Фантастика 2025-58 — страница 630 из 906

С именем братьев Баташёвых (больше с Андреем Родионовичем, его суровом нравом) связано множество легенд как в Выксе, так и в Гусе-Железном, например, легенда о подземном ходе, фальшивомонетничестве.

Андрей Родионович был старообрядцем. Мельников-Печерский в своём романе «В лесах» описал братьев Баташёвых. Герои романа графа Салиаса «Владимирские мономахи» тоже списаны с братьев.

В Выксе Баташёвы построили, кроме завода, большую известную усадьбу, Рождественскую церковь и плотину. В Гусе-Железном поражала своей роскошью усадьба с парком и оранжереей, не сохранившейся до наших дней, и Троицкая церковь в готическом стиле.

Усадебный дом Баташёва на Яузской улице в Москве – яркий памятник столичного зодчества эпохи классицизма, с 1878 г. в нем открыта яузская больница, ныне там располагается московская городская больница № 23. В 1812 году именно этот дом был выбран Жокеном Мюратом для своей штаб-квартиры, но пробыл он там всего один день, после чего переехал по другому адресу. После ухода французов из Москвы дом-дворец на Швивой горке был отделан заново с соответствующей роскошью – затрачено более 300 тыс. рублей. На время коронации Николая I дворец был нанят за 65 тыс. рублей для герцога Девонширского, английского посла.

18 января 1783 года Екатерина II подписала Указ о восстановлении братьев Андрея и Ивана Баташёвых во дворянстве. В 2001 году в Выксе им был установлен памятник.

Лев АльтмаркСтражи времени

Милое дитя, со временем

Ты увидишь линию,

Прочерченную между хорошим и плохим,

И увидишь слепца, стреляющего в мир.

А пули летят, собирая жатву…

Sweet child, in time

You’ll see the line

The line that’s drawn between the good and the bad

See the blind man shooting at the world

Bullets flying taking toll…

Deep Purple – Child in Time (In Rock, 1970)

СЫНУ ИЛЬЕ

© Альтмарк Л., текст, 2019

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2019

© ИП Суховейко Д. А., издание, 2019

Часть 1Отец

1

Ах, как быстро бежит время! Не успеешь оглянуться, а самое хорошее, доброе и счастливое, что было в жизни и чем не удалось в полной мере насладиться, уже позади…

Настоящее? Да когда же кто-то из нас был доволен своим настоящим?! Всегда отыщется какая-то застарелая болячка, которая не даёт покоя. Непременно возникнет и какой-нибудь отвратительный человечишка, мешающий своим присутствием твоему существованию. Про деньги, которых хронически не хватает, чёрт бы их побрал, даже говорить не хочется…

О будущем вообще промолчу, ведь размышления о нём чаще всего просто портят настроение. Особенно когда перешагнул определённую возрастную черту – для каждого она своя. И вот тогда-то всё, что пройдено и закрепилось в памяти яркими пятнами, как бы напрочь отсекается, и остаёшься один на один с неясными перспективами, уже не такими радостными, какими они казались ещё вчера. Почти физически ощущаешь, как время, словно величественный и неподвластный никому водопад, рушится гигантскими потоками куда-то вниз. А вслед текущей воде смотреть не хочется. Страшно стоять на краю водопада, у самой бездны, и аналогии возникают при этом всегда какие-то неприятные. Шаг вперёд – и…

Одно остаётся – ностальгически вспоминать о милом прошлом, как бы ни пытался о нём ещё вчера забыть (ведь не всё в нём было на самом деле милым и приятным!), печально покачивать лысеющей маковкой и в расстройстве пускать прозрачную старческую соплю…

А что ещё делать бывшему менту, у которого раньше ни дня не проходило без приключений? И хоть большим количеством погонь и перестрелок похвастаться не могу, но… всего было понемножку. На телесериал средней паршивости хватит.

Однако совсем не об этом вспоминается время от времени, а, большей частью, о добром и хорошем. Чаще всего – о личном хорошем.

Дети? Дети – они всегда быстро взрослеют! Оглянуться не успеешь, а твой розовый ангелочек, которого ты грудничком укачивал на руках перед тем, как отправить на ночь в кроватку, и получал, как высшую заслуженную награду, тёплую, растекающуюся струйку на майке, уже подрос. Беспомощный карапуз превратился в милого мальчугана, упорно складывающего из кубиков свои первые замки. Затем – детский сад и школа, пролетающие мгновенно. Да оно и немудрено: где российскому менту, а потом полицейскому – бедняге, находящемуся в вечной запарке, – находить время, чтобы следить за взрослением сына? Игровые приставки, компьютеры… Наблюдаешь за всем этим со стороны и уже без удивления начинаешь понимать, что сын весьма скоро превратился в юношу со своим непростым характером и интересами, разбираться с которыми тебе предстоит, будто ты встретил совершенно незнакомого человека. Это не твоё второе «я», как ты загадывал, это вполне сложившийся мужчина, похожий на тебя лишь внешне, – в чём-то жёсткий и непримиримый, поглядывающий на отца всё чаще свысока, а в чём-то – по-прежнему тот самый милый, нежный, любимый мальчуган, при взгляде на которого ты умилялся и представлял, что горы перевернёшь, лишь бы ему было хорошо и комфортно рядом с тобой… А что в итоге? Горы так и остались неперевёрнутыми, а перед сынишкой непременно встанут уже свои вершины, покорить которые ему придётся уже без твоей помощи. Не по силам тебе это будет…

Беспокойна и непредсказуема жизнь сперва российского, а потом израильского мента… Впрочем, у кого она лёгкая и комфортная? Гоняешься за преступниками, подставляешь время от времени лоб под пули, и они иногда, в отличие от бутафорских, киношных, попадают не только в злодеев, но и в тебя. Хотя последнее, то есть подставлять лоб, наверное, самое простое. Сложнее – не подставлять, вернее, не доводить дело до перестрелок, о чём в тех же крутых сериалах снимать не любят. Не интересно это, знаете ли, и не зрелищно… А самое тяжёлое – это ежедневное, высасывающее мозг ожидание нового преступления, которое никто без тебя раскрыть не сумеет. Или этот другой традиционно откажется, потому что все вокруг привыкли: такими вещами занимаешься ты и никто больше. Гений, блин, местного сыска…

В этом бесконечном ожидании проходит жизнь, а к концу её вдруг открываешь банальную истину: преступников меньше не стало, и никаких вершин ты не покорил. Когда же рано или поздно отгремят финальные фанфары, и тебя проводят на заслуженный отдых, то всё, что тебе останется, это подрагивающие руки, рубцы от старых ран и какое-то непонятное сожаление о прожитых годах, в которых, по большому счёту, ничего радостного и интересного для тебя не было. Даже сын, твоё зёрнышко и самая твоя большая любовь на свете, – и тот уже взрослый и практически чужой для тебя человек. Проворонил ты его со своей дурацкой службой. Прожил жизнь запрограммированной кукушкой, которая снесла яйцо, подбросила в чьё-то гнездо и вернулась к своей привычной кукушечьей жизни… У сына свой мир, в который тебе хода нет. Да и раньше не было. Он тебя по-прежнему любит и заботится о тебе, слушает твои слова и отвечает на вопросы, но сердце его уже не с тобой…

