— Ты мне своих достоинств не приписывай, Паша. Это ты у нас за всё человечество печёшься. А я так, всё больше о себе любимом, — с каким-то идиотским упрямством проговорил Борис. — То, что тогда сдохнуть тебе не дал, так это, потому что именно ты там был — для кого-то другого пальцем бы не пошевелил.
— Правда? — Павел усмехнулся. — Ради меня, значит… ради друга. А помнишь, Боря, как мы друзьями стали? Детство наше золотое помнишь? Почему вдруг я, такой весь из себя положительный Паша Савельев, пекущийся о судьбах человечества, стал дружить с подлецом Борей Литвиновым? Я погляжу, у тебя память совсем отшибло. Ну так я, Боря, всё помню. Как стоял ты тогда перед всем классом, а Змея тебя распекала, грозила карами небесными, родителей в известность поставить, характеристику подпортить. А ты тогда молчал. Что, характеристика тебе хорошая не нужна была? Да нет, Борь, ты уже тогда о карьере мечтал. Или, может, ради друзей? Так не были мы тогда с Анькой тебе друзьями. Так что ты там делал, Боря, у той доски? Благотворительностью занимался?
Борис молчал.
— Видишь? — продолжил Павел. — Так себе из тебя подлец и мерзавец, Боря. Неубедительный. Не верю я. И тогда не верил, и сейчас. Заигрался, наворотил делов — так признай и иди дальше. Я тебе на самом себе крест ставить не позволю. Нашёл время обиды свои лелеять, да бабские истерики устраивать. Врезать бы тебе для ума. Да народ развлекать неохота.
— Да иди ты! — злость куда-то ушла, и стало тоскливо что ли. Вспомнил, как сам совсем недавно говорил примерно те же слова упрямому и подавленному Кириллу Шорохову, который навесил на себя вину за всё, что случилось. Да, другим такое советовать проще. А вот самому…
— Я-то пойду, Боря. Не морду же тебе бить, в самом деле. Только имей в виду. Я тебе, идиоту такому, сдаться не позволю. И корчить из себя злодея не дам. Поиграли и будет. Можешь считать это благотворительностью, можешь ещё чем. Ты мне нужен, Боря. И людям всем этим нужен. Всё. Хорош. Завтра утром жду тебя на командном пункте, может Серёжа наш прорежется. Там всё и обсудим.
Павел развернулся и пошёл обратно, в столовую. А Борис остался. Стоял, переваривал разговор. В котором снова победил Павел. Чёрт его знает, как у него это получалось, но получалось. И, наверно, впервые Борис был рад тому, что последнее слово осталось за Савельевым.
Глава 25. Караев
Если бы девчонка улизнула каким-то образом сама и спряталась у друзей или одноклассников, она бы уже была обнаружена — в этом Тимур не сомневался. Эти версии он отработал сразу, и везде было чисто. Тоненькая стопочка отчётов с подробными результатами обысков была аккуратно подшита к делу лейтенантом Ждановым, высоким красавцем-брюнетом, исполняющим при нём роль адъютанта. Сейчас лейтенант принёс протоколы утренних допросов — накануне было задержано ещё несколько человек, подозреваемых в связях с неуловимым полковником Долининым, — но все они были пустышками.
Караев быстро пролистнул страницы документов, задержался взглядом на одном с чистосердечным признанием, усмехнулся. Похоже, ребята из дознавательного переусердствовали, сломали мужика — было бы тому кого и чего сдавать, сдал бы не задумываясь, но, увы, к Долинину или любой другой преступной группировке этот слабак имел отношение не больше, чем его адъютант, который, вытянувшийся по струнке перед полковником, терпеливо ожидал дальнейших указаний.
— Это приложите к делу, — Караев отдал лейтенанту протоколы. — Что с установкой прослушки на телефоны в квартирах Ледовских и Шостаков? Передали приказ в сектор связи?
— Лично Соколову в руки, товарищ полковник. Как вы велели.
— Хорошо. Завтра в восемь утра чтобы у меня на столе лежали первые расшифровки разговоров. И ещё, — Караев замолчал, обдумывая дальнейшие слова, какой-то червячок сомнений точил и точил изнутри. Мешал.
У него повисла одна версия. Причём именно она казалась самой простой: проверить и вся недолга, есть зацепка — хорошо, нет — отбросить в сторону, как ненужную. На деле же вышло по-другому.
Мальчишка, недобитый на тридцать четвёртом, дружок Савельевской девчонки, снова, как угорь, выскользнул из рук. Надо было, конечно, брать быка за рога сразу, ещё в больнице на сто восьмом, когда он выяснил, что пацана подменили другим, каким-то Веселовым, у которого случайно тоже оказался огнестрел, и который так вовремя помер. Но тогда всё сложилось не в пользу Тимура: Рябинин с идиотским совещанием, отправка медиков на АЭС, к вечеру выяснилось, что исчезла девчонка, и стало совершенно не до раненого придурка. Потом и вовсе два потерянных дня — теперь-то Тимур уже понимал, что они были потеряны, — и, когда сегодня утром он вернулся к этому делу, выяснилось, что пацан испарился тоже.
В регистратуре заявили, что Веселова Алексея выписали день назад — сразу после визита Караева в больницу. Совпадение? Тимур не верил в совпадения. По обоим адресам, и Веселова, и Шорохова выписавшийся пациент не появлялся. Но хуже было другое. Дело с огнестрелом Веселова никто не вёл. А должны были вести. Обязаны. О всех убитых или раненых с применением любого оружия больницы сообщали в военный сектор. Эта больница не сообщила. И теперь дело принимало совершенно иной оборот…
Лейтенант ждал. Его красивое лицо не выражало никаких признаков нетерпения. Хороший боец.
