ение. — Этот бой, наверху… там же, наверно, есть раненые?
Литвинов смахнул с лица улыбку.
— Есть. Но ты не волнуйся, Ань. Сейчас там всё под контролем. Раненых всего двое. К счастью, лёгкие. Там этот врач местный, толстый такой, со смешной фамилией, Пятачков, Пяткин…
— Фельдшер Пятнашкин, — машинально поправила Анна.
— Точно, Пятнашкин. Суровый мужик. Но деятельный. Как только административный этаж разблокировали, как будто из-под земли вырос. Тут же организовал небольшой госпиталь. У такого не забалуешь. Мы с ним повздорили слегка, я ему приказал тебя сменить. Вы с ним сойдётесь, Аня. Он такой же как ты, хлебом не корми — дай кого-нибудь полечить. Ну а если серьёзно, там с этими двумя ничего такого страшного.
— Есть ещё двое убитых, — мрачно заметил Павел. Он наконец-то оторвался от своей тарелки, обвёл всех тяжёлым взглядом. — И с той стороны тоже, кажется.
По его тону Анна поняла, что Павел мучительно переживает эти жертвы. Гибель и своих, и чужих. Каждого. Записывает на свой личный счёт. Как он сказал Мельникову, ещё там, в больнице? За свои грехи отвечу. Полностью. По всему длинному списку. Так кажется.
— Паша, ну может хватит, а? — Борис поймал взгляд Павла, догадавшись, о чём тот думает. — Только вот это ещё на себя не надо навешивать. Это у твоего родственничка поехала крыша, не у тебя. Это твой кузен Серёжа, прикрываясь братской любовью, с детства вынашивал планы мести. Ты-то тут причём, Паша?
— Притом, — Павел снова уткнулся в тарелку. Потом резко поднял голову, уставился на Бориса злым взглядом. — Ты сам знаешь. Ничего бы этого сейчас, возможно, просто не было, если бы не та история. Если бы не мой отец…
— Э, нет, — глаза Бориса тоже стали колкими. — Не стоит оправдывать господина Ставицкого, это его сознательный выбор. Его выбор, а не совокупность обстоятельств. А насчёт твоего отца… Я тебе уже говорил и ещё раз повторю. Твой отец тогда мальчишкой в такой замес попал, что нам сейчас и представить страшно. Тогда взрослые люди столько всего творили, взрослые, а он — пацан желторотый.
— Погодите, — прервала их перепалку Анна. — О чём вы говорите? О ком? О Григории Ивановиче? Я чего-то не знаю?
— Да мы сами только недавно узнали. Помнишь тот дневник, что Ника принесла?
При имени дочери по лицу Павла пробежалась гримаса боли, но он справился. С трудом, но справился. И тут же опять остановил Бориса.
— Боря, давай не здесь. Тем более, Марии Георгиевне это наверняка неинтересно.
Павел опять безжалостно переврал отчество Маруси, но на этот раз она не зацепилась за это. Только сказала очень тихо:
— Нет, отчего же… очень интересно.
— Потом, Паша, у тебя ещё сто сорок причин найдётся, чтобы не рассказывать, — Борис повернулся к Анне и Марусе и, не давая Павлу опомниться, принялся быстро говорить.
История была невероятной, хотя… если учесть то время — мятеж, переворот — чему удивляться? Разве что тому, что слово «убийство» так не вязалось с обликом отца Павла.
Анна хорошо помнила Григория Ивановича, помнила, как Пашка гордился своим отцом, и как они с Борькой ему немного завидовали. Её собственный отец был другим, хорошим, но слабым, а у Борьки вообще отчим — человечишка мелкий и пустой. А вот Григорий Иванович… Те редкие вечера, когда он бывал дома, они все втроём зависали у Пашки, развесив уши, внимали рассказам Пашкиного отца, смеялись вместе с ним, примиряясь даже с присутствием Елены Арсеньевны, Пашкиной матери.
И вот теперь, слушая Бориса, Анна пыталась уложить всё в голове, но получалось плохо. Конечно, времена тогда были кровавые, но тут ведь не столько в этом дело, сколько в немыслимом повороте судьбы, которая словно в насмешку свела вместе родителей Павла. И теперь многое становилось на свои места: и злые синие глаза Елены Арсеньевны, и растерянность, которая нет-нет, да и прорывалась на лице Пашкиного отца, и та незнакомая женщина, с которой обнимался Григорий Иванович — Анна с Борькой однажды наткнулись на них случайно, и Борька взял с неё слово, что она ничего и никогда не скажет об этом Пашке. И она пообещала.
Анна посмотрела на Павла. Он сидел, крепко обхватив голову руками, ни на кого не глядя, а когда Борис закончил, поднял на Анну свои пасмурные глаза и сказал, только ей одной сказал, как будто не было рядом ни Бориса, ни Маруси:
— Поняла теперь, почему?
— Паша, — начала она, но её неожиданно перебила Маруся. Выкрикнула сердито и почти зло:
— Ну и что? Это ещё ничего не значит. Ему было всего лишь восемнадцать!
— Да вам-то откуда это знать? — тут же вскинулся Павел. — И почему вы, чёрт возьми, всё время суетесь!
— Да потому что…
— Тихо-тихо, — Борис примиряюще вскинул вверх руки. — Перестаньте уже. А ты, Паша, тоже не прав. Аня, скажи уже ему. Меня он не слушает.
Она не знала, что сказать. Никакие слова в голову не шли, а подойти и утешить его она тоже не могла.
Павел справился сам. Тряхнул головой, словно прогоняя морок, вымученно улыбнулся.