Что остаётся тогда? Сидеть со стариками на лавочке, вспоминать, как раньше хорошо жилось? Всё в руках спорилось, и любые проблемы решались без усилий? И что люди были прежде лучше, чем сегодня? Не хочется, ох, как не хочется такого прозябания, потому что мозги ещё худо-бедно работают, кое-какие силёнки в плечах остались, вот только… головные боли, опостылевшие старые раны и усталость. Ежедневная и изматывающая, которую никаким отдыхом не победишь. Было б настоящее дело, которое не терпит отлагательств, когда нужно куда-то спешить и за кем-то гнаться, выкручиваться из неприятных ситуаций и переигрывать умного и коварного врага, тогда не оставалось бы времени задумываться о болячках. Да они бы и сами от тебя отстали. Просто не угнались бы за тобой. Хотя бы на короткое время…

Да, о сыне. Пока он был юным и совсем беспомощным, я, как ни странно, нисколько не обращал на него внимания. С самого его рождения жена уяснила, что рассчитывать на посильное участие с моей стороны в воспитании ребёнка вряд ли получится. Мент – что с него взять? И я иногда не вспоминал о нём неделями, не знал даже, дома ли он и что у него за душой. Стыдно признаваться самому себе, но так оно и было… А вот сейчас, когда жизнь резко поменялась, вдруг нахлынула на меня запоздалая отцовская любовь. Аж невольную мужскую слезу вышибает… Нет ничего печальней и смешней, наверное, чем сентиментальный мент.

Впрочем, что-то я не по делу разговорился. Не о том бы сейчас толковать, а старческое нытьё лучше оставить в стороне. Или собрать волю в кулак и вообще постараться не ныть. Особенно на людях.

– Илья, – интересуюсь время от времени у сына, – как дела? Хоть бы изредка делился со стариком своими проблемами. Понимаю, что с замшелым пнём молодому баобабу разговаривать не о чем, и тем не менее…

– Всё нормально, папа! – каждый раз отвечает он и смеётся. – Занимаюсь своими делами. Тебе это вряд ли интересно будет.

Его слова можно истолковать как «не твоего ума дело, папа». Поначалу я очень обижался на такие ответы, потом понял, что, окажись я на его месте, выдавал бы, наверное, то же самое. По молодости мы всегда жестоки к старшим и даже не замечаем, как некоторые наши фразы их обижают. Но если ты сам – старший, то стараешься держать марку и изо всех сил пытаешься скрыть обиды, хотя очень остро реагируешь на раны, невольно наносимые близкими людьми. А они этого не чувствуют. Просто им недосуг тратить на нас время, другие у них интересы и другие скорости…

И ведь это повторяется из поколения в поколение. Вряд ли я был лучше или отзывчивей сына, когда пребывал в его нынешнем возрасте. Да и его наверняка ожидает то же самое, когда у него появятся свои дети.

Сижу сейчас у компьютера и раздумываю, какими бы ещё буковками пощёлкать, чтобы из них сложилось что-то более или менее внятное, описывающее моё нынешнее состояние. Выплесну на страничку свои переживания – может, легче станет коротать остаток жизни…

Тем более что бывший мент, вернее, бывший полицейский, не может по определению сидеть без дела. Вот я и сижу у компьютера, словно восторженный юноша, сочиняющий любовные стишки воображаемой подружке и свято уверовавший, что это нетленные шедевры, за которые его кто-нибудь погладит по головке или хотя бы пожмёт руку…

– Пап, закрой за мной дверь! – доносится голос сына.

– Куда ты на ночь глядя?

Задавать подобный вопрос двадцатипятилетнему парню, наверное, не совсем уместно, но он, проводя ночи напролёт за ноутбуком и сочиняя какие-то неизвестные мне мудрёные программы, редко в такое время уходит из дома. Днём у него университет, после – компьютер. Даже на девушек ни минутки не остаётся. Эх, я в его годы… Впрочем, тогда у нас не было компьютеров. Выживали как-то без них…

– У меня встреча с одним человеком, – отвечает Илья и застёгивает куртку на молнию. – Скоро вернусь.

На плече у него сумка с любимым ноутбуком, в котором он хранит свои секреты. Его сын даже в университет почти не носит, обходится простеньким планшетом.

– А ноутбук зачем с собой берёшь? – недоумеваю я.

Но он только машет рукой и говорит напоследок:

– Я сам дверь закрою, ложись спать, не жди меня…

Наверное, мне и в самом деле не следует так плотно опекать его. Упущены счастливые мгновенья. Взрослый парень, а я всё никак не привыкну, что он уже не тот малыш, с которого я пылинки поначалу сдувал… Правда, потом очень быстро это занятие оставил.

Ещё полчаса бьюсь над непослушными строчками, а потом выключаю компьютер и отправляюсь спать. Всё равно ничего умного в голову больше не придёт. Уже проверено.

Может, книжку на сон грядущий почитать? Впрочем, бессонницей мы не страдаем, отсыпаемся за годы ночных бдений на милицейско-полицейской службе. Но подъём у меня всегда ровно в шесть. Так уж мой организм устроен, и переделать его невозможно. Утро вечера мудренее – на собственной шкуре проверено. Только становимся ли мы от таких оптимистичных прогнозов и в самом деле по утрам мудрее?

Каждый раз просыпаюсь от пения птиц. Многие в Израиле позавидуют такому сладкому пробуждению, потому что не во всех наших новостройках деревья обступают жилые многоэтажки, и ветки с ночующими на них птичками заглядывают в твои окна. Мне жутко повезло с квартирой. Хоть в чём-то, да повезло.

С рассветом думается лучше. Вот и приходит мне в голову первое утреннее, хоть и банальное, но всё-таки откровение: сетовать на судьбу глупо. Всякое бывало у меня – и взлёты, и падения. Первые случались реже, зато вторые продолжались дольше. Тем не менее, я неисправимый оптимист. Поэтому, наверное, ещё тяну лямку, несмотря на мою бурную и беспокойную прежнюю жизнь.

В квартире тихо. Жена бесшумно собралась на работу и уже отбыла. До пенсии ей десять лет, то есть, по израильским меркам, она вполне молодая и работоспособная дама. Да и я огурец хоть куда, а закончил трудиться только потому, что выслуга накопилась и прочие служебные прибамбасы, позволившие раньше большинства простых смертных отправиться на прокорм в пенсионный фонд. Многие из наших полицейских отставников спокойно занимаются каким-нибудь бизнесом, загодя, ещё на службе, ищут и находят престижные места на «гражданке». А я не умею искать. Не заточен на такие мудрёные поиски. Потому и прозябаю у компьютера, стараясь написать что-то эпохальное. Конан Дойл или Борис Акунин из меня никудышный, но… не боги горшки обжигают.

Долго лежать в постели я не привык, посему подхватываюсь в свои стандартные шесть утра и несусь умываться, а потом незамедлительно жарить яичницу и варить кофе. Как правило, готовить приходится для себя и сына, который полночи сидит со своим ноутбуком, а потом с трудом продирает глаза, ведь ему, бедняге, нужно лететь в университет и постараться не опоздать.

– Илья, – кричу ему, – уже полседьмого, вставай! Кофе на тебя варить?

Тишина. Чувствую, поздновато отпрыск вернулся домой, теперь голову от подушки оторвать не может. Дадим ему ещё пять минут нирваны и снова начнём тормошить.