— Вызовите ко мне майора Бублика. — Караев всё-таки принял решение, загнав сомнения в дальний угол.
— Слушаюсь, товарищ полковник, — бодро козырнул Жданов и вышел.
Нельзя сказать, что дело по поимке Савельевской девчонки застопорилось или зашло в тупик, но оно затянулось, и Тимуру это не нравилось. Да, Верховный дал ему карт-бланш, сказав, что генерал Рябинин будет предупреждён, и что согласовывать свои действия с ним полковнику не потребуется, но в реальности обещание Верховного не имело и половины веса. Всё упиралось в формальности и бюрократические проволочки, и, если Рябинин и был предупреждён, то все остальные отделы, ведомства и подразделения, куда Тимуру приходилось обращаться для решения своих вопросов, предупреждены, конечно же, не были, и каждый раз повторялось одно и тоже нехитрое действие: сначала звонок Рябинину и только после этого всё остальное.
До Тимура дошло не сразу — два дня он с упорством осла ломился в закрытые двери, которые хоть и отворялись, но не сразу, и ниточки управления этими дверями были отнюдь не в его руках. Но и это было бы полбеды, если бы вчерашний вечер не принёс полковнику Караеву ещё одно неприятное открытие.
После восьми полковник заходил с ежедневным докладом к Верховному. Сергей Анатольевич был на редкость щепетилен в вопросах соблюдения установленного порядка, и, независимо от того, чем он был в этот момент занят, положенные десять-пятнадцать минут на выслушивание вечерней сводки всегда выделял.
Вчера, когда Тимур явился к Верховному, тот был не один.
Едва перешагнув порог бывшей Савельевской квартиры, полковник Караев услышал женские голоса, смех, вплетающийся тонкими нитями в короткие мужские реплики, сочащиеся знакомым самодовольством и спесью. Один из охранников, отправившийся доложить о его приходе Ставицкому, быстро вернулся и отрапортовал, что господин Верховный ждёт его в голубой гостиной. Это слегка удивило, на его памяти у Верховного в первый раз были гости, но Тимур никогда не страдал рефлексией — попав ещё мальчишкой в военный сектор, он твёрдо усвоил одно: приказы вышестоящих не обсуждаются, — поэтому он быстро последовал по коридору, зашёл в гостиную и замер, дожидаясь дальнейших указаний.
При его появлении разговор на короткий миг оборвался, едва заметно споткнулся, но тут же, словно опомнившись, снова полился шумным, весёлым ручейком.
— Ну же, Юра, что ты замолчал? А дальше?
— Дальше? Дальше, милая Анжелика Юрьевна, всё было банально и просто…
Рябинин хохотнул, залпом осушил бокал и откинулся на спинку дивана, с силой вдавив её своим жирным телом. Караев отметил про себя, что генерал был изрядно пьян. Впрочем, пьян он теперь был всегда, правда днём перед подчинёнными старался держаться. Это Рябинину давалось нелегко — отдавая приказы, он всё чаще сбивался и путался, злился и в приступе злобы орал, багровея лысиной. Это особо никого не пугало, разве уж совсем зелёных курсантов, те ещё как-то тушевались и робели. Остальные же посмеивались, и насмешки день ото дня становились всё смелее и откровеннее. Тимуру, несмотря на всё то презрение, которое он испытывал к рыхлому и слабому Рябинину, такое положение дел не нравилось: отсутствие дисциплины и разболтанность он на дух не переносил, хотелось закрутить гайки, прекратить пересуды и пошлые, грязные анекдоты и сплетни, которые уже поползли по военному сектору прилипчивой, быстро растущей плесенью. Такое нарушение субординации полковник Караев переживал остро, как будто оно касалось его лично. Зато самого генерала это ничуть не трогало. А в данный момент он выглядел и вообще вполне довольным собой и жизнью, растёкся потной тушей по мягкой обивке дивана и с упоением накачивался алкоголем.
Женщина, к которой он обращался — она сидела в кресле напротив, крутя тонкими пальцами ножку высокого хрустального фужера, — повернула красивое ухоженное лицо к другой дамочке, небрежно примостившейся рядом, на подлокотнике, и пропела:
— Наташа, твой Юра всегда так меня смешит.
В ровном и мелодичном голосе не было никакого веселья, но её подруга (вряд ли у кого возникли бы сомнения, что дамочки были подругами) рассмеялась в ответ, как будто услышала что-то жизнерадостное и остроумное.
Полковник Караев знал всех здесь присутствующих. Та, к которой обращался Рябинин, была Бельская Анжелика Юрьевна, министр юстиции, а баба, сидящая рядом, — Юрина жена. Обеих Тимур относил к разряду опасных сук, и, будь его воля, таких баб следовало бы давить и сгибать, пока не согнутся или не сломаются.
Соседнее кресло, придвинутое к камину, занимал сам Верховный, а за спинкой кресла, слегка опираясь на неё, стояла тоненькая девушка в чёрном коктейльном платье — дочка Рябининых и невеста Ставицкого. Девочка мило и заученно улыбалась, а её глазки, одновременно и глупенькие, и хитрые, то и дело перебегали на мальчишку, которого вместе с единственным здесь стулом задвинули в самый дальний угол. Мальчишку Караев тоже знал, тот постоянно мелькал при Марковой. Вялый и малоинициативный пацан, типичная жертва, в которую уже судя по всему, если не вонзила, то собралась вонзить коготки маленькая и невинная невеста Верховного.