— Рахиль, девочка, ты тоже кушай. Кушай, не стесняйся. Женщина должна быть немного в теле, правда, Славик? Тебе, Рахиль, ещё рожать предстоит, а для этого необходима фигура, уж ты мне поверь, девочка.
Роза Моисеевна приосанилась, демонстрируя свою фигуру, и Слава невольно перевёл взгляд на худую Рахиль, на острые плечи и на то место, где у женщины должна быть грудь, и поспешно кивнул маме. Тут он был, пожалуй, даже согласен. Фигура у женщины быть должна. Какая надо фигура — где-то округлая, где-то тонкая и звонкая. Как у Алины. Слава не удержался — улыбнулся самому себе, вспомнив вчерашний вечер, прикрыл глаза, и Алинка, тёплая, живая, встала как наяву перед глазами.
Она сидела на кровати, по-турецки поджав под себя ноги, в коротком мягком халатике, накинутом на голое тело, с мокрыми после душа волосами. Он целовал её круглые розовые коленки и пытался подлезть дальше, а она притворно отталкивала его руку и смеялась, запрокидывая красивое лицо: «Славка, паразит, я ведь сейчас вино пролью». У неё и правда в руке был бокал с вином, золотым и игристым — она любила только такое, и он специально доставал его для неё всеми правдами и неправдами, — а он, по-прежнему скользя ладонями по её жарким ногам и забираясь всё выше, не мог отвести глаз от её смеющегося лица. И это был тот краткий миг счастья, когда не думалось ни об опасности, которая грозит ему, ввязавшемуся против воли в эту авантюру, ни об опасности, которая грозит ей, передававшей чуть ли не ежедневно секретную и важную информацию Долинину, ни вообще о той глупой и нелепой ситуации, в которой они оба оказались.
Слава открыл глаза. Вместо живой и смеющейся Алины, перед ним опять замаячила унылая физиономия Рахиль. Он мысленно застонал. Ну почему, чёрт возьми, он, взрослый мужик, должен сейчас тут сидеть и строить из себя какого-то клоуна, пока его мама устраивает эти никому не нужные смотрины.
Мамино маниакальное желание выбрать ему жену, и не просто абы какую, а непременно из добропорядочной еврейской семьи, бесили Славу до зубовного скрежета. Он искренне не понимал этого, не хотел понимать. Какие евреи? Что за дремучие традиции? Что за пережитки прошлого, в конце концов?
В Башне никто и никогда не заморачивался по поводу своей национальности, даже слово-то это использовалось исключительно для обозначения чего-то отжившего, от которого веяло скукой, как со страниц учебника древней истории. Возможно, до потопа, это и было актуально, поскольку огромная страна, Россия, выходцами которой были и Славины предки в том числе, была многонациональной, и сколько их в ней насчитывалось, этих национальностей и народностей — десятки, сотни — бог его знает, теперь это уже не имело никакого значения: всё равно они все считались русскими, и это было больше чем просто национальность и больше, чем просто народ. И никого особо не волновал ни оттенок кожи, ни цвет или разрез глаз, ни имя, данное при рождении, ни фамилия, доставшаяся от отца — в плавильном котле Башни они все рождались, смешивались и, умирая, уходили в небытие, оставляя после себя детей, русских детей, которым однажды будет суждено ступить на твёрдую землю и начать новое возрождение единой и общей страны, России.
И только одна нация, к которой с натяжкой можно было отнести и самого Славу, строго блюла обычаи своего рода, семьи держались особняком и даже женить детей предпочитали только на своих. Слава не понимал и не разделял этой фанатичной преданности своим корням, этому маниакальному желанию во что бы то ни стало отделиться, противопоставить себя всем остальным. Да и не только он один. В последнее время всё больше молодых устраивали бунты и создавали семьи с обычными, «неправильными» людьми. И чем чаще такое случалось, тем активнее противостояли этому представители старшего поколения.
Слава подумал, что эта несчастная Рахиль, некрасивая, плоская, с унылым лошадиным лицом и тоскливыми глазами, тоже является жертвой этих идиотских предрассудков. Возможно лет десять назад, когда она была моложе и явно привлекательнее, у неё и был шанс найти себе подходящего парня, по любви, а не потому что он «сын тети Нурит» или «племянник Руфи Абрамовны», создать семью и быть счастливой. Но, скорее всего, её родственники, такие же упёртые, как и его собственная мама, запрещали ей искать себе женихов на стороне, вынуждая таскаться по унизительным смотринам. Может быть, в юности эта Рахиль и бунтовала, пыталась отстоять своё право на самостоятельный выбор спутника жизни, а, может, смирилась сразу. Славе вдруг стало её искренне жаль. Захотелось посочувствовать и даже как-то помочь. Но не ценой принесения себя в жертву, разумеется, потому что что-что, а жениться на маминых протеже Слава точно не собирался.
Впрочем, вступать с мамой в открытое противостояние было небезопасно, а потому Слава хитрил, тянул время, изредка терпел этих несчастных «правильных» еврейских невест. Мама не сдавалась. С тех пор, как Славе исполнилось тридцать, женить его на одной из дочерей или родственниц своих многочисленных подруг, стало для мамы навязчивой идеей. Иногда Славе казалось, что он уже перезнакомился со всеми девушками детородного возраста еврейского происхождения из имевшихся в Башне, но каждый раз мама вытаскивала новую Юдифь или Рахиль, и Слава вынужден был давиться котлетками и слушать, как мама тщетно пытается свести их.
