— Да, возможно. Но это опасно. Этого не стоит делать. Там, на АЭС идут работы. Они собираются начать пробный пуск реактора, и если не сбились с графика, то это должно произойти сегодня. И если мы их отключим, будет катастрофа. Взрыв… это…
— Тихо-тихо, Виталий Сергеевич, — рука Сергея почти с отеческой нежностью опустилась на плечо начальника Южной станции. — Разумеется, никто ничего отключать не будет. Нам достаточно и того, что Савельев немедленно прекратит свою антиправительственную деятельность и придёт сюда. Он ведь придёт? Придёт?
— Прибежит, — выдохнул Васильев. — Павел Григорьевич сюда прибежит. Как только узнает…
Васильев уже, наверно, раз в пятый объяснял Сергею, что необходимо сделать, чтобы отключить АЭС от общей энергосистемы. Сергей ничего не понимал: непонятные названия, цифры, специальные термины… всё это звучало для него абракадарброй, бессмысленным набором слов.
— Но делать это ни в коем случае нельзя, — закончил свою речь уже привычными словами Васильев.
— Конечно-конечно.
Сергей отвернулся от экрана. Снова поднёс к уставшим и слегка слезящимся глазам руку с часами. Большая стрелка настойчиво приближалась к двенадцати, сокращая выданный Павлу лимит.
Сорок минут.
Осталось всего сорок минут.
Глава 32. Ника
Океан ревел, как раненый зверь. Ворочался внизу, швыряя тяжёлые валы на стены Башни, снова пробуя на прочность покорёженную платформу. Когда-то стихия уже похозяйничала здесь: разметала постройки, ровно срезала один край, словно гигантским ножом прошлась, а от другого отгрызла кусок, оставив торчать лишь острые обломки с ржавыми стержнями арматуры. Тогда, в ту далёкую ночь, когда случилась авария на Северной станции, о которой столько рассказывал отец, тоже был сильный шторм. Как и сейчас.
Волны бились внизу, глухо ударялись о стены, сотрясали уцелевшие опоры. Ника чувствовала, как вибрируют под ногами неровные бетонные плиты, вздрагивают с каждым новым толчком, и она вздрагивала вместе с ними, хваталась красными, озябшими руками за Сашку.
Она почти ничего не видела и не слышала, кроме визжащего в ушах ветра. Звук, пронзительный, похожий на свист и перекрывающий всё остальное, заполнил её целиком. Резкие порывы сбивали с ног, в лицо со всей силы хлестали острые солёные брызги, тонкая форменная блуза тут же промокла насквозь, облепила тело — от прикосновения жёсткой холодной синтетики Нику пробрала крупная дрожь.
— Ш-ш-шторм, — она не произнесла, а словно выбила зубами частую дробную чечётку и ещё сильней вцепилась в Сашкину руку. Он ничего не ответил, вряд ли даже услышал её — слова потонули в рокоте волн и шуме ветра, — стоял, оглядываясь по сторонам, словно решал, куда идти дальше.
Ника не понимала, как он вообще что-то видит. День едва перевалил за половину, но казалось, что уже наступил вечер. Над головой висело густое тревожное небо, похожее на мокрые тёмно-серые плиты, Ника почти физически ощущала его прикосновение и тяжесть. Спасительные стены Башни остались за спиной, а прямо перед ними раскинулся огромный, охваченный штормом океан. Он катил свои волны, бросал их на изувеченные останки платформы, и они вырастали страшными грохочущими исполинами, поднимались в полный рост и с шумом падали, рассыпаясь белыми пенистыми клочками.
— Нам туда! — прокричал Сашка и махнул рукой.
Ветер подхватил Сашкины слова, понёс их над полуразрушенной платформой. Ника, догадавшись по губам и по взмаху руки, что Сашка показывает, куда надо идти, кивнула. Он крепко стиснул пальцами её ладонь и уверено потащил к краю, к тому, где неровно и страшно вздыбились изуродованные плиты.
Удивительно, но Сашка неплохо ориентировался здесь, ловко лавировал между уцелевшими огрызками некогда капитальных строений, обходил углы, продвигаясь к небольшому сооружению, похожему на будку, только без крыши — вместо крыши вся эта конструкция была наполовину накрыта плитой или частью плиты. Возможно когда-то эта плита служила стеной или перегородкой, а потом разбушевавшаяся стихия решила потягаться с инженерным гением человека и, играючи, создала собственное архитектурное решение, в стремительном хаосе которого была своя красота. Страшная красота. Пугающая и завораживающая.
Добежав до будки, Сашка юркнул в зияющий тёмный проём, утянул Нику за собой, прижал к стене, заслоняя от ветра. Снаружи неистовствовала буря, гремели волны, рыдал океан, горько оплакивая сбежавшую добычу.
Ника опять вспомнила отца, его рассказы про ту страшную ночь — он же был тогда лет на пять или шесть старше её сегодняшней, но не струсил, не отступил. Наверно, тогда так же, как и сегодня, гудел океан, обрушивая на людей свои многотонные волны, легко переворачивая стены, сминая, словно мягкую податливую глину, жёсткие железобетонные опоры. Потом её мысли сами собой перекинулись на недавние события — тоже на ночь, но уже другую, которая, как и та, двадцать с лишним лет назад, могла стать для отца последней, и не стала только благодаря счастливому стечению обстоятельств и… Её словно током ударило. Она вдруг поняла, откуда Сашка знает, куда бежать, потому что ведь это он был тогда здесь вместе с Киром, это они вдвоём вытащили папу, они оба…
Сашка, видимо, прочитал вопрос на её лице, но растолковал по-своему.