Но и на второй мой призыв никто не откликается. А время уже поджимает. Неужели его дома нет? Выглядываю в окно на автостоянку, где рядом с моей машиной всегда стоит крохотный синий «рено» сына, и он на месте. Значит, парень дома, но на мои призывы не откликается. Как правило, даже к своим друзьям, которые живут в двух-трёх кварталах от нас, Илья не ходит пешком. Эх, я в его годы…

Дверь в комнату сына не заперта на ключ. Обычно, когда он ложится спать, то всегда запирается. Для чего ему это, не знаю, но так уж он привык. Вот скрытный бурундук!

В комнате пусто. Кровать не расстелена, нет и ноутбука на столе. Значит, Илья так и не возвращался домой.

Некоторое время раздумываю о том, что же могло случиться, потом набираю его номер телефона, вслушиваюсь в долгие гудки, но никто не отвечает.

Наливаю себе чашку кофе и сажусь размышлять, где бы он мог быть. Сегодня с утра ему в университет, но рюкзак, который он всегда берёт с собой, рядом с письменным столом. Да и без завтрака он никуда не выходит. Так уж у нас заведено.

Может, познакомился с какой-нибудь девицей и заночевал у неё? Сие вполне вероятно, но не очень на него похоже. Не тот он человек, чтобы принимать спонтанные решения, и если бы такая ситуация возникла, то наверняка мне или матери сообщил бы, чтобы дома не волновались.

До вечера особенно не беспокоюсь. Однако к приходу жены уже не нахожу себе места. Просто я знаю свою прекрасную половину, которая начнёт меня долбить из тяжёлой артиллерии, мол, как это случилось, что за весь день, дорогой муженёк, ты так и не удосужился выяснить, где твой единственный сын пребывает? Какой ты отец после этого? За старое принялся, и на все домашние дела тебе плевать, будто не увольнялся со своей проклятой полицейской службы? Жена никак не может понять, что двадцатипятилетний отпрыск далеко уже не беспомощный малыш, который и шага ступить не может без отцовской поддержки. Да и ростом он выше нас с супругой почти на голову.

Телефон сына так и не отвечает, а где его искать, ума не приложу. Правда, я пока ничего и не предпринимал. Лучше выйду и прогуляюсь, а то дома совсем прокисну от безделья. И к артобстрелу любимой жёнушки традиционно не готов. А его не миновать.

Уже выходя из подъезда, по привычке сую руку в почтовый ящик и вытаскиваю всё, что накопилось за вчерашний день – несколько писем со счетами за воду, газ и электричество, пёстрые проспекты магазинных скидок, которые сразу же автоматом отправляются в мусорное ведро. Среди бумаг взгляд натыкается на узкий белый конверт без марки и адреса.

Кручу его в руках и раздумываю: откуда он взялся? И нам ли он? Может быть, какая-то новая рекламная акция? Заглядываю в соседние почтовые ящики, но там таких писем нет. Значит, это послание предназначается кому-то из нас. Но как оно попало именно сюда, если на нём нет адреса? Кто-то специально пришёл и бросил его? И почему конверт не подписан? Ведь посыльный мог спокойно подняться в квартиру и вручить из рук в руки. Так гораздо проще. Но, видно, встреча с адресатом в планы посыльного не входила.

Возвращаю всю корреспонденцию назад и выхожу из подъезда с письмом в руке, на ближайшей лавочке присаживаюсь и разрываю конверт. На единственном листе, вложенном внутрь, аккуратно напечатано на русском языке:

«Здравствуйте, господин Штеглер! Ваш сын находится у нас, и ему пока ничего не угрожает. Нам нужно встретиться и обсудить одну очень важную тему. После этого он вернётся домой. Мы знаем, что вы бывший полицейский, поэтому убедительно просим не начинать поисков и не подключать к ним своих коллег. Это не в ваших и не в наших интересах. Если встреча не состоится, то виноваты в этом будете только вы, а значит, Илья окажется в опасности».

Тупо кручу лист в руках, будто где-то на нём может скрываться дополнительная информация, но ничего не нахожу.

Вот тебе и номер! Никогда бы не подумал, что подобные классические трюки с похищением детей всё ещё практикуют какие-то неизвестные злодеи. Но что им от меня понадобилось? Текст вроде бы стандартный – такие страшилки сочиняют ушлые борзописцы для сценариев бесчисленных детективных сериалов. Обычно ещё добавляют в конце письма главное требование: сына получите в обмен на миллион долларов мелкими купюрами, или что-нибудь аналогичное. Но у меня не только миллиона – даже пяти тысяч не наскребётся, и все мои друзья и недруги об этом прекрасно знают. Едва ли похитители предполагают, что я способен от безысходности ограбить банк, чтобы добыть такую сумму. Тем более что они упомянули про полицию.

Однако о деньгах ни слова. Что же им тогда от меня могло понадобиться? Связей у меня уже не осталось никаких – ни в полицейских кругах, ни в прокурорских. Знакомых и бывших сослуживцев, конечно, полно, но это не те люди, которые ради меня расшибутся в доску. Бизнесом, как многие бывшие коллеги, я не занимаюсь. Все мои старые расследования, которые я вёл на службе, давно закрыты и пылятся в архивах, так что ниточка вряд ли может тянуться к былым делам и обиженным бандитам, отправленным мною за решётку… Чёрт бы их побрал, этих конспираторов! Хоть бы намекнули, чего от меня хотят…

Но и сын тоже хорош! Наверняка что-то скрывал, собираясь вечером и прихватив с собой компьютер. Мог бы парой фраз обмолвиться, чтобы я знал, куда он навострил лыжи. Так ведь из него и в лучшие времена клещами слова не вытянешь! Стоп… А сейчас времена плохие, что ли? Пока же ничего ужасного не случилось, хотя в письме неизвестные злодеи и угрожают…

Снова перечитываю послание, и там нет ни одного упоминания о том, каким образом похитители собираются со мной встретиться. По телефону, что ли, сообщат? Снова какую-то писульку в ящик подбросят? У сигаретного ларька подстерегут, чтобы выдвинуть свои требования?

Набираю номер телефона своего старинного приятеля Лёхи Штруделя, с которым мы начинали милицейскую карьеру сперва в российской милиции, а затем продолжили уже в израильской полиции. Правда, я закончил свою бурную правоохранительную деятельность в чине капитана и благополучно причалил к пенсионной пристани, а он – моложе, поэтому ещё продолжает блюсти закон. Только, в отличие от меня, дослужившегося до шефа отдела специальных расследований, он уже в чине майора и теперь благополучно прозябает в должности начальника нашего городского управления. Короче, местная полицейская шишка.

– Аллё-у! – слышу его бодрый тенорок, так и не превратившийся за годы этого прозябания в командирский баритон. – Рад тебя, бродягу, слышать! Сто лет не объявлялся, а мне недосуг с тобой связаться, текучка, понимаешь ли, заела.

– Всех бандитов переловил? – интересуюсь вежливо. – Или на развод кого-нибудь оставил?

– Сказанул тоже! Если я их всех переловлю, то меня живо на пенсию к тебе спровадят, и нашу контору за ненадобностью прикроют. Но мы будем существовать вечно и никогда без работы не останемся. Сам знаешь… Что интересного расскажешь? Ведь ты так просто никогда не звонишь.