— Ладно. Не обращайте внимания. Что-то я расклеился. Устал, наверно.
— Ну так сейчас мы живо, Паша, тебе койко-место организуем, — тут же оживился Борис. Подмигнул им с Марусей, весело и как ни в чем не бывало, но Анна видела, что в зелёных Борькиных глазах промелькнуло облегчение. — Неужели ты, Паша, мог подумать, что я тебя, главу Совета и совесть нации, оставлю ночевать в коридорах. Нет, конечно. Я нам с тобой такую комнатку зарезервировал, закачаешься.
— Нам? — переспросил Павел, и Борис тут же картинно закатила глаза.
— Извини, Павел Григорьевич, но жить мы с тобой опять будем вместе. Отдельных апартаментов для тебя выбить так и не удалось — увы, мои чары оставили равнодушными коменданта общежития.
— Мужик, наверно, комендант общежития, да? — поинтересовался Павел. — Не клюнул на твои прелести.
Анна почувствовала, как напряжение, вызванное недавним разговором, спадает. Всё-таки Борька умел вырулить из любой ситуации, а у Павла хватало сил не сломаться.
— Придётся мне ещё немного тебя потерпеть, — продолжил Павел. — Но! Будешь и дальше называть меня совестью нации — выселю в коридор к чёртовой матери, не обессудь.
— Вот и старайся для тебя. Никакой благодарности. Выселит он меня! А я тогда к девчонкам нашим попрошусь на постой. Вы же меня приютите? Не позволите шататься по этой станции всю ночь, одинокому и неприкаянному? Найдётся в вашей девичей светёлке место для впавшего в немилость у начальства?
Маруся фыркнула, а Анна рассеянно спросила:
— В нашей светёлке?
— Ну да, я вас вместе решил поселить. Я заметил, что вы подружились, — сверкнул улыбкой Борька.
— Кстати, Ань, я и сама хотела предложить, — добавила Маруся. — У меня комната на двоих, а я там одна сейчас. Так что, с удовольствием возьму тебя на постой.
— А меня? Честное слово, обещаю вести себя прилично, — не унимался Литвинов.
— А вы, Борис, всегда так за женщинами ухаживаете? Сразу с разбега и в койку? — поинтересовалась Маруся.
— А что время-то терять? У нас война, можно сказать. Некогда всякие церемонии разводить. Может, нас вообще завтра, Пашиными стараниями, выдадут наверх на милость новому правительству, и полетят наши буйные головушки… Имеют будущие герои право на порцию женской ласки?
— Да уймись ты, Борь, — одёрнул его Павел. — Вот ты разошёлся, честное слово, слушать невозможно. И вообще, — Павел оглядел всех. — Перекусили? Все? А теперь спать. Давай, Дон Жуан, веди нас в те апартаменты, что ты нам приготовил.
— Вот так всегда, — Борис театрально вздохнул и развёл руками. — Ты подрезаешь мне крылья. А я ведь почти был у цели.
И Борька, подлец, нагло подмигнул Марусе, которая не осталась в долгу и тут же припечатала:
— Вам до цели как отсюда на четырёхсотый этаж пешком.
— Не дойдёт, — коротко резюмировал Павел.
— Ну это мы ещё посмотрим.
Анна не могла сдержать улыбки. Все эти дружеские подначивания, тычки, весёлые пикировки… как же, оказывается, она по ним соскучилась, как ей всего этого не хватало. Она чувствовала наваливающуюся на неё волнами усталость и при этом отчаянно хотела, чтобы вечер не заканчивался. Она была готова сидеть здесь, в этой столовой, хоть целую вечность. Слушать провокационные выпады Бориса, смотреть на Павла, на мягкую задумчивую улыбку, играющую у него на губах, смеяться над колкими остротами Маруси, которыми она ловко сбивала спесь с Литвинова. Да и Маруся… Анна с удивлением отметила, как органично Маруся вписывается в их, казалось бы, вечное и нерушимое трио.
— Ладно, пошутили и будет, — Павел поднялся первым. — Анна и Маруся устали.
Павел произнёс Марусино имя так легко и просто, как будто уловил то, о чём Анна только что думала. А может и ему самому это же пришло в голову.
На выходе из столовой к Павлу подошёл высокий худой мужчина с волосами грязно-жёлтого цвета, начал что-то быстро ему говорить.
— Это Селиванов, — пояснила Маруся Анне, заметив подошедшего. — Боюсь, это надолго. Пойдём, что ли? Не будем их ждать. Я, честно говоря, с ног валюсь от усталости. Денёк выдался, не приведи господь.
Анна кивнула и последовала за Марусей.
В комнате, совсем небольшой и просто обставленной — две узкие койки с тумбочками, встроенный стенной шкаф и небольшой столик со стульями — царил лёгкий раздрай.
— Извини, я тут почти не бываю, только переночевать прихожу, — сообщила Маруся, быстрыми ловкими движениями собирая со стульев разбросанную одежду. — Вот твоя кровать, располагайся. Ты не против, если я быстро в душ? Набегалась сегодня с твоим Павлом Григорьевичем, ног не чую…
— Конечно, иди, — кивнула Анна, почти не обращая внимания на насмешливо брошенное Марусей «твой Павел Григорьевич».
— Там посмотри в шкафу одежду, если тебе надо, выбирай, что понравится, — и Маруся скрылась за маленькой дверью, ведущей в ванную комнатку, оттуда почти сразу же послышался звук льющейся воды.
Анна подошла к кровати, чувствуя, как слипаются её глаза. Откинула покрывало, свернула и аккуратно повесила на спинку, подошла к шкафу.