внешним миром, да ещё плотное кольцо блокады, вносящее свою лепту в и без того нелёгкие будни. Слава богу, там, на военном этаже серьёзных попыток штурма не было, и, тем не менее, то на одном входе, то на другом частенько вспыхивали перестрелки, и непонятно было, то ли это люди Рябинина прощупывают их оборону, то ли просто нервы у обеих сторон на пределе. Анну всё это тоже не радовало. Добавлялись новые раненые, к счастью, пока лёгкие: позавчера одного солдата ранило в ногу, повезло, задело по касательной, почти царапина, и всё же, а вчера и вовсе пулю в предплечье получил капитан Алёхин, молодой отчаянный парень, мальчишка совсем, упёртый, как Савельев — Анна хорошо знала эту породу. В их импровизированный госпиталь лечь упрямый капитан наотрез отказался, дал себя перебинтовать и умчался к своим бойцам, не слушая ругань Пятнашкина — на бранные слова старый фельдшер не скупился…
Перебирая эти невесёлые мысли, перепрыгивая со странных отношений брата и сестры Савельевых на вихрастого капитана Алёхина, который вчера зло и задорно морщился, когда Катюша делала ему перевязку, Анна дошла до поворота, и вдруг, повинуясь какому-то внезапному порыву, свернула не к выходу из общежития, а направо, туда, где находилась Марусина комната. Анна давно хотела поговорить с ней, да всё никак не могла выбрать время. А сейчас она, скорее всего, ещё не ушла на смену, и, возможно, у неё найдётся десять минут. Анна не очень понимала, что именно она ей скажет. Но что-то сказать было надо. Потому что на Пашку надежды никакой. Раз уж упёрся, так и будет молча переживать — тут Борис прав, зная Савельева, можно смело предполагать, что это рискует затянуться на годы. А Маруся всё-таки женщина, и, если удастся убедить её сделать первый шаг… Да — Анна встряхнула головой, укрепляясь в своём решении — им просто надо поговорить. Об отце, о своих отношениях. Они же родные люди, и… так похожи, просто невероятно похожи, хоть и от разных матерей. Оба пошли в отца — упрямые, сильные, смелые.
У Марусиной комнаты Анна притормозила, собираясь с мыслями, и уже почти коснулась дверной ручки, как дверь резко распахнулась. Она едва успела отскочить в сторону, иначе Борис (а это он пулей выскочил в коридор, взъерошенный, злой, держась рукой за щёку) наверняка сбил бы её с ног.
Увидев Анну, он чертыхнулся, смутился и быстро убрал руку от щеки, на которой отчётливо проступало красное пятно.
— Аня, ты тут откуда? — недовольно проговорил он.
— Это ты тут откуда? И что у тебя с лицом?
— С лицом? А что с лицом? — Борис отвёл глаза. — Нормально у меня всё с лицом, просто некоторые, — он с опаской покосился на дверь. — Шуток не понимают. Нервные все стали. Чуть что… а-а-а, — он махнул рукой. — Подумаешь, то же мне… Ненормальная она, ты там поосторожнее с ней, — закончил он и, пробормотав под нос ещё парочку ругательств, поспешно зашагал по коридору к выходу.
Анна открыла дверь и зашла в комнату. При её появлении Маруся, сидевшая на кровати, вскинулась, повернув раскрасневшееся от гнева лицо.
— Чего вам опять… а, это ты…
— Господи, Марусь, что тут у вас с Борькой произошло?
Вопрос, который задала Анна, вполне можно было отнести к разряду риторических, и так было понятно, что произошло, и почему Маруся кипит от негодования.
— Он что, совсем придурок, этот ваш Борька? — зло проговорила Маруся. — Нет, Ань, за кого он меня принимает? За шлюху из борделя? С чего он вообще решил, что может вот так врываться с утра пораньше со своими идиотскими притязаниями. Я, говорит, Марусенька, не могу больше так, ночей не сплю, всё о ваших прекрасных серых глазах думаю. Не дайте пропасть одинокому страдальцу, удовлетворите любовный пыл, иначе сгину во цвете лет. Глаза ему мои серые покоя не дают! Страдалец хренов! Нахал!
— Нахал, — согласилась Анна, с трудом сдерживая смех.
— Я что, — продолжала возмущаться Маруся. — Похожа на легкодоступную женщину, которой можно прогнать вот такую пургу и сходу прыгнуть в постель? Я что, повод ему давала? Что он вообще о себе возомнил, этот ваш Борька? Или он думает, что настолько неотразим, что ему достаточно захотеть и всё… Так что ли?
Скорее всего именно так Борис и думал, по крайней мере, раньше его тактика срабатывала безукоризненно. Вот только с Марусей у него что-то пошло не так. Почему-то эта идиотская история развеселила Анну. Она вспомнила Борькино перекошенное и обескураженное лицо и прыснула.
— Ань, ну вот чего тут смешного? Что он ко мне привязался? Баб, что ли других нет? Вон, пусть к Юльке Коробейниковой, с насосной станции, идёт. Она давно на него глаз положила, уже несколько дней ко мне пристаёт с вопросами о нём. Чего он на мне зациклился? Заявился тут, спать он не может, идиот. Павиан озабоченный. Вот он кто!
Это сравнение с павианом окончательно добило Анну, и она расхохоталась в полный голос. Маруся возмущённо на неё зыркнула, нахмурилась, и вдруг неожиданно в серых глазах блеснули смешинки, и она рассмеялась следом за Анной, весело и задорно.
— Не обращай на него внимания, Марусь, — проговорила Анна, отсмеявшись. — Павиан и есть. Ты молодец, правильно его. Ему полезно иногда. Хочешь, я поговорю с ним, чтоб он больше не лез. А то и Павел тоже вот нервничает.
