— А где дочь Савельева? — не сдавался Слава.
— Где надо.
Неизвестно, сколько бы ещё длился этот разговор, возможно, долго — Семён Михайлович был упёртым, а в Славу в такие минуты, как чёрт вселялся, — если б не напарник майора. Тот не выдержал, усмехнулся.
— Девчонка та нашего майора Бублика, который её привезти должен был, говорят, лампой по башке шандарахнула. И смылась.
— Да ладно? — Слава вспомнил вчерашнего майора, круглого, сыпящего смешными словечками, и не смог сдержать улыбку. — Как это майор так оплошал? А там-то кто? — он кивнул в сторону двери, которую они охраняли.
Второй военный, помоложе, явно ему симпатизировал, к тому же был не прочь поболтать, а потому, несмотря на недовольный взгляд Семёна Михайловича, стал рассказывать.
— Девчонка Савельевская смылась, но тут же засветилась на нашем КПП, с чужим пропуском и не одна.
— А с кем?
— С министром здравоохранения. Мельниковым. Они вдвоём отправились в больницу на сто восьмой, мы не успели их перехватить. В больницу соваться не стали — там своя охрана, чёрт их знает, на чьей они стороне. Подождали у выхода, министр этот один вышел, ну, мы его и взяли.
Слава переваривал информацию, с трудом скрыв возглас изумления.
— То есть, сейчас там полковник допрашивает Мельникова? — переспросил он, недоверчиво глядя на людей Долинина.
Молодой кивнул, а Лебедев недовольно поджал губы.
— Пропустите меня. У меня срочное сообщение, — Слава сделал попытку войти.
— Мне полковник никаких распоряжений по поводу тебя не давал, — грудью встал на его пути майор.
— Ну так сообщите ему, что я здесь, — потребовал Слава, но тут дверь открылась и к ним вышел Долинин.
— Что тут у вас происходит? — сурово спросил он, но, увидев Славу, тут же смягчился.
— Владимир Иванович, мне надо срочно вам кое-что сообщить, — Слава отвёл полковника в сторону и стал тихо пересказывать свой разговор с женой Величко, стараясь ничего не упустить.
Долинин внимательно слушал, недоверчиво хмурился. Когда Слава закончил, Долинин с минуту молчал, думал.
— Ты уверен, Слава? — наконец спросил он. — Мне Мельников в общем-то примерно то же самое говорил, но там… кто знает. Хотя, если это так, то понятно, почему он девочку в больнице спрятал, а не сдал Караеву со Ставицким. Но всё это…
— Владимир Иванович, мой шеф в людях разбирается, — уверенно сказал Слава. Его вера в Величко была непоколебима. — Он столько времени уже на руководящей работе, насквозь всех видит. Так что, я думаю, Мельникову надо поверить. К тому же, именно у Олега Станиславовича есть способ убедить Иванова, завскладом. Оружие нам нужно.
Полковник молчал, хмуря брови. Видимо, решение давалось ему с трудом.
— Разрешите мне поговорить с Мельниковым. Я с ним немного знаком, — Слава улыбнулся.
— Разрешаю, — Долинин посторонился, пропуская Славу.
Мельников сидел на кровати, сгорбившись, упершись локтями в колени и опустив голову. Он поднял глаза на звук открываемой двери — больные, усталые глаза, в которых был то ли вопрос, то ли отчаяние.
— Здравствуйте, Олег Станиславович, — Дорохов улыбнулся, шагнул вперёд и протянул руку. — Вы меня помните? Я — Дорохов Слава. И… вам привет от Константина Георгиевича.
Глава 15. Кир
— Тебя как зовут? — молодой парень, очкарик с открытым улыбчивым лицом приветливо шагнул навстречу Киру, протянул руку.
Кир руку нерешительно пожал.