В этом мамином упорстве Слава видел даже не столько естественное, наверно, для каждой матери желание женить сына и обзавестись внуками, сколько попытку оправдаться и исправить свою собственную ошибку. Потому что, как это ни странно, но больше тридцати лет назад Роза Моисеевна, тогда ещё юная и тонкая, как тростиночка, сама выкинула фортель: пошла наперекор традициям и желанию своей семьи, сбежав с молодым человеком абсолютно неподходящего происхождения. Бунт этот, правда, долго не продлился, и юная Роза вернулась в семью, но не одна, а с годовалым Славиком на руках. Что там произошло между его родителями, Слава не знал, как не знал и того, куда делся его отец, про которого мама говорила — «умер», а бабушка — «лучше бы он умер», но как бы то ни было, Слава в итоге носил неправильную фамилию, а мама превратилась в едва ли не самую ярую поборницу традиций.
«Ты, Славик, настоящий еврей, потому что у нас национальность определяют по матери, — говорила ему Роза Моисеевна. — И продолжить свой род ты должен правильно. К счастью, у моей подруги есть замечательная девочка…» И на сцене опять появлялась новая Афи или Софочка, дочь племянницы подруги тёти Римоны, и Слава вынужден бы давиться едой и изображать вежливую заинтересованность.
Маму свою Слава любил и старался быть хорошим сыном: исправно посещал обеды каждую среду, поздравлял маму со всеми праздниками, следил, чтобы она заботилась о своём здоровье, терпел идиотские смотрины, рассматривая вместе с мамой и очередной претенденткой на Славину руку и сердце пухлые семейные альбомы, которые на две трети состояли из его, Славиных, фотографий.
— Смотри, Рут, это Славик совсем маленький, но какой у него уже тогда был умный взгляд, — мама тыкала полным пальцем в фотографию, с которой бессмысленно улыбался лысый, розовощекий и голозадый младенец.
— А тут, Фанечка, — говорила она уже другой невесте, которая отличалась от предыдущей только именем. — Тут Славик играет на скрипке. У моего мальчика, Фанечка, абсолютный слух, он мог бы сделать головокружительную карьеру скрипача.
Слуха у Славы не было никакого, а мучительные уроки музыки ему до сих пор являлись в ночных кошмарах, но Слава послушно кивал головой, подтверждая все мамины слова.
Увы, смотрины становились всё чаще. Мама каждый раз упорно заводила разговоры о необходимости жениться и родить внуков, а Славик каждый раз проявлял чудеса изворотливости, отвергая очередную невесту. Волновать маму Слава не хотел — во-первых, у неё не самое здоровое сердце, а во-вторых, себе дороже. Если мама поймёт, что Слава вообще не собирается жениться, будет грандиозный скандал. А Слава жениться не хотел. Во всяком случае не сейчас и уж точно не на очередной тоскливой Рахиль. Вот на Алинке, наверно, Слава бы женился, хотя им и так хорошо, безо всяких свадеб. Но если мама узнает…
С детства Слава усвоил одно — маму волновать нельзя.
Однажды, он тогда ещё учился в школе, они с ребятами удрали вниз, на какой-то таинственный производственный ярус внизу, его друг Васька Мухин, утверждал, что там спрятаны сокровища и скелеты пиратов. Никаких сокровищ и скелетов они не нашли, зато их спалила охрана, и, убегая, Славка неудачно повредил ногу, так, что его с сильным вывихом доставили в больницу и позвонили маме. Это было страшно. Мама ворвалась в палату, поставила на уши весь персонал, требовала наказать патруль, который был, по её мнению, виновен в травме сына, грозила самыми тяжёлыми карами, а потом вдруг ей самой стало плохо — она побледнела, стала заваливаться назад. К счастью, её спасли. Но болезнь была из числа тех, которые не проходят, а только затихают, прячутся внутри и ждут своего часа, чтобы выскочить в любой момент.
Слава очень хорошо запомнил, как он испугался, когда мама стала падать, как посинели губы на лице, ставшем вдруг какого-то желтовато-землистого цвета, и с тех пор старался маму не волновать. Ни при каких обстоятельствах.
Сейчас, глядя на маму, Слава в который раз похвалил себя за предусмотрительность — за то, что пару лет назад, и опять не без помощи Алины, кое-что подчистил в личных документах, и теперь значился круглым сиротой. На своё чутьё Слава никогда не жаловался, оно с детства помогало ему выходить сухим из воды — не подвело и на этот раз. Даже страшно себе представить, что бы было, если бы его вздумали искать тут, у мамы. Слава непроизвольно поёжился.
— Вы, молодые, не понимаете, как это важно — семья, — тем временем продолжала мама гнуть свою линию. Все мамины заходы Слава выучил, как таблицу умножения, и примерно знал, что за этим последует. Он снова покосился на часы и запихнул в рот последнюю котлетку. — Вот ты, Рахиль, девочка, такая красавица. Неужели тебе не хочется создать свою семью