— Ты можешь устроить меня на работу? В больницу? Неважно кем. Я могу и санитаром, если надо, — Стёпка упрямо вскинул голову.
— Стёпа, не надо пороть горячку. Давай, ты сейчас пойдёшь домой, вечером я приду, и мы втроём с мамой сядем и обо всём поговорим.
— Мы уже поговорили вчера. Обо всём. Домой я не вернусь. Понятно? — Стёпа снова уставился на пятно на левом ботинке. Оно его раздражало — это неровное, грязно-серое пятно, очертаниями похожее на растёкшуюся по тарелке кашу. Мучительно хотелось его вытереть. Но он всё смотрел и смотрел на него, словно не было ничего важнее этого пятна.
— Стёпа. Ты совершаешь глупость. Ты сейчас на эмоциях, но, поверь, ты всё не так понял. Ты — мой сын. Всегда был им и всегда будешь.
Стёпке вдруг так захотелось плюнуть на всё — на эти порядки, устанавливающиеся сейчас в Башне, на необходимость найти Кира, на всё. Подойти к отцу и как в детстве прижаться к нему, обнять, понимая, что этот самый красивый, умный и сильный человек — его отец и всегда им будет. Он сам так говорил. И мама так говорила. И Стёпка об этом знал, тогда знал, а теперь… теперь он ни в чём не был уверен. Ни в том, что этот человек, сидящий перед ним, Олег Станиславович Мельников — действительно самый лучший, а не какой-то трусливый предатель, ни в том, что он — его отец.
— Я тебе не сын! — зло выпалил он. — И никогда им не был. Я даже не Мельников и тем более не этот… как там… Платов. Я — Васнецов. И я теперь понимаю, почему ты не дал мне свою фамилию.
— Стёпа, это ничего не значит. Да как тебя объяснить-то… Просто мы с Соней, с твоей мамой, мы думали, что это — неважно. Но если ты хочешь, то я дам тебе свою фамилию.
— Спасибо, не надо. Обойдусь без твоей фамилии. Потому что я не хочу, чтобы ты был моим отцом, не хочу, чтобы все знали, что ты… что мой отец предал…
— Стёпа! Ты ничего не знаешь. Всё совсем не так.
— Всё так, па… Так ты меня устроишь на работу? Или мне идти на пункт распределения? Я всё равно не вернусь ни на учёбу, ни домой.
— Хорошо, — отец отвёл взгляд, посмотрел на лежащие перед ним Стёпкины документы. Стёпа подумал, что отец выглядит очень усталым и даже каким-то постаревшим что ли. — Хорошо. Я определю тебя на триста восемьдесят третий, там хорошая больница, и я думаю, тебе оттуда будет даже удобно добираться до дома…
— Мне надо на сто восьмой.
— Куда? — отец отложил ручку, которую взял, чтобы написать что-то на листке перед ним, и непонимающе посмотрел на Стёпу. — Почему на сто восьмой?
— Мне надо.
— Но она внизу. Это не самая лучшая больница. Зачем тебе именно туда? Стёпа, ты что-то скрываешь? Послушай меня…
— Ничего я не скрываю. Я просто хочу быть от тебя подальше, ты этого ещё не понял что ли? — Стёпка с каким-то злым удовлетворением смотрел на растерянное лицо отца. Он знал, что говорит обидные вещи, но уже не мог сдержаться, да и не хотел. — Я не буду жить дома. Я хочу жить один, не с вами. Больница на сто восьмом достаточно далеко. Вот!
Отец поднёс руку к лицу, потёр лоб.
— Да, ты прав, она действительно достаточно далеко. Самая нижняя из всех сегодня работающих. Ты всё правильно говоришь. Всё правильно… — отец не глядел на Стёпку, он всё тёр и тёр лоб, словно то пятно, которое было у Стёпки на ботинке, перекочевало на его лицо, и отец всё силился, но никак не мог оттереть его. — Всё правильно, — повторил отец ещё раз и наконец оторвал руку ото лба. — Хорошо. На сто восьмой, так на сто восьмой. Туда как раз недавно попросился Ковальков, так что будешь хотя бы под присмотром.
Стёпа не знал, кто такой Ковальков, наверное, знакомый отца. Да и плевать. У отца везде знакомые. Главное, что он устроит его в ту больницу, куда должны были отвезти Шорохова. Он его найдёт, а там видно будет.
— Стёпа, — отец что-то написал на листке бумаге. — Подойдёшь сейчас к моей секретарше, она поможет с оформлением. А вечером… ты же придёшь домой? Мама будет ждать.
— Маме я сам позвоню, когда устроюсь на новом месте. Передай ей, что со мной всё в порядке.
Стёпка выхватил у отца документы и выскочил из кабинета.
У входа в больницу его ждал невысокий пожилой человек в белом халате.
— Ты — Степан Васнецов? — поинтересовался он, когда Стёпка приблизился.
— Да, я. А вы…
— Ковальков Егор Саныч, мне звонил твой отец. Попросил за тобой тут присмотреть. Значит, решил поработать у нас? — Егор Саныч взял у Стёпки папку с документами, которые оформили ему сотрудники отца, бегло просмотрел. — Понятно. И что же ты, Степан, не доучился? Отметки-то у тебя неплохие.
— Я хочу работать, — упрямо повторил Стёпа.
— Понятно, — опять протянул Ковальков. — Молодо-зелено, всё бунтуете, доказываете что-то кому-то. Небось поругался с отцом, вот и решил, назло ему?
