Всё это было более чем странно, и Оля, практически не задумываясь над тем, что она делает, поспешила за ними следом. Она старалась не приближаться к Вере и Сашке, чтобы те её не заметили, но и не слишком отставала — боялась потерять их в толпе студентов, наводнивших фойе учебной части. Несмотря на обеденный перерыв, в коридорах было шумно и многолюдно — не все сразу бежали в столовую, некоторые предпочитали использовать это время, чтобы что-то повторить, или собирались стайками, поболтать и посмеяться. Смех и веселье были привычными, но время от времени это оживление затихало, голоса становились глуше, а то и вовсе гасли, как только на горизонте появлялся патруль.
К этому новшеству в учебке ещё не все привыкли, кто-то считал патрули явлением временным, очередной блажью администрации, но, тем не менее, эти группы из двух-трёх человек, юношей и девушек, одинаково серьёзных, аккуратно причёсанных, одетых в белые рубашки и тёмные брюки и юбки, с ярко-жёлтыми повязками на левой руке, казавшиеся инородным телом в разношёрстной толпе студентов, воспринимались с опаской, а те, кто уже имел с ними дело, и вовсе предпочитали убраться подальше.
— Предъявите ваши пропуска!
Высокая девушка с ярко-жёлтой повязкой, на которой поблёскивала вышитая чёрными шёлковыми нитками эмблема и длинная, плохо произносимая аббревиатура нового студенческого союза, приблизилась к обнимающейся парочке. Парень, высокий и лопоухий, кажется, с медицинского — Оленька видела его дежурившим в медпункте, — отскочил от девчонки, как мячик, а девчонка, вспыхнув до корней, тут же полезла в рюкзачок за пропуском.
— А ваш? — девушка из патруля строго уставилась на белобрысого.
— В сумке, в аудитории остался. Что, запрещено?
— Это Артюхов. У него третий класс стоит в пропуске, — к патрульной приблизился её напарник. Белобрысый Артюхов после этих слов зло уставился на говорившего.
— Третий? — красивое лицо патрульной презрительно скривилось. — А что вы здесь забыли, Артюхов, на этом этаже? Вы что не знаете, что тут могут находиться только те, у кого в пропуске стоит класс один или два.
— Я с медицинского…
— У них на медицинском всё ещё бардак, — подтвердил тот, кто опознал Артюхова. — Никак не могут утрясти правильную комплектацию учебных групп.
— Безобразие! — на круглых щёчках девушки-патрульной проступил яркий румянец. Она недовольно повернулась к девчонке Артюхова. — Вы тоже с медицинского? Что там у вас в пропуске? Давайте его сюда. Быстрей.
— А не с медицинского, — забормотала девчонка, всё ещё роясь в рюкзаке. — Я с педагогического… у меня… я вот…
Она наконец нашла свой пропуск и протянула его патрульной.
— Второй класс! Я так и знала! — в звонком голосе патрульной послышались торжествующие нотки. — Филимонов, — обратилась она к своему напарнику. — Отведи их в изолятор. Обоих. Пусть оформляют.
Оленька уже знала, что их ждёт — и этого Артюхова, и его подружку с педагогического. Приказом Верховного смешение классов было строго запрещено, но, видимо, не до всех доходила вся серьёзность ситуации. Потому учебная администрация и вынуждена была пойти на такие меры, в виде патрулей. Что ж, как говорит Оленькина мама, иногда, ради оздоровления общества, требуется на время забыть о гуманизме. Хотя, — Оленька хмыкнула про себя, — что тут негуманного? Этого Артюхова исключат, но его и так бы исключили, это лишь вопрос времени. Людям третьего класса не положено высшее образование. А девчонке поставят на вид, вынесут выговор, если ещё раз попадется — запишут в личное дело, а с такой записью уже хорошей карьеры не сделаешь. Оля вспомнила, как Сергей Анатольевич как раз вчера у них за обедом рассказывал, как он всё продумал. Он много чего говорил, слушать его было утомительно, но про запись в личное дело она запомнила.
Эта сцена немного отвлекла Оленьку Рябинину и, когда она отвернулась от возмущающегося Артюхова и его красной, как рак, подружки, она с ужасом обнаружила, что Вера и Сашка исчезли из виду. Она их потеряла. Впереди не было видно ни высокой стройной фигуры Полякова, ни ярко-красного пиджачка Ледовской, скорее всего они свернули в ближайший узенький коридорчик, что вёл к столовой. Оля заглянула туда, но он был пуст, если не считать двух дежурных, нагружающих мешками с мусором небольшую ручную тележку. Веры и Сашки здесь, разумеется, не было, да и что им тут делать — это же один из служебных коридоров, тот, который упирается прямо в столовскую кухню. Хотя… Как же она забыла! Если пройти по этому коридору чуть дальше и повернуть направо, то там будет закуток, большой такой, перекрытый двумя статуями — Марк Шостак обнаружил этот тайник в первые дни учёбы, они тогда ещё не успели выгнать её из своей компании. Оленька почувствовала, как её губы расплываются в довольной улыбке.
Обогнув дежурных и стараясь не вдыхать запах гнилых овощей и очисток, исходивший от мусорных мешков, она поспешила вперёд, завернула за угол и, подойдя к одной из статуй, закрывающих узкий вход в тайник, притаилась и прислушалась. Ну конечно же, вся компания в сборе…
— …сам же видел, что у нас здесь творится, — Вера говорила глухо, но всё же Оленька могла разобрать её слова. — СРМУГПДЮковцы повсюду, так и рыщут…
— Кто повсюду? — в Сашкином голосе отчётливо зазвучало удивление и растерянность.