— Ки… то есть, Лёха… в смысле, Кирилл, — он совсем запутался, ошалел от последних событий настолько, что не сразу сообразил, можно ли снова вернуть себе своё имя или всё ещё надо прикидываться Веселовым. По идее выходило, что скрываться уже незачем. Да и какой смысл? Тут Анна Константиновна, которая пока его не заметила, но это лишь вопрос времени. И Литвинов, тоже мелькнувший там, где их всех собрали. И Савельев…
— Лёха в смысле Кирилл? — парень весело рассмеялся, словно Кир выдал самую остроумную шутку на свете. — Ты что, имя своё забыл?
— Кирилл меня зовут, — определился Кир. Смеяться ему не хотелось. У него вообще в последнее время с чувством юмора было так себе.
Он разглядывал маленькую комнатку с двумя узкими кушетками, в которой его оставил Егор Саныч, напоследок строго зыркнув и наказав не делать глупостей. Надоел уже со своими глупостями — ещё в больнице всю плешь проел: «Кирилл то, Кирилл сё, не валяй дурака, ты меня подставляешь…», а ему, Кириллу, каково? Сиди в четырёх стенах, носа не высовывай, да ещё откликайся на чужое имя. И от неизвестности башкой о стенку бейся.
— Очень приятно, Кирилл. А я — Георгий, но все меня зовут просто Гошей. Так что, ты можешь тоже так меня звать. Да ты проходи, располагайся. Моя кровать справа, а твоя, значит, вот. Бельё на ней чистое, не беспокойся.
Парень, назвавшийся Гошей, гостеприимно показал рукой на аккуратно застеленную кушетку. Кир прошёл в комнату, бросил на кровать свой тощий рюкзак — вещей у него с собой было немного, пара сменного белья, рубашка, да какие-то штаны, Егор Саныч откуда-то притащил, велел взять с собой, — и тут же плюхнулся рядом. Гоша следил за действиями Кира с плохо скрываемым любопытством.
— Я тут инженер, ну… почти инженер, я ещё не совсем доучился. А ты прибыл с бригадой медиков? Да?
Кир кивнул.
— Ну, на врача ты не тянешь, извини. Ты медбрат? Да?
Кир ещё раз кивнул. Он и сам уже не понимал, кто он. И что он вообще должен будет тут делать. Предыдущие две недели тянулись медленно и тоскливо, и вдруг за несколько часов всё разом поменялось, события завертелись, как разноцветные кусочки мозаики в калейдоскопе, и Кир слегка потерялся. Хотя какое слегка — от обрушившихся на него событий и резкой смены декораций Кирилл просто остолбенел, впал в ступор, как слабоумный идиот, и теперь на все вопросы своего улыбчивого и любопытного соседа только кивал.
Когда ещё в обед Егор Саныч пообещал ему, что он сегодня же покинет больницу, Кир обрадовался — и палата, и соседи, и девчонки-медсестры, и сам Егор Саныч надоели ему до чёртиков, он был готов свалить куда угодно, лишь бы не видеть больничных стен, покрашенных унылой серой краской, которые давили, мешали, сдерживали его. Жизнь была там, за этими стенами, его жизнь и его друзья — Вера, прямая и решительная, как бронебойное орудие, неунывающий Марк, умники и зануды братья Фоменко, слюнтяй Сашка, урод Васнецов и… Ника… где-то там была Ника… и мысли о ней не давали Киру покоя.
Ему почти всё время было плохо, голова раскалывалась, словно кто-то колотил со всей дури изнутри черепушки, постоянно мутило, а при каждом глубоком вздохе грудную клетку пронзала такая боль, что темнело в глазах, но ему, наверно, стало бы чуть-чуть легче, узнай он, что с Никой. Память его постоянно возвращалась в тот день, хотя он и не был уверен, где явь, а где быль из того, что помнил — боль, красно-чёрная пелена перед глазами, железный вкус крови во рту, мат, грубый смех, стеклянный взгляд тусклых глаз, медленное «начинай, Игорь, Кирилл дал добро» и крик Ники, а дальше… было-не было, военные, дядя Серёжа, что за дядя Серёжа?