– Слушай, Лёха, помоги в одной щекотливой ситуации…

Штрудель моментально настораживается, потому что по собственному опыту знает – ерунду просить не стану, а то, что попрошу, так или иначе будет связано для него с некоторыми неудобствами. Голосок его сразу становится более сухим, а фразы – отрывочными:

– Слушаю тебя, Даник.

– Помоги пистолет достать. Позарез надо!

– Оп-па! Простенько, но со вкусом. Ты что, на охоту собрался? Зачем он тебе? За годы службы не наигрался с оружием?

– Говорю же, что надо. Ты меня знаешь: по пустякам просить не стану. Вероятнее всего, он мне не пригодится, но для уверенности не помешает. Верну, когда больше не понадобится, лишнего дня не задержу.

– Ничего не понимаю. Тебе кто-то угрожает? Хоть объяснил бы, в чём интрига, а то сразу: дай, и всё. Как маленький ребёнок, честное слово. Ты же понимаешь, что это категорически запрещено, а сам толкаешь меня на должностное преступление!

– По телефону объяснять?

– Нет, конечно, – Лёха некоторое время мнётся, видимо, глядит на часы. – А давай-ка мы, как раньше, в нашем любимом румынском ресторанчике встретимся? Посидим, былые сражения вспомним, пивка пригубим, и ты мне про свою беду расскажешь. Чувствую, ты для меня что-то занимательное приготовил. Через полчаса освобожусь, подкатывай. Но… на пушку ни при каком раскладе не рассчитывай! Понял?

Минуту размышляю, а потом соглашаюсь. Деваться сейчас мне и в самом деле некуда, не возвращаться же домой, где меня жена расстреляет прямой наводкой и, по всей видимости, даже без артподготовки. И никакое оружие ей не понадобится… А Лёха, может, что-то и посоветует.

– Идёт. Значит, через полчаса…

В ресторанчике оказываюсь раньше Штруделя. Старик-хозяин знает нас с Лёхой уже не первый год, поэтому, ни слова не говоря, приносит бутылку пива и блюдце с солёными орешками, потом отправляется к большому плоскому телевизору, висящему на стене, и приглушает звук. Всё, что нужно его постоянным посетителям, он помнит и не забывает: шума мы с Лёхой не одобряем, а таких заведений, как у него, в округе добрый десяток. Всегда сменить можно.

Лёха появляется минут через пятнадцать. И хоть в это весеннее время на улице ещё не жарко, он уже обмахивается сложенной газетой и брезгливо смахивает ладонью пот со лба.

– Привет, Даник, – выдыхает он и сразу отпивает большой глоток пива из услужливо протянутой хозяином новой бутылки. – Давай, колись, что там у тебя стряслось.

– Пистолет принёс? – деловито интересуюсь я, хотя знаю, что этого он никогда не сделает. Я бы на его месте тоже пистолет никому не давал. Даже самым лучшим друзьям.

– Ага, разбежался, – смеётся Лёха, – ты бы хоть для начала в курс дела меня ввёл. Маленький, что ли? Да и не имею я права оружие направо и налево раздавать. Тебе ли это объяснять?

– Сына у меня похитили. Вот и вся история.

– Илюху?! – недоумевает Штрудель. – Что ты говоришь?! Кто? Когда? Зачем?

Молча протягиваю конверт с письмом, полученный от похитителей, и он его долго изучает, перечитывает и так же, как я, оглядывает с обеих сторон.

– От кого это? Что им от тебя могло понадобиться? – задумчиво спрашивает Штрудель. – У тебя никаких предположений нет?

– Абсолютно.

Лёха снова отпивает пива и, не выпуская листок из рук, рассуждает:

– Думаю, нужно дождаться, пока эти негодяи ещё раз с тобой свяжутся, и тогда уж их брать. И никакого оружия не надо для этого. Я дам тебе в помощь пару толковых ребятишек, плюс оцепим район предполагаемой встречи. Обвешаем тебя камерами и микрофонами. Короче, стандартный прикид. Никуда они не денутся. Будут сидеть за решёткой, как миленькие. Если, не дай Бог, придётся стрелять, то и без тебя найдётся человечек, который это сделает.

– Не хочу. Я сам все вопросы решу. Мне нужно лишь оружие. И то скорее для понта, чем для дела. Не уверен, что понадобится применять силу. Зачем лишний шум?

– Ты, Даниэль, совсем не понимаешь, что этого я не могу? Сколько тебе повторять?! Или сам из другой системы? Даже если бы я был министром внутренних дел, всё равно не смог бы вытащить пистолет из кармана и дать тебе! При том, что у тебя есть, вернее, раньше было на него разрешение, – Лёха вздыхает и пристально смотрит на меня. – А вообще-то, мне кажется, что всё это просто дурацкий розыгрыш. Давай подождём денёк-другой, а дальше начнём предпринимать какие-то действия.

– А где я всё это время находиться буду? – усмехаюсь невесело. – Жена мне за этот денёк-другой всю печень выклюет. Не у тебя же на диване ночевать!

– Можешь и в моей берлоге на диване, ничего страшного. Ты меня не стеснишь.

Некоторое время мы сидим молча. Наконец, встаю:

– Значит, не дашь ствол? Это твоё последнее слово?

Лёха разводит руками:

– Извини, брат, не дам. И не проси. Ты на моём месте точно так же поступил бы.

– Ну, тогда прощай.

– Постой, Даник! – пытается ухватить меня за рукав Лёха. – Давай всё обсудим трезво и не будем пороть горячку. Для чего-то же здесь мы с тобой собрались…

Но я его уже не слышу. Проходя мимо хозяина ресторанчика, сую ему двадцатку и выхожу на улицу. Штрудель тоже подскакивает и пытается меня остановить, но я быстро сажусь в машину и включаю зажигание. Лёха стучит по стеклу, но я не обращаю на него внимания, вжимаю газ и быстро выруливаю с автостоянки.

2

В Старом городе в это не такое уж позднее время всегда безлюдно. Многочисленные магазинчики закрыты, на витринах опущены металлические жалюзи, потому что, не будь их, всевозможная асоциальная публика, населяющая здешние тёмные углы, мигом разграбила бы и разнесла все эти мелкие лавочки на атомы. Если бы тут ещё в придачу ко всему не светили редкие фонари, совсем была бы труба. Подземное царство со своими монстрами и вампирами, не иначе.

А ведь днём здесь всегда шумно и многолюдно. Однако толпы туристов, любующихся на средневековую, частично восстановленную мечеть и лепящиеся вокруг неё отреставрированные домишки-патио времён британского мандата, к вечеру непременно рассасываются. Расположенные повсюду ресторанчики и кафе тоже закрываются часов в восемь за отсутствием клиентов, так что повсюду на некоторое, весьма непродолжительное время наступает тишь и благодать.

Потом на улицы выходят обитатели трущоб и клиенты небольшого реабилитационного центра для вставших на кривую дорожку исцеления наркоманов. Сюда-то мне и надо. У этой публики можно достать всё, что душе угодно. Конечно, в обмен на дозу или деньги. Но дозы у меня нет, да и не было никогда. Попробуем договориться иначе. Как? Пока не знаю, ведь с деньгами у меня тоже полный крах. Одно знаю: пистолет здесь найти вполне возможно, а уж как-нибудь забрать его я попробую. С подобным народом церемониться не стоит, да и кое-какие навыки из прошлой весёлой жизни остались. Грубость и напор, а там пускай хоть в комиссию по правам человека или в ООН жалуются. В местную полицию – не рискнут. Здесь они давно как кость в горле. В отличие от сердобольной ООН.

