. Я подумала, что не надо, чтобы меня нашли. Потому что, если бы меня нашли, они меня бы тоже заперли, вместе с Никой. Только не подумайте, что я испугалась! — Вера упрямо вздёрнула подбородок. — Я не испугалась. Я просто подумала, что, если меня тоже схватят, как я тогда смогу ей помочь. Чтобы вытащить Нику, мне же надо оставаться на свободе, чего толку, если нас там запрут вдвоём? А так я смогу что-то сделать, за помощью к кому-то обратиться. Вы мне верите?
Она решительно выпрямилась и посмотрела в упор на Мельникова. Гордо вздёрнула подбородок, глаза сузились. И Олег сразу же вспомнил её деда — генерала Ледовского, он тоже так прищуривал глаза.
— Ты всё правильно сделала, Вера, — сказал Олег, ободряюще ей улыбаясь. — Продолжай, пожалуйста.
— Так нечего продолжать, — девушка немного расслабилась, выдохнула. Видимо, ей не очень не хотелось, чтобы её заподозрили в трусости. Эти переживания внезапно отозвались в Олеге — он и сам недавно испытал похожие эмоции, когда смотрел, как уводят Величко, смотрел, а сам вынужден был молчать и не вмешиваться. Потому что только оставаясь вне подозрений, он может быть полезен.
— Так как ты выбралась? — повторил свой вопрос Олег, чувствуя симпатию и даже какую-то близость с этой девочкой, внучкой легендарного генерала. Она сидела напротив и задумчиво трогала мочку уха, вертела серёжку, очень красивую, тонкую, филигранную снежинку — сияющая россыпь бриллиантов мягко оттеняла яркую синь сапфиров, которые удивительно шли к тёмным волосам девушки и её тонкому строгому лицу. Олег отметил, что на втором ухе серёжки не было, где-то потеряла, наверно.
— Они прошли вглубь квартиры, а я тихонько вышла в коридор. Я боялась, что они оставят кого-то у входной двери, я бы так сделала, на их месте. Но они растяпы или не успели ещё. Не знаю. Я просто прокралась к выходу, и вот…
— А где же Стёпа? Олег, где Стёпа? Если Нику держат под стражей, что они сделали со Стёпой?
— Соня, пожалуйста, не паникуй. Ещё ничего не понятно.
— А почему Нику держат под стражей? — спросила Вера. — Почему в коридорах полно военных? И при чём тут этот Никин дядя? И вы, Олег Станиславович, сказали про переворот. Что это за переворот?
Закончив свой рассказ, Вера Ледовская как будто успокоилась и сейчас смотрела на Олега твёрдо и прямо. Что ж, скрывать информацию про военный переворот смысла уже не было, завтра утром всё равно всё станет известно, поэтому Олег слегка качнул головой и произнёс:
— Да, увы, в Башне военный переворот. И затеял его как раз этот… дядя Серёжа. На его стороне армия и Рябинин.
— Предатель! — Вера не удержалась, крикнула почти в полный голос. — Мы и так знали, что этот Рябинин предатель. Поляков об этом говорил Павлу Григорьевичу, как раз в тот день, перед тем, как он отправился на ту станцию…
Она осеклась и замолчала, испугавшись, что сболтнула лишнего.
— Я знаю про это, Вера, — Олег поспешил успокоить девушку. — Знаю про Рябинина.
— Знаете? Откуда?
— От Павла Григорьевича.
— Он успел вам сказать? Перед тем, как пойти на ту станцию?
Вера уставилась на Мельникова, да и Соня тоже. Вынырнула из своих мрачных мыслей и теперь смотрела на него. Под пристальными взглядами двух женщин — взрослой и совсем юной — Олег заговорил. Возможно, он совершал ошибку, посвящая в доверенную ему тайну свою жену и эту серьёзную, сердитую девочку, но что-то подсказывало, что так надо.
— Савельев жив, — Мельников сделал взмах рукой, не давая им сказать ни слова, и продолжил. Пересказывал все события этого долгого, утомительного дня. Про больницу Анны, где до недавнего времени прятались Литвинов и Савельев, про чудесное спасение Павла и про тех, кому он обязан своей жизнью (Олег заметил, как услышав фамилию Поляков, лицо Веры странно дёрнулось), про Ставицкого, Рябинина, про Совет и арест Величко, про АЭС — атомную электростанцию, где-то ниже нулевого уровня, про то, что на стороне Павла Григорьевича тоже есть военные, но их мало, и про то, что именно сейчас он, Олег, понятия не имеет, что с ними со всеми происходит.
Когда Мельников дошёл в своем рассказе до того места, как в больницу прибежал Стёпка, сердце опять кольнуло: то, что он отмахнулся от сына, было непростительно, а в свете новых обстоятельств — почти преступно. Он видел, как побелевшие Сонины пальцы впились в подлокотник кресла, а её глаза, затуманенные слезами, смотрели на него и сквозь него.
Его рассказ уже подходил к концу — по сути он уже всё рассказал и теперь только возвращался к некоторым моментам, озвучивая вслух свои мысли, — как раздался телефонный звонок. Звонкая трель разрезала сонный полумрак квартиры, и Соня встрепенулась, ожила, хотела вскочить, кинуться в кабинет, откуда, не переставая, трезвонил телефон, но он опередил её.