Егор Саныч ему ничего не рассказывал. Сказал только, что его, Кирилла, нашли на тридцать четвёртом в компании с тремя трупами, но об этом никому нельзя говорить — никому, потому что теперь он — Лёха Веселов, и его привезли с шестьдесят девятого (с шестьдесят девятого, Кирилл, а не с тридцать четвёртого), где в него стреляли на каких-то разборках.
Кира всё это злило.
— Да на каких, к чертям собачьим, разборках? — почти кричал он в лицо Егор Санычу. То есть ему казалось, что он кричал, а на самом деле так, шептал едва слышно — в первые дни трещина в ребре и рана, откуда вынули пулю, болели очень сильно.
— А вот сам и придумай. Мозгов же у тебя хватает во всякую дурь вляпываться, — жёстко отвечал ему старый доктор.
На этом их разговоры обычно и заканчивались. Где Ника, что с ней, Егор Саныч не говорил, то ли потому что не хотел, то ли потому что не знал. А пропуск, Лёхин пропуск, держал где-то при себе, понимая, что Кирилл долго так сидеть в больнице не будет, пребывая в полном неведении. И Кир, конечно же, сбежал бы, при первой возможности сбежал — рванул бы наверх, фиг бы кто его остановил, уж как-нибудь, да смог бы добраться куда надо, несмотря на всё, что творилось вокруг, а творилось вокруг, надо сказать, странное.
Из обрывков разговоров медсестёр, из путаных сведений своих соседей по палате, Кир понял, что власть в Башне захватил какой-то Андреев, а Савельев находится внизу, на АЭС. И, вроде бы эта АЭС сейчас в осаде, потому что Савельев — преступник, скрывал альтернативный источник энергии от людей, а теперь засел там и не хочет сдаваться новому Верховному правителю. Егор Саныч на все вопросы только пожимал плечами и талдычил, чтобы Кир молчал и не делал глупостей. Достал уже с этими глупостями. Всё, что мог, он, Кир, уже сделал. Столько глупостей совершил, что и не разгрести…
Сегодня днём, когда Егор Саныч сообщил ему, что они уходят, Кирилл обрадовался, как последний дурак. И когда они поднимались на лифте наверх (наверх! в груди Кира всё ликовало), он успел нафантазировать себе всякое, а когда на двухсотом этаже вдруг выяснилось, куда его собирается засунуть старый доктор, Кир снова впал в отчаяние. АЭС? Какая, к чёрту АЭС? Зачем ему на АЭС? Это же в самом низу, на нулевом уровне, как втолковывал ему Сашка Поляков. На двухсотом их осматривали военные, обыскивали чуть ли не до трусов, Егор Саныч нервничал и дёргался, а у Кира было ощущение, что ловушка, куда он угодил, как какой-то лох педальный, громко, с лязгом захлопнулась, и когда их погрузили в лифт, и лифт медленно потащился вниз, вдруг захотелось громко, в голос завыть.
Ника, если она была жива, наверняка оставалась наверху, а его везли под землю, к Савельеву, с которым Кир хотел встречаться меньше всего. Что он ему скажет? Как посмотрит в глаза? Как объяснит то, что Нику чуть было не изнасиловали и не убили по его, Кира, вине. Ведь это он — придурок, дегенерат, тупица, Кир не жалел для себя эпитетов — разболтал Кравцу, что Савельев жив. Если бы у него хватило ума промолчать, просто промолчать, возможно, они не стали бы похищать Нику. Потому что они не могли знать, что Савельев жив, пока сам Кир не брякнул это, попавшись в глупую ловушку для идиотов. Да и кто знает, может вообще всё, что сейчас происходит — переворот, блокада АЭС — всё это из-за того, что один дурак, то есть, он, Кир, не смог удержать язык за зубами?