— СРМУГПДЮковцы, — не сказала, а практически выплюнула Вера.
— СРМУГПДЮ, — пояснил Лёнька. — Союз по работе с молодёжью и укреплению генетической принадлежности детей и юношества. Дурацкое название, а сокращение, я даже не знаю, как это поприличней обозвать.
Кто-то засмеялся, судя по всему, Шостак.
— А знаешь, кто в этом Союзе председатель? Змея! Её сюда из интерната перевели, надо думать на повышение. И она теперь здесь следит за генетической принадлежностью детей и юношества.
— Ага, — Марк снова засмеялся. — А мы теперь, я, Лёнька и Митя — третий сорт.
— Не говори глупостей!
— Какие глупости, ну ты чего, Вера? У нас в пропусках стоит этот… как его… третий класс!
— Это они все третий сорт, все эти Ставицкие, Рябинины, фу…
От этих слов, которые Вера произнесла неожиданно громко, Оля вспыхнула. Вот дура эта Ледовская, ну какая же она дура. Отирается по каким-то вонючим углам с идиотом Шостаком, вместо того, чтобы найти кого-то поприличнее. Конечно, шансов у неё немного, с такой-то внешностью, но могла бы хоть положением своим воспользоваться, так нет же. И вообще… От пришедшей в голову мысли Оленька почти подпрыгнула. Значит, это Ставицкие и Рябинины — третий сорт? Да, Верочка? Ну посмотрим.
— Конечно, Ольга Юрьевна, разумеется вы правы. Это недопустимо, и мы немедленно предпримем самые строгие меры…
Оленька сидела в кабинете Змеи (Зои Ивановны Котовой, на самом деле, но Оленька, как и все, привычно величала её про себя Змеей) и задумчиво помешивала ложечкой горячий и ароматный чай. Чай ей заварила сама Котова, не доверив такое дело секретарше — налила в тонкую фарфоровую чашечку, непонятно откуда тут взявшуюся, и принесла на подносе вместе с вазочкой золотистого варенья и сахарным печеньем. Невозможная убогость, от которой Оленьку коробило, но что ещё можно было ожидать от Змеи — спасибо и на этом.
Патруль, который Котова направила в указанный Олей тайник, арестовал Ледовскую, Шостака и обоих Фоменко. Мальчишек сразу же отправили в изолятор, а Веру временно отстранили от учёбы.
— Смею вас уверить, Ольга Юрьевна, молодые люди будут непременно отчислены — их личные дела уже переданы в соответствующую комиссию, а что касается госпожи Ледовской, то вы же понимаете, она, как и вы относится к высокородным фамилиям…
Змея замялась, выгнула свою неестественно длинную шею так, что Оленьке на миг показалось, что её приплюснутая голова сейчас соскользнет с шеи и покатится прямо на поднос, заняв на нём центральное место и дополнив собой композицию из крендельков сахарного печенья. Но голова никуда не соскользнула, осталась сидеть, где сидела, и лишь мелко и подобострастно затряслась. Оленька отвернулась и закатила глаза. Котова, по-своему расценив её жест, тут заюлила, голос потёк приторным сиропом.
— Но, если вы, Ольга Юрьевна, считаете, что временное отстранение от учёбы — недостаточная мера, то мы, СРМУГПДЮ, будем ходатайствовать перед администрацией образовательного учреждения о вынесении дисциплинарного наказания в виде публичного покаяния госпожи Ледовской в содеянном поступке.
Оленьке было в принципе достаточно и того, что вытурили Шостака, Вериного дружка, но, если Котова организует ещё и публичное покаяние, что ж… для Ледовской это лишним не будет. Пусть покается. Оля Рябинина улыбнулась.
— Но вы, Ольга Юрьевна, — продолжила Змея, воодушевившись Олиным довольным видом. — Вы говорили, что нарушителей было пятеро. А патруль взял только четверых.
— Пятеро? — Оленька оставила чашку в сторону. Она уже знала, что, когда патруль накрыл тайник, Полякова там не было, вероятно, он ушёл раньше, и теперь она мучительно соображала, говорить Змее о Сашке или нет. С одной стороны, он там был и был, конечно же, неслучайно и, значит, что-то его связывает с ними всеми и особенно с зазнайкой Ледовской, а, с другой стороны, он же теперь Алекс Бельский, и чёрт его знает, не поспешит ли она, выдав его так сразу… может, лучше повременить?
Она машинально взяла с подноса печенье и надкусила его острыми белыми зубками.
— Разве я сказала — пятеро? — Оленька всё-таки решила пока молчать о Сашке. — Я, наверно, оговорилась. Или вы не так расслышали. Их там было четверо. Четверо, Зоя Ивановна.
Оля приподняла уголки губ и качнула головой. На лице Змеи расползлась кислая улыбка.
— Я ослышалась, Ольга Юрьевна. Прошу меня простить.
— Ничего. Это с каждым бывает, — Оленька поднялась с места, стряхнула с юбки крошки печенья — какая же дура эта Котова, даже салфетки подать не догадалась. — И… вот ещё. Пока я не забыла. Уточните, пожалуйста, происхождение Русакова, и… — она немного задумалась. — И Сазоновой. Да. Этих двоих. Мне кажется, им не место в административном секторе.