Медленно качу по пустынным улицам, сворачиваю в полутёмные переулки, заблудиться в которых не опасаюсь. На самом деле Старый город не так уж велик, да и по прежней своей службе мне приходилось в нём бывать нередко. Так что я тут не гость, географию этих полу-трущоб худо-бедно знаю.

А вот и первый клиент. Тощий высокий парень в зимней куртке с надвинутым на глаза капюшоном одиноко стоит, прислонившись к фонарю, и делает вид, что смотрит куда-то в сторону, а на самом деле внимательно следит за редкими проезжающими автомобилями.

– Эй, приятель, подойди-ка сюда! – притормаживаю у фонаря, но наружу голову не высовываю. – Да не бойся, дело у меня к тебе есть.

– Что тебе надо? – парень делает два шага по направлению к дороге, но близко не подходит.

Не заглушив мотора, выхожу из машины и медленно закуриваю.

– Угостил бы… – он делает ещё два шага вперёд и тянет руку.

– На вопрос ответишь? – спрашиваю и кручу в воздухе сигаретой.

Он осторожно берёт её, прикуривает от моей зажигалки и глядит сквозь меня мутным безразличным взглядом наркомана:

– Что ты хочешь? Девочку? А может, мальчика? Так это мы запросто, – он машет рукой. – Тут через два дома. Я тебя провожу, только полтинничек подбрось за подсказку…

– Нет, мне девочку не надо. Тем более, мальчика, – делаю небольшую паузу и выдаю: – Мне бы пушку какую-нибудь.

– Это не ко мне, – бедолага разводит руками и роняет сигарету. – Я такими вещами не занимаюсь.

– А кто занимается, знаешь? – пристально наблюдаю, как он с трудом присаживается на корточки и шарит по асфальту в поисках упавшего окурка. – Тебе, я вижу, тяжеловато нагибаться. Может, косячок освежит память?

– А есть?

– В обмен на человечка, у которого можно достать пушку.

Парень с трудом поднимается, суёт погасший бычок в карман и начинает меня рассматривать. В глазах его уже некоторый интерес к моей персоне.

– А деньги у тебя есть? Всё-таки пушка не сто шекелей стоит…

– Если спрашиваю, значит, есть. Давай, соображай скорее.

– Одного косячка мало будет. Ты мне ещё шекелей двести подбрось, тогда скорее вспомню.

– Не многовато ли за одну наводку?

– Не многовато. И первый косячок прямо сейчас…

– Обойдёшься! Всё потом.

– Тогда я не согласен.

– Ну и не надо, – разворачиваюсь и открываю дверцу машины, однако парень слабо хватает меня за рукав:

– Постой! Поехали, так и быть, я тебе покажу. Только дай слово, что не кинешь меня. Ведь не кинешь?

– Поехали. Много болтаешь…

Парень, видимо, давно уже не моется, а от его заношенной куртки вообще несёт какой-то кислятиной. Но ничего, потерпим, лишь бы показал место, где можно добыть пистолет. Конечно же, никому ни за что платить я не собираюсь. А чтобы справиться с этими наркоманами и доходягами, думаю, мне хватит нахальства и старых полицейских навыков.

Проезжаем пару переулков, сворачиваем в сторону большого городского рынка, уже закрывшегося в это вечернее время, и останавливаемся у какого-то невзрачного дома – типичного бомжатника, на порог которого вряд ли когда-то ступала нога приличного человека.

– Всё, приехали, – командует мой завшивленный проводник, – тут этот человек живёт. Но я внутрь заходить не буду, сам иди. Я тебя подожду в машине. Ты мне пока косячок оставь, я спокойно подымлю. Потом заплатишь мне двести шекелей, как договорились, и я пойду своей дорогой.

Ни слова не говоря, выхожу из салона и вытаскиваю своего попутчика за шиворот наружу. Он почти не упирается, видно, ни на что другое не рассчитывает.

– Подождёшь меня здесь, – коротко говорю ему, – если всё будет в порядке, тогда посмотрим. Как зовут человечка, у которого есть пистолет?

Парень снова пристально разглядывает меня и бормочет:

– А ты случайно не коп?

– Разве копы поодиночке на такие дела ходят?.. Как зовут этого человека?

– Ханан…

– Ну, смотри, если ты меня подставил, я тебя потом из-под земли достану, – угрожающе мотаю перед его носом кулаком и толкаю входную дверь.

Двери в этот дом, видимо, никогда не запираются, поэтому я сразу оказываюсь в большом грязноватом, плохо освещённом помещении с низким закопчённым потолком. Вдоль стен нагромождена всевозможная разнокалиберная мебель – столики, тумбочки, старые ободранные кресла, покосившийся шкаф с пыльными полками, на которых навален какой-то бесформенный хлам.

На низкой продавленной тахте спит, накрывшись грязным тонким одеялом, парочка неопределённого возраста, а за столом, уставленном пластиковыми стаканчиками и тарелками с объедками, восседает в ободранном кресле грузный небритый мужик в белой несвежей майке.

– Ты Ханан? – спрашиваю у него.

– Ну, я. А тебе что здесь надо? – мужик непонимающе смотрит на меня и тянется за большим кухонным ножом, лежащим на столе.

– Хочу у тебя одну вещицу купить, – говорю, а сам не свожу взгляда с ножа. – Мне твой адресок кореша дали.

– Нет у меня никаких корешей!.. А кто из них именно? И кто ты такой?

– Какая тебе разница? Мне пистолет нужен. У тебя есть?

Мужик молча разглядывает меня, потом отрицательно мотает головой:

– Вы, уважаемый, адресом ошиблись. Если бы марихуаны или чего-нибудь посерьёзней попросили, я бы ещё подумал, связываться с вами или нет, а насчёт пистолета… Я человек мирный, в криминал не лезу. Мне стрелять не в кого…

– А если подумать? – решаю играть ва-банк. – Я ведь не за сто шекелей пришёл у тебя пушку покупать…

– А за сколько?

– Тысяча устроит?

Мужик отрицательно мотает головой:

– Полторы.

– Ну, это уже серьёзный разговор, – мне не привыкать играть в такие игры, но здесь главное – не заиграться. – Хочу посмотреть игрушку.

– Деньги покажи сначала.

– Будем торговаться или в гляделки играть? – демонстративно разворачиваюсь и делаю шаг к двери. – Не ты один, Ханан, есть на белом свете. Поищу кого-нибудь другого, кто понятливей тебя…

– Стой, – мужик медленно встаёт со своего кресла. – Никуда не надо ходить. Подожди.

Неловко переваливаясь с ноги на ногу, он ковыляет к узкой дверце, ведущей в кладовку, и принимается перебирать там какие-то картонные коробки и свёртки с тряпьём.

Неожиданно одеяло на тахте начинает шевелиться, и из-под него высовывается нечёсаная голова какой-то крайне потрёпанной дамы. Тонкая дряблая рука, похожая на куриную лапку, нашаривает на столе пачку сигарет и зажигалку и вдруг повисает в воздухе.