— Нервничает? — Маруся напряглась при упоминании брата, — А ему-то какое до этого дело? То же мне, нервничает он. Да пошёл он! Вместе со своим другом ненормальным.
— Марусь, — Анна вздохнула. — Ну, зачем ты так? Я как раз и хотела с тобой поговорить о нём…
— Ань, пожалуйста, не надо со мной о нём говорить! — отрезала Маруся, помолчала и почти умоляющим тоном добавила: — Не надо. Не могу я…
Глава 4. Борис
Капитан Алёхин уже находился на командном пульте, как и каждое утро во время сеанса связи со Ставицким. Обычно он встречал их у входа, перетаптывался с ноги на ногу от нетерпения и, едва завидев его или Павла, тут же отчитывался звонким мальчишеским голосом. Но сегодня капитан сидел на стуле перед молчащими пока телефонами и неподвижно глядел перед собой, уставившись в одну точку. Борис отметил, что лицо у парня было даже не бледным, а серым, и что он то и дело потирал рукой плечо, морщась от боли.
— Капитан, шёл бы ты в лазарет, полежал бы денёк, тебе же вчера предлагали. А то свалишься, а оно нам надо, — сказал Борис вместо приветствия, присаживаясь на стул.
— Нормально всё, Борис Андреевич, — капитан оторвал взгляд от телефонов. На лицо набежало привычное упрямое выражение. — Я справлюсь.
— Ну-ну, справиться он. Ещё один… герой на мою голову. Откуда вас тут столько, героев, а? Не знаешь, капитан? — пробурчал Борис.
Алёхин то ли не расслышал Бориса, то ли не знал, как ответить, потому промолчал, поднялся и, вытянувшись, застыл перед Литвиновым.
— Ну что там у тебя, как сегодня? — поинтересовался Борис.
— Сегодня тихо, Борис Андреевич. Но расслабляться не стоит. Мне доложили, что у восточного входа ночью какие-то подозрительные перемещения были.
— Понятно.
— Борис Андреевич, я тогда пойду? — Алёхин опять непроизвольно схватился за плечо, что не укрылось от внимания Бориса. Литвинов покачал головой.
— И всё-таки, заглянул бы ты, Максим, к врачам. Пусть тебе обезболивающе хоть какое-то вколют.
— Плохо там с обезболивающим. Мало осталось. Я потерплю, там есть, которым нужнее, — Алёхин сжал губы и стал ещё больше похож на упрямого мальчишку.
— Ну да, — рассеянно пробормотал Борис. — Потерпит он. Ладно, иди уже… герой.
Капитан вышел. Литвинов задумчиво посмотрел на закрывшуюся за ним дверь, достал из кармана список необходимого, который дня три назад передала ему Анна, вздохнул.
Да, обезболивающего было мало. Впрочем, как и всего остального. Анна постоянно напоминала ему об этом, как будто бы он по-прежнему сидел в кресле главы административного сектора и мог одним росчерком пера добыть всё, что нужно. Увы, сейчас он был никем, да и все они находились не в том положении, чтобы что-то требовать или как-то давить. Хотя Борис и старался — два последних дня бился, как проклятый, за эти чёртовы медикаменты и оборудование. А толку? Ставицкий упёрся и не желал уступать. И Борис понимал, почему. Потому что — мог. Кто бы что ни говорил, а Серёжа Ставицкий был в более выигрышной позиции. Да что там, Борис и сам бы на его месте упёрся. С места бы не сдвинулся. Эх, если бы Ника не находилась в руках этого урода, если бы девочка была сейчас в безопасном месте, если б у них была связь, тогда можно было бы и рискнуть. Долинин уж точно бы рискнул, не стал бы выжидать, а пока… а пока они ничего не могут — ни-че-го, — и напрасно Анна и Павел ждут от него чудес, словно он волшебник, которому достаточно взмахнуть волшебной палочкой, и Ставицкий тут же согласится эвакуировать раненых или, на худой конец, пропустит сюда медиков с нужными лекарствами.
Борис встал и по привычке начал метаться по комнатушке, то и дело натыкаясь на стулья. Настроение было ни к чёрту. Да что там, оно было просто отвратительным. Мало того, что с утра схлопотал ни за что ни про что, так ещё и Анну чёрт принес. Теперь наверняка сообщит обо всём Пашке, а тот и так на него злится из-за сестры, последний раз, как заполошный орал. Литвинов остановился у стены и чуть ли не лбом в неё упёрся. Ничего не скажешь, богатое на события получилось утро, а, впрочем,… впрочем, сам виноват. По кой чёрт, спрашивается, потащился к ней с утра? Ведь понимал же — не самое лучшее время. Надо было подождать, так нет же…
На самом деле, мысль форсировать события с Марусей пришла ему ещё вчера, когда он случайно накрыл у коменданта небольшой запас контрабандного алкоголя. Комендант долго оправдывался, вроде как всё это изъято у рабочих, исключительно в целях борьбы за дисциплину и трезвость, но Борис не сильно поверил. Комендант сам по себе был мужиком ушлым, да и алкоголь — коньяк, несколько бутылок сухого вина — не из дешёвых, такое рабочим не по карману, те бы просто самогон протащили. Всё это, разумеется, Борис конфисковал, и тогда-то у него и родилась идея завалиться вечерком к Марусе, поболтать, распить бутылочку сухого. Она бы наверняка сдалась — а куда ей деваться. Но после ужина его поймал директор столовой и долго и нудно рассказывал о проблемах с провизией, а когда Борису удалось наконец от него отвязаться, было уже поздно, и он решил отложить приятное свидание на следующий вечер, но не выдержал.