— Это опора с лестницей, — тяжело дыша, объяснил он. Но Ника и так уже поняла, где они. Через дыру над головой проникал тусклый свет штормового дня, и она смогла различить ступеньки ведущей вниз лестницы. Правда видны были только первые несколько ступеней, дальше они терялись в непроглядной тьме, настолько густой и плотной, что она казалась нарисованной.
— П-почему эт-та оп-пора? — у Ники зуб на зуб не попадал. Она хотела сказать, что остальные были ближе, но кроме этих трёх слов у неё ничего не получилось.
— Одну опору здесь снесло, а у двух других завалило выход на лестницу, поэтому… чёрт…, — Сашка замолчал и как-то странно посмотрел на Нику. — Ника, ты же вся промокла насквозь. Погоди…
Он принялся торопливо стаскивать с себя пиджак. Она угадала его намерение, хотела сказать — не надо, но промолчала. Избегая смотреть Сашке в глаза, взяла пиджак дрожащими руками и, путаясь и не попадая рукой в рукав, стала натягивать его на себя, поверх мокрой форменной блузы. Синтетическая ткань униформы неприятно скользила по телу, у Ники было такое чувство, словно её завернули в целлофан — холодный, похожий на ощупь на ломкое острое стекло, и от этого дрожь ещё больше усилилась.
— Ника, постой, — она уже почти просунула правую руку в рукав, но Сашка остановил её. — Так ты не согреешься.
Она непонимающе уставилась на него.
— Надо снять… ну форму эту больничную надо снять, — пояснил он. — Она мокрая и… Ты не волнуйся. Я не буду смотреть. Я отвернусь.
В доказательство своих слов он повернулся к ней спиной, замер в терпеливом ожидании. Она понимала, что надо сделать так, как он сказал, но почему-то медлила. Мяла в руках пиджак, разглядывала покачивающуюся плиту над их головами — мерные, постукивающие движения этого адского маятника сливались с воем ветра за стенами укрытия.
— Ты всё?
— Н-нет…, я сейчас, — Ника вздрогнула. Потянулась к пуговицам. Непослушные, закоченевшие пальцы не слушались, мокрая ткань выскальзывала из рук. Она торопилась, бросала быстрые взгляды на Сашку, на его аккуратно постриженный затылок, на белеющие в сгущающихся сумерках плечи и спину, обтянутые светлой рубашкой. И вдруг резко и отчетливо перед её глазами встал их неуклюжий первый и единственный раз. Торопливый, скомканный, как то синее одеяло, которое она натягивала на себя, стремясь прикрыть свою наготу. Она выкинула этот эпизод из своей памяти — думала, что выкинула, — жила, обходя стороной ненужные и болезненные воспоминания, смотрела на Сашку, как на какого-то нового и неизвестного ей человека, зачеркнув того прежнего, как мы зачёркиваем в тетради ошибку. Зачёркиваем густо, жирно, не жалея чернил.
И одновременно с этим воспоминанием, вернувшим её в узкую маленькую комнатку, к горячим рукам на её теле, к его отрывистому частому дыханию, к врезавшимся в спину матрасным пружинам, пришло осознание того, что всё это никуда не делось, не исчезло, и — нравится им это или не нравится — навсегда останется с ними. И Ника видела: Сашка это тоже понимал. Может быть, даже лучше, чем она сама…
— Я всё, — едва слышно выдохнула она.
Непонятно, как он услышал её шёпот сквозь гул разгулявшейся стихии, но услышал. Повернулся, кивнул, глядя, как она кутается в полы его просторного пиджака. Снятая блуза валялась под ногами зелёным неряшливым комом.
Спускаться по лестнице было тяжело.
Сашка шёл впереди. Медленно и осторожно ставил ногу на каждую следующую ступеньку, ощупывал, проверял твёрдость опоры под ногами. Ника его не торопила.
— Тут где-то было место, там пары ступенек не хватало. А вот оно… Осторожней, Ника. Не выпускай перила из рук, держись крепче. Скоро уже спустимся. Осталось совсем чуть-чуть.
Да, чуть-чуть.
Сашка мог этого и не говорить, Ника и так чувствовала приближение океана. Чем ниже они спускались, тем отчётливей был слышен его низкой густой голос, глубокое контральто с тёмными, тревожными переливами, похожими на рыданье виолончели и на дрожащее гудение струн. Океан был живым. Теперь она понимала это. Древним, живым существом, могущественным и равнодушным в своём могуществе. И ему ничего не стоило уничтожить их всех. Впрочем… впрочем, однажды он уже сделал это и сделает опять, если у её отца… у них всех не получится.
— Ника, ты точно уверена?
— А? Что?
Она вынырнула из своих мыслей, непонимающе посмотрела на Сашку. Он уже спустился, стоял на пятачке, рядом с открытыми дверями — здесь на третьем ярусе платформы уцелели двери, прикрывающие вход в опору, к лестнице — вопросительно смотрел на неё, снизу вверх, их разделяли ступенек пять, не больше.
— Я спрашиваю, ты точно уверена, что нам надо идти на Южную. Ты не передумала? Может, всё-таки лучше вернёмся?