– Э-э, мальчики! – раздаётся низкий прокуренный голос. – Вы знаете, кто это? Это же мент, я его уже раньше видела! Кто его сюда привёл?!

Тут же в кладовке что-то с грохотом падает, и оттуда высовывается Ханан. На его лице крайнее удивление, а в руках и в самом деле пистолет.

– Это правда?! – хрипло интересуется он у меня. – Ты – мент?! Как ты осмелился явиться сюда? Я же тебя сейчас завалю, как бешеную собаку! И никто тебя здесь искать не станет…

Дальше медлить уже нельзя. Одним прыжком подскакиваю к нему, бью по руке, и пистолет отлетает под стол, а сам я ловко, как учили на занятиях по рукопашному бою, уворачиваюсь, хотя Ханан даже не успевает отреагировать на удар. Он непонимающе глядит то на меня, то на куриную лапку с незажжённой сигаретой.

Подхватываю упавший пистолет и медленно говорю честной компании:

– Значит, так вы принимаете всех, кто приходит сюда? За такое неуважение к гостям забираю пушку бесплатно.

– Э-э, так не пойдёт, мужик! – скрипит из угла Ханан и потирает ушибленную руку. – Я же тебя всё равно разыщу и прибью, как собаку. Хоть ты и полицейский…

– Не советую, – распахиваю дверь и напоследок говорю ему: – Жаль, что я больше не работаю в полиции, а то бы мы с тобой иначе поговорили. И в другом месте…

Теперь нужно вовремя скрыться, пока эта весёлая компания не опомнилась и не пустилась в погоню. Никто не знает, есть ли у них ещё оружие, а становиться мишенью для подобных деклассированных личностей вовсе не хочется. Они и в самом деле запросто пальнут в любого. Всякой гадости можно от них ожидать.

У машины меня по-прежнему дожидается долговязый парнишка в куртке. Вероятно, он слышал, что произошло в жилище Ханана, и в самый бы ему раз унести ноги, но желание получить дармовой косячок и затребованные двести шекелей сильней чувства опасности.

– Спасибо тебе, братишка, за наводку, – говорю ему, – но всё закончилось скандалом, поэтому никакой договорённости между нами больше нет. Сам виноват, что у тебя дружки такие отмороженные!

– Ну, хоть пятьдесят шекелей отстегни, а? – клянчит мой невольный проводник и тянет руку. – Я же тебя ждал, никуда не уходил… И машину твою стерёг, чтобы её никто…

Сперва мне хочется припугнуть его отнятым пистолетом, потом прикидываю, что парень наверняка дошёл уже до грани и, чего доброго, коньки отбросит прямо посреди улицы. Да ещё ему предстоит держать ответ перед Хананом и его братией за слив квартиры менту.

– На, и чтоб я тебя больше нигде не видел, – протягиваю купюру в пятьдесят шекелей, и он поспешно, насколько позволяют подгибающиеся ноги, улепётывает в темноту по пустынной улице. – Ты меня хорошо понял?

– Да, – доносится до меня его слабый голос. – Чтоб ты сдох, мент проклятый…

Никаких разборок мне больше не надо, и самое лучшее – как можно скорее исчезнуть отсюда, пока развесёлая компания Ханана не прочухалась и не поняла, как я их нагло развёл. Всё-таки лишиться пистолета, который, вполне вероятно, уже засвечен в каком-нибудь мокром деле – не шутка. Тем более, они знают, что он попал сейчас в руки полицейского. Пускай даже и пенсионера. Бывших ментов, как говорится, не бывает. Хотя я и поспорил бы с этим утверждением.

Из Старого города вылетаю на полной скорости, вжимая педаль газа до упора. Неважно, что никакой погони за мной нет, просто хочется поскорее выбраться из этого душного сумрака на оживлённые многолюдные улицы, где светятся витрины всё ещё работающих магазинов, ходят автобусы, отовсюду доносится музыка, и, главное, вокруг тебя нормальные адекватные люди, а не какие-то обкуренные упыри.

И только притормозив на стоянке возле большого торгового центра, перевожу дыхание и осматриваюсь по сторонам. Но никому не интересен немолодой дядька, сидящий в старенькой облупившейся «мицубиши». Видно, кого-то ожидает или сам приехал поразвлечься.

Вытаскиваю конфискованный пистолет и с интересом разглядываю. Конечно, это не бравый армейский «иерихо», который был у меня раньше, когда я носил форму. Из той пушки можно было слона повалить, и дальность стрельбы у неё – будь здоров. Заполучить сегодня подобную игрушку в личное пользование я даже не рассчитывал. Да и в каких слонов я стрелять собираюсь?

В моих руках старенький потёртый браунинг венгерского производства. Приглядываюсь и с удивлением обнаруживаю, что дата его изготовления – 1951 год. Другими словами, этот стрелковый ветеран старше меня, пенсионера, на добрую пару лет! Интересно, стреляет ли он ещё?

Вытаскиваю обойму – в ней три патрона, но этого пока хватит. В принципе, ни в кого палить я не собираюсь, просто оружие в кармане придаст уверенности, когда наступит черёд беседовать с похитителями сына. Да и дома у меня есть коробочка, в которую я время от времени складывал неучтённые патроны, сэкономленные на полицейских стрельбах в тире. Впрочем, никто там особенно боезаряды не считал.

Засовываю пистолет в бардачок своего не менее ветхого росинанта, потому что таскать его с собой, ясное дело, нельзя. Право на ношение оружия у меня пока есть, но просроченное. Мог же спокойно продлить, но какой резон тратить деньги и время на прохождение обязательного ежегодного курса в тире, ведь пистолет мне никто больше не выдаст, а покупать его за свои кровные я не собираюсь? Видно, не стоило всё спускать на тормозах. Но… как можно было предусмотреть такую ситуацию, как сегодня?

Вылезаю из машины и топаю в торговый центр. Развеюсь немного и заодно куплю сигарет. Но едва вхожу внутрь, как в кармане звонит телефон. С опаской вытягиваю аппарат, потому что это вполне могут быть похитители сына. К разговору с ними я пока не готов, хоть и с нетерпением жду, чтобы он поскорее состоялся.

Но, слава всем телефонным богам, это пока жена:

– Куда ты запропастился? То тебя из дома не выкуришь, чтобы за хлебом в магазин сходил или мусор выбросил, а теперь исчез куда-то, и ни слуху ни духу о тебе. Где, кстати, Илюша?

Юлить или скрывать похищение сына, наверное, глупо, и дальше тянуть нельзя, поэтому говорю:

– Понимаешь, дорогая, нашего Илюшу похитили. Кто – пока не знаю, но пытаюсь выяснить.

Несколько секунд в трубке гробовая тишина, потом жена вкрадчиво спрашивает:

– Ты шутишь так глупо, что ли? Какое похищение? Сериалов про бандитов насмотрелся, и теперь тебе черти мерещатся? Говори сейчас же, где Илюша? Он вернулся из университета?

– Он ушёл из дома ещё вчера вечером, и больше я его не видел. Телефон не отвечает, можешь сама проверить…

Как заправский сыщик, жена приступает к допросу:

– Что он говорил перед уходом?

– Ничего особенного. Взял с собой ноутбук и сказал, что скоро вернётся. Но не вернулся…

– И ты ничего за это время не предпринял?