В голосе этого пожилого, усталого врача Стёпа уловил насмешку. Даже не насмешку, а жалость что ли. И подумал, что этот доктор наверняка думает о Стёпке, как об избалованном мальчике, который повздорил с родителями и теперь просто так вот мстит им, назло отказываясь учиться. И в чём-то этот доктор даже был прав, наверно.
— Ладно, Степан. Олег Станиславович просил, чтобы тебя взяли медбратом. В хирургическое отделение, где работаю я, тебя никто, конечно, оформлять не будет, Ладыгина Маргарита Сергеевна, наш главврач, на такое не пойдёт даже ради твоего отца. В хирургическом квалификация нужна, люди специально учатся, недоучкам тут не место, — от обидных слов старого врача Стёпка почувствовал, что краснеет. Егор Саныч, если и заметил это, то виду не подал и продолжил, по-прежнему жёстко отмеряя слова. — Поэтому начнёшь с терапии, а там посмотрим. Возможно, придётся на курсы походить. А теперь пойдём со мной, я тебя до кадров провожу, там тебя оформят, ордер на жильё выдадут, я ведь правильно понимаю — из дома ты тоже ушёл? Ну, что ж, бунтовать, так бунтовать.
Стёпа молча последовал за Егором Санычем. Этот пожилой, сутулый, невзрачный человек заставил его почувствовать себя идиотом, бунтующим подростком. И это было неприятно.
— Терапевтическое отделение у нас здесь, налево, почти сразу. Хирургия дальше. Но я к тебе буду заходить, присматривать, раз отцу обещал. Уколы, капельницы умеешь?
Стёпка кивнул.
— Ну, дальше тебя девочки научат. Главное — желание работать. Работа медбрата — тяжёлая и не всегда приятная. Ну да ты, наверно, знаешь, от отца.
Они шли по бесконечным коридорам — больница занимала весь этаж и по сути ничем не отличалась от других больниц, в которых Стёпка бывал вместе с отцом. Так что он разберётся и Кира найдёт. Наверняка его определили в хирургию, а этот Ковальков как раз оттуда. Как бы спросить? Стёпка открыл рот, но вдруг понял, что спрашивать нельзя — ничего нельзя спрашивать у этого Ковалькова — тот немедленно доложит отцу. Непременно доложит. А отец… Думать об этом было страшно, но факты оставались фактами. Отец примкнул к новому правительству. А новое правительство держит Нику в заложниках. И та бойня на тридцать четвёртом, в которой пострадал Кир, явно связана с Никой, это они с Сашкой уже давно поняли. А значит, у этого врача спрашивать ничего нельзя. Пусть думает, что Стёпка зажравшийся мажор, который просто взбрыкнул и решил досадить отцу таким странным способом.
Егор Саныч довёл его до отдела кадров больницы, где у него забрали все документы, сделали отметку в пропуске (отец действительно распорядился, чтобы у Стёпы остался допуск наверх, и это было очень неплохо), выдали ключи от квартирки, предназначенной для персонала, на пару этажей выше, после чего Ковальков проводил его до терапевтического отделения и передал в руки старшей сестры — суровой женщины исполинских размеров. Она неодобрительно взглянула на Стёпку, видимо, разделяя мнение врача о том, почему сын министра внезапно оказался здесь, быстро провела его по отделению, показав процедурную, перевязочную и прочие служебные помещения, после чего чуть ли не втолкнула в комнату с надписью на двери «сестринская».
Там находились три молоденькие девушки. Одна, смуглая, очень серьёзная, с тёмными блестящими волосами, собранными сзади в тяжёлый пучок, сидела за столом и заполняла какой-то журнал, две другие болтали в углу, весело хихикая. При появлении старшей медсестры они обе испуганно замолчали, застигнутые врасплох.
Та неодобрительно покачала головой.
— Девочки, это наш новый медбрат, Степан Васнецов, завтра на смену заступает. Гуля, покажи ему всё, медикаменты, инструменты, введи в общем в курс дела. А вы, голубушки, чего тут прохлаждаетесь? Работы у вас нет?
— Да мы на минуточку заскочили, Валентина Петровна, — виновато проговорила одна из болтушек, и они с подружкой тут же выскочили из комнаты, успев одарить Стёпку быстрыми любопытными взглядами.
Третья девушка, которая заполняла журнал, тоже внимательно посмотрела на Стёпку, потом на старшую медсестру и кивнула.
— Хорошо, Валентина Петровна, я всё ему покажу. Сейчас температурный журнал только закончу.
Старшая медсестра вышла, оставив Стёпку наедине с этой Гулей, которая снова уткнулась в свои записи, не обращая больше на нового медбрата никакого внимания.
Стёпка смущённо переминался с ноги на ногу, старался не смотреть на девушку, но всё равно смотрел. Скорее всего, она была его старше, может быть, года на два, а то и на три, и он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком перед этой серьёзной, строгой и очень красивой девушкой. Тут же в голову полезли дурацкие мысли о злополучном пятне на ботинке, которое он так и не удосужился оттереть из своего идиотского упрямства. И теперь из-за этого пятна его охватило чувство неловкости. Почему-то казалось, что эта красавица с тонким восточным лицом и большими глубокими глазами этого точно не одобрит.
Наконец смуглая Гуля закончила вносить в журнал записи, встала и вполне доброжелательно кивнула ему:
— Пойдём, я тебе всё покажу.
Следующие полчаса Стёпка добросовестно таскался по отделению следом за Гулей, пытаясь уложить в голове полученную информацию и запомнить, где и что находится. Девушка рассказывала всё обстоятельно, подробно, она явно любила свою работу, и Стёпка невольно проникся и даже увлёкся. Медбрат — это, конечно, не врач, но всё же профессия ответственная, отец всегда так говорил и с уважением относился к младшему медицинскому персоналу.