тоящей семьей её отца была какая-то непонятная Марусе женщина, Елена Арсеньевна, и мальчик Паша, её брат.
— У него были непростые отношения с женой, — говорила мама. — Сложные отношения. Она же была из очень влиятельной семьи, эта Елена. В общем, так бывает, Марусенька. К сожалению, бывает.
При упоминании этой Елены, мама всегда темнела лицом и старалась перевести разговор в другую сторону. Чувствовалось, что её это тяготит, но, тем не менее, мама ничего от Маруси не скрывала, потому что — чего скрывать? И так бы нашлись доброхоты, которые бы рассказали.
— А почему папа не мог уйти от этой Елены? Почему? — теребивала Маруся маму, с непосредственным детским эгоизмом не замечая того, что разговор был маме не слишком приятен. Больше Марусю волновала эта Елена, которая представлялась почему-то злой ведьмой, околдовавшей папу — худой, с длинным крючковатым носом и в остром колпаке, как на картинке из детской книжки. — Взял бы, да и ушёл! — Маруся решительно стукала кулачком по подлокотнику кресла. — Если ему так было с ней плохо.
— Иногда, Марусенька, так просто не уйдёшь, — качала головой мама. — Да и не мог он уйти, не мог оставить своего сына. А он его очень любил. Очень.
— Больше чем меня? — ревниво вскидывалась Маруся, смешно выпячивая нижнюю губу.
— Ну что ты, Марусенька. Больше, чем тебя папа никого не любил. Это просто невозможно, — мама улыбалась и прижимала Марусю к себе.
— Ну и ушёл бы тогда жить к нам, раз так любил! — не сдавалась Маруся. — А к этому Пашке дурацкому ходил бы в гости.
Мама смеялась.
— Если бы всё было так просто, Марусенька. Но он хотел, правда, очень хотел. Мы ждали, когда Паша вырастет, и Гриша бы тогда всё ему объяснил. И стал бы жить с нами. Он действительно очень этого хотел. И так бы обязательно было. Всего-то ничего надо было потерпеть. Просто, он немножко не успел.
На мамины глаза набегали слёзы, и Маруся очень злилась, что всё получилось не так, как хотели её папа и мама. Она не желала понимать всех этих взрослых сложностей — ей тогда казалось, что всё должно быть просто. Есть мама, есть папа и она, Маруся. И они должны были все жить вместе. При чём тут какая-то страшная ведьма Елена Арсеньевна и непонятный Пашка. Этого Пашку Маруся недолюбливала. Ведь это из-за него папа не мог быть с ней.
Маруся торопливо ела суп, не поднимая глаз на маму, которая села за стол напротив неё и теперь смотрела на дочь с ласковой улыбкой.
— Не торопись ты, торопыжка, — наконец, проговорила она. — Возьми хлеб. Вон худющая какая стала, небось забываешь в столовую забегать, всё бегаешь с подружками да с мальчиками.
— Мам, ну какие мальчики! Нужны они мне! Тоже мне, радость большая. Дураки они все. Некогда мне с мальчиками бегать, — проговорила Маруся, недовольно взглянув на мать.
— Так уж и все дураки? — в маминых глазах забегали смешинки. — А как же Андрюша Попов? Он же тебе нравился в школе.
— Андрюша и есть самый большой дурак, — припечатала Маруся. — Знаешь, что он мне сказал неделю назад? Что девчонки не могут быть инженерами, настоящими инженерами. Потому что они глупые, и у них мозги по-другому устроены. А у самого по физике всегда тройки были. И по математике тоже. Дурак!
— Дурак, — согласилась мама. — Ну и бог с ним, с Андрюшей, другого себе найдёшь. Вон ты какая у меня красавица выросла.
Маруся пожала плечами. Никакой красавицей она себя не считала — нос курносый, веснушки по всему лицу, то же мне, королева красоты. Вот Зинка, та красавица. Но зато у неё, у Маруси, было много других талантов, она и в школе лучше всех училась и теперь вот, в энергетическом секторе на курсах тоже была в числе самых умных студентов. Даром, что мальчишек было больше. Она всё равно соображала быстрее многих. И преподаватели её хвалили.
— У тебя на стажировке ничего не сказали? — вдруг спросила мама. — Ну, про назначение сегодня несколько раз объявляли. Неужели никто не спросил, не родственница ли ты нового члена Совета?
— Спросили, — призналась Маруся. — Я сказала, что мы просто однофамильцы. И так оно и есть на самом деле! Я и в глаза этого братца никогда не видела. И никогда не увижу, надеюсь!
— Ну почему ты так? — удивилась мама. — Он всё-таки — твой брат. Может быть, ты хочешь с ним познакомиться?
— Ещё чего! Больно надо! Он обо мне знать ничего не знает, и тут я — здрасьте-приехали, я твоя младшая сестричка. К тому же, он сейчас вон какой шишкой стал. Ещё решит, что я хочу к его славе примазаться, какие-то поблажки для себя выбить.
— Маруся, ну, если подумать, в этом нет ничего плохого. Вы — одна семья. А в семье принято поддерживать друг друга. И его помощь…
— Никакая мы не семья, мама! — отрезала Маруся и решительно отставила тарелку в сторону. — Мы — чужие люди. И поддержка мне его не нужна! Глупости! Я и без всяких там сводных братьев-карьеристов всего добьюсь. Сама! Мы, между прочим, сегодня тесты проверочные писали — я лучше всех написала. Ни одной ошибки. Все задачи решила, даже самые сложные. Так что я и без всяких протекций стану лучшим инженером-энергетиком. Семён Яковлевич даже сказал, что он меня будет рекомендовать на самые лучшие вакансии. А он знаешь какой, строгий? Никому поблажек не даёт.