– Я даже предположить такой ситуации не мог. Правда, меня немного удивило утром, что дверь в его комнату не заперта.

– Это не удивить тебя должно было, – взрывается жена, – а насторожить! Ты своего сына не знаешь?!

– А потом нам в почту подбросили письмо…

Слово за словом выкладываю всё, что произошло со мной сегодня, только о пистолете, естественно, ничего не говорю, а потом вдруг вспоминаю:

– Ты в почтовый ящик не заглядывала, кстати, когда с работы возвращалась?

– Думаешь, там будет ещё одно послание от похитителей? Сейчас схожу, посмотрю.

Пару минут не отрываю трубку от уха, пока жена спускается на первый этаж, потом слышу её разочарованный голос:

– Ничего нет… Думаешь, те, кто его похитил, снова напишут? А что им от нас надо – денег?

– Не знаю, но денег пока не просили.

– Ты в полицию обращался? Что твой дружок Штрудель говорит?

– Говорит, чтобы не пороли горячку и подождали пару дней. Он это будет держать на контроле.

– Ну да! – сразу закипает супруга. – У него же своих детей нет, вот ему и чужих не жалко! Позвони ему снова и надави как следует. Пускай поторопятся. Вы же друзья, он тебе не откажет. Или мне самой ему звонить?

Хуже всего, когда женщины начинают решать вопросы вместо мужиков, поэтому резко её обрываю:

– Знаешь что, дорогая, не трогай Штруделя. Сам с ним разберусь. Он пока ничем не может помочь. Тебе что нужно: чтобы в полиции дело о похищении открыли и бюрократию развели или чтобы сын поскорее нашёлся?

– А что ты делаешь для того, чтобы он поскорее нашёлся? – не успокаивается жена. – Где ты сейчас вообще? Тебя случайно тоже не похитили?

Дальше продолжать разговор в таком тоне, наверное, уже перебор. Резво выключаю телефон, но напоследок отстреливаюсь от благоверной:

– Короче, ни о чём не волнуйся, дорогая, ложись спать, а я наведаюсь в пару мест и вернусь домой. Завтра утром начну ставить полицию на уши. Если, конечно, Илюша к этому времени не объявится.

Ни в какие пару мест наведываться я, конечно, не собираюсь, сказал это для красного словца, чтобы успокоить жену. Да и домой сейчас возвращаться – страшное дело. Естественно, моя любимая половина спать ни за что не отправится, а будет всю ночь терзать меня расспросами и обвинениями.

Поскорей бы уж эти долбаные похитители объявились! Тут мне венгерский артефакт 1951 года и пригодился бы! Ох, и отыграюсь же я на злодеях, поразмахиваю перед их носами пистолетным дедушкой…

3

Почти до трёх часов ночи мы с женой сидим на кухне. За это время я выслушиваю полный перечень всевозможных обвинений в свой адрес: и в бесчувственности, и в грубости, и в полицейском мужланстве, и в том, что у меня наверняка на стороне есть баба, к которой никогда не зарастала моя тропа, а я, подлец этакий, всегда прикрывал свою гнусную похотливость занятостью по службе. Что же касается отношения к сыну, то я вообще, по её версии, законченный негодяй и душегуб.

Но в три часа всесильный сон всё-таки сморил супругу, и, хоть она из-за похищения Ильи собралась завтра не идти на работу, я всё-таки уговариваю её отправиться спать и не прерывать трудовые будни, ведь ночным бдением поиску не поможешь, а я ещё немного посижу на кухне и подумаю, что предпринять.

К шести утра пачка сигарет, купленная в торговом центре, подходит к концу, а экран компьютера, от которого я не отрываюсь, бессмысленно листая какие-то пустопорожние интернетовские страницы, начинает двоиться в глазах. От выпитого за ночь крепкого кофе сердечко постукивает изнутри по грудной клетке довольно неровно, поэтому решаю, что нужно выбраться на улицу и пройтись по свежему воздуху. А заодно ещё раз проверить почтовый ящик.

Неожиданный телефонный звонок застигает меня на лестнице.

– Здравствуйте, Даниэль, – доносится до меня приятный и уверенный мужской баритон. – Вы, наверное, ждёте сообщения от нас?

– Жду! Что это за номер с похищением? – голос мой злой и хриплый, и хоть я понимаю, что грубить или наезжать до поры до времени на незнакомца опасно, сдержаться всё равно не могу. – Что вы себе позволяете?!

– Спокойно, – отвечает баритон, – давайте с вами обсудим ситуацию мирно и без скандалов.

– Мирно?! Вы считаете, что после того, что вы сделали, я буду с вами мирно общаться?!

– А у вас вариантов нет…

Тут я немного сбавляю обороты, потому что вариантов у меня действительно нет, и если этот негодяй оборвёт разговор, то где его искать потом, ума не приложу.

– Что вы хотите от меня? Ведь вы сына похитили, чтобы выдвинуть какие-то условия?

– Вам? Условия? – усмехается мой неизвестный собеседник. – Громко сказано… А вы себя не переоцениваете?

– Зачем же вы тогда звоните? Денег вам надо?

Но он игнорирует мой вопрос, видимо, придерживаясь ранее заготовленного плана:

– Для начала нам необходимо обсудить несколько деталей, от которых зависит наше дальнейшее общение.

– Какие детали?! Без всяких условий, сию секунду вы отпускаете моего сына, и я тогда пообещаю, что максимум день-два не стану вас разыскивать, чтобы усадить за решётку. А мне это удастся, можете не сомневаться.

Вероятно, такая моя реакция подразумевалась незнакомцем, поэтому он сухо обрывает меня, никак не реагируя на угрозу:

– Сейчас без пятнадцати семь. Ровно в полвосьмого жду вас в торговом центре БИГ. Сорока пяти минут, чтобы добраться, вам вполне хватит. Знаете, где он находится?

– Знаю.

– Там есть довольно симпатичный ресторанчик «Мексикано». Приходилось бывать? Он в это время ещё закрыт, но вы туда подъедете, и мы встретимся у входа. Подождёте пять минут, и я к вам подойду. Договорились?

– Не опасаетесь, что устрою слежку за вами? Я же бывший мент…

– Нет. Во-первых, вам это не выгодно, потому что, если я замечу что-то подозрительное, то просто исчезну. В лицо-то вы меня не знаете. Во-вторых, не пытайтесь меня перехитрить, потому что ничего у вас не получится. Да это никому и не нужно – ни мне, ни вам. Вы это позже поймёте…

И короткие гудки в трубке.

К ресторанчику «Мексикано» подъезжаю раньше назначенного срока. Позже, когда все заведения вокруг уже откроются, тут будет полно людей, и на дорогах возникнут неизменные пробки. Но сейчас здесь только уборщики в своих ядовитых жёлтых куртках, которые неторопливо заметают в совки вчерашний мусор и злыми волками поглядывают на прохожих. Уж я-то хорошо знаю их тихую и бессильную ненависть к любому, кто потенциально может бросить окурок или бумажку от мороженого мимо мусорной корзины. Побывал в своё время в этой жёлтой казённой шкуре. Тяжкая ноша для бывшего интеллигента – прислуживать негодяям-грязнулям, которые только и норовят показать тебе твоё незавидное место в этой жизни.