Маруся поднялась, поправила волосы, небрежно стянутые в хвостик.
— Всё, мама. Спасибо. Я побегу. Меня Зинка ждёт уже, наверно.
— Его сестра. Да.
Эти слова вырвались очень легко, естественно. Словно она всю свою жизнь так именно и представлялась «его сестра». Хотя на самом деле она и в мыслях таких формулировок избегала, и если мама пыталась поговорить с ней на эту тему, только фыркала — какой он мне брат? И позже, когда Марат Каримович, старинный друг Савельева, выделивший её, молодого инженера, среди многих и взявший к себе, спросил в лоб, не сестра ли она Павлу Григорьевичу, Маруся только пожала плечами и пробурчала что-то невнятное. Руфимов дальше развивать эту тему не стал, деликатно обходил её родство и только иногда, когда упоминал по работе Савельева, чуть дольше обычного задерживал на ней внимательный взгляд чёрных глаз.
А сейчас вот так просто — его сестра. Почему-то совсем не хотелось притворяться перед этой красивой, сильной, уверенной в себе женщиной, которую она знала всего несколько часов и которую с Савельевым, её братом, явно связывали какие-то свои особые отношения.
…С того момента, когда она услышала по телефону его твёрдый голос, и потом, когда он явился сюда и быстро взял всё в свои руки, и она, Маруся, провела с ним рядом почти весь день, её раздирали очень противоречивые чувства.
Он был похож на отца, с той последней фотографии. Очень похож. И дело было не только во внешнем сходстве, которое бросалось в глаза, дело было в другом — в решительности, какой-то несокрушимой основательности, серьёзности, надёжности, словом, во всём том, чем по мнению Маруси, обладал её отец, и что она видела и в Павле.
Но при этом что-то мешало, раздражало невнятно, исподволь, и она, не найдя ничего лучшего, забралась в защитный кокон и откуда отпускала привычные шуточки и подколки, старясь задеть его побольней. Её злило, что он никак не может запомнить её отчество (вот же дурак, чего там запоминать, оно же и его отчество), и в этом нежелании называть её «Григорьевна», она видела только одно — Павел как будто заранее отрекался от неё, отгораживался, отказывал ей в праве быть дочерью его отца. Их отца.
И тем не менее, даже несмотря на всё это, он ей нравился. Её старший брат. Большой начальник, бесспорный лидер, так естественно заменивший раненого Руфимова, поставивший на место перетрусившего Васильева, взявший всё под свой контроль. И ещё он был крутым профессионалом и умел видеть не только детали, но и картину в целом — то, что удавалось совсем немногим, и к чему стремилась сама Маруся, и, чёрт возьми, Марусю переполняла откуда-то взявшаяся гордость за старшего брата. Хотя, казалось бы, при чём тут она? Какое она, Маруся, имеет отношение к этому.
Когда три недели назад по Башне эхом прокатилось известие о гибели главы Совета, Маруся внезапно для себя почувствовала горечь, сожаление, что они так никогда и не встретились. Чувство было совершенно неожиданным, сама-то Маруся всю жизнь считала, что это лишнее — знакомиться со старшим братом. А тут вдруг поняла, что на самом деле за этими постоянными отговорками и нежеланием его видеть, скрывалось другое — она хотела. Отчаянно хотела, чтобы её старший брат узнал о её существовании. И в детстве, когда тосковала по отцу и отчаянно ревновала, называя его «дурацким Пашкой», и позже, когда следила за его карьерным взлётом. Злилась, когда его имя полоскали по поводу того Закона — да, жестокого, Маруся видела, сколько судеб он переломал, почти каждого коснулся. Но тем не менее, нужного. Она понимала, что он нужен. И даже восхищалась волей и решимостью своего брата, который пошёл на такое, зная, что большинство не поймёт и всегда будет проклинать его имя. Восхищалась, но никогда себе в этом не признавалась. Отрицая своё родство с ним.
— Но… как? Почему? — Анна растерянно присела на край кровати, всё ещё сжимая в руках папку, которую передал ей Гоша, и не сводя с Маруси потрясённого взгляда. — Погоди. Та женщина… мы как-то с Борькой видели Григория Ивановича с какой-то женщиной, в парке. Мы тогда Пашке ничего не сказали, но он позже и сам узнал. Так значит, та женщина… твоя мама, да?
Маруся кивнула. Представила себе этот парк и своих родителей. Как папа обнимает маму за плечи, наклоняется к уху, что-то шепчет, и мама улыбается, и становится ещё красивей — она всегда необыкновенно хорошела, когда улыбалась.
Их историю Маруся знала наизусть, банальную в общем-то историю, сколько таких встречалось за всё время существования человечества, и сколько ещё будет — не сосчитать…
Лиде Одинцовой было лет тридцать с небольшим, совсем как сейчас Марусе, когда её неожиданно повысили и перевели работать в главное управление сектора жизнеобеспечения, на надоблачный уровень. И даже квартирку дали там — небольшую, но с маленькой террасой, выходящей пусть и в общественный, но всё же сад — недостижимая роскошь для большинства людей, запертых в глухой железобетонной конструкции посреди огромного океана. Позади у Лиды был неудачный и какой-то бестолковый случайный брак, не оставивший ни детей, ни тёплых воспоминаний — только лёгкое недоумение, зачем всё это было, и Лида, то ли боясь новых разочарований, то ли чего другого, полностью сосредоточилась на работе, решив, что личная жизнь подождёт.