Останавливаюсь напротив входа в ресторан, но из машины не выхожу. Подожду, пока минутная стрелка на часах подберётся к шестёрке. И всё время раздумываю, стоит ли брать с собой своего венгерского друга, если придётся покидать автомобиль и куда-то идти. Кстати, надо было проверить, стреляет ли он вообще, хотя… где я собрался стрелять? В этом людном месте? И в кого? Совсем крыша поехала…

На всякий случай выгребаю из кармана прихваченные из дома патроны и извлекаю пистолет из бардачка. Щелчок – и магазин послушно выскакивает. Поспешно набиваю его патронами, не забывая поглядывать по сторонам.

Но вокруг пока пусто. Даже уборщики разбрелись куда-то.

Что всё-таки понадобилось похитителям от меня? Уже тысячный раз задаю себе этот вопрос и никак не могу на него ответить. Был бы я, скажем, каким-нибудь бизнесменом, у которого можно отжать прибыльный бизнес… так ведь нет же. Накоплений на банковском счету за время службы в полиции у меня не прибавилось, а вот долгов год от года становится больше. Фамильных драгоценностей, на которые кто-то положил бы глаз, у меня тоже нет. Разве что коллекция пластинок «Битлз», которые я собирал ещё со школы и которые считаю самым большим своим сокровищем. Но на них вряд ли позарится какой-то безумец, да ещё таким экстремальным способом. Жена – и та время от времени покушается вынести их на помойку, потому что загромождают полквартиры…

Я даже не сразу замечаю мелькнувшую рядом лёгкую тень. Кто-то стучит пальчиком в закрытое стекло. Быстро прячу пистолет под сиденье и выглядываю в окно.

Около машины стоит высокий атлетического вида парень в странном наглухо застёгнутом комбинезоне. Пепельные волосы, правильные черты, большие серые глаза. Его, наверное, можно было бы назвать красавцем, на которого с первого взгляда западают женщины любого возраста, если бы не какое-то показное высокомерие и безразличное выражение лица. Словно перед тобой стоит не человек из плоти и крови, а античная ожившая скульптура.

Встречал я таких нарциссов, не вылезающих из спортзала и таскающих мешками из специализированных магазинов какой-то специальный корм для мускулов. Честно признаться, скучно мне с этими людьми. На уме у них одни витамины и минералы, собственные бицепсы, трицепсы и прочее мясное богатство. Ну, не попадались мне среди них мыслители…

Мужчина снова стучит в стекло и говорит с ехидной усмешкой:

– Ну, и долго вы, Даниэль, сидеть будете? Выходить не собираетесь?

Подтыкаю ногой пистолет подальше под сиденье и открываю дверь.

– Не хотите немного прогуляться? – вежливо осведомляется атлет. – Заодно побеседуем.

– Мой сын у вас? – прикидываю про себя, что вести беседы с ним мне не о чем, а действовать нужно резко и жёстко. – Что вы от меня хотите?

– Вы так и останетесь в машине, а я буду стоять перед вами? – почти издевается надо мной красавец-качок.

Неловко вылезаю наружу и прикидываю, что я ему едва до подбородка достаю. Если дело дойдёт до рукопашной, то шансов у меня немного. Тушей задавит. А пистолет – под сиденьем, и до него не добраться.

– Короче, что вам надо от меня?

– Долгая история. Идёмте… – этот перец широким хозяйским жестом указывает мне на открытую веранду ресторана. – Присядем там и поговорим.

Не дожидаясь ответа, он широкими шагами идёт к входу, а мне остаётся только его догонять.

Усаживаемся за ближайший к выходу столик, и мужчина начинает:

– Мы давно присматриваемся к вашему сыну. Последние лет двадцать…

– Стоп! – обрываю его. – Какие двадцать лет?! Ему всего двадцать пять. Вы что, присматриваетесь к нему с пяти лет? Кто вы? Хватит темнить и городить чепуху, выкладывайте всё начистоту, иначе разговора не получится!

– Я же обещал, что всё объясню, – красавец слегка улыбается, но лицо его при этом сразу становится серьёзным и деловитым. – Только не перебивайте меня… Я не оговорился – мы действительно следим за ним уже двадцать лет, и его будущие разработки нам очень важны. Идеи и программы для компьютеров, которые он начал создавать ещё в студенческие годы, а потом совершенствовал всю свою жизнь, настолько гениальны и неповторимы, что их смело можно причислить к произведениям искусства. А шедевры, сами знаете, один к одному скопировать невозможно…

У меня начинает потихоньку складываться впечатление, что я беседую с сумасшедшим, рассказывающим мне о каком-то постороннем человеке, которого он пытается выставить моим сыном. При другом раскладе я посмеялся бы над ним, а то и вызвал бы санитаров психбольницы, если бы Илья и в самом деле не был кем-то похищен. И, может быть, этим самым атлетом с совершенно нарушенными причинно-следственными связями в его красивой черепной коробке.

– Извините, про кого вы мне рассказываете? – на всякий случай интересуюсь осторожно. – Вы меня случайно ни с кем не спутали?

– Вас же зовут Даниэлем Штеглером? – усмехается мужчина. – А сына вашего – Ильёй?

– Да. Но о каких шедеврах вы толкуете? Илья учится в университете. Да, на компьютерного программиста, но ничего особенного до сих пор не сделал, насколько я знаю.

– Ошибаетесь, сделал. Вернее, ещё сделает. Только этого никто у вас пока даже предположить не может. Придёт время, и об этом заговорит весь мир. Даже ваш прекрасный сын пока не осознаёт, насколько гениальную вещь подарит человечеству в будущем.

Шарики за ролики заезжают у меня окончательно, и я мотаю головой:

– Откуда вы знаете, что произойдёт в будущем? Ведь вы же, как я понял, сейчас именно об этом речь ведёте? Мы, извиняюсь, не ведаем, что случится с нами завтра, а вы…

– А я знаю, потому что прибыл оттуда. Из этого самого будущего, – качок пристально разглядывает меня, словно заранее предчувствует мою реакцию. Взгляд у него спокойный и внимательный, и на психа он совершенно не похож. Хотя… много ли психов я видел на своём веку?

– Простите, откуда вы точно? Я вас, наверное, не совсем правильно расслышал.

– Из 2070 года.

– Шутите? Фантастических фильмов насмотрелись?

– Уж кому-кому, а вам, бывшему полицейскому Даниэлю Штеглеру, должно быть хорошо известно, что перемещение во времени вполне возможно. Вам же самому доводилось заниматься этим, не правда ли? В полицейских архивах ваши похождения задокументированы довольно подробно. И пресса, которая в свободном доступе… Или думаете, что разработки покойного профессора Гольдберга, с которым вы работали, не заслужили дальнейшего изучения и практического использования после окончаний ваших путешествий и его физической смерти? Сие вам должно быть понятно более, чем кому-либо другому…

– Вот вы о чём… – что-то неприятное колет слева в груди, и сразу же перехватывает дыхание. – Я-то думал, что всё осталось в прошлом. Уже несколько лет никто об этом не вспоминает. Многих участников даже нет в живых. Как и самого профессора…

– Как видите, не всё кануло в Лету. Кое-что перешло и в будущее. Вот мы оттуда и решили наведаться в ваше время.

Наверное, на моём лице отражается крайнее изумление, потому что этот древний римлянин из будущего начинает улыбаться и, вероятно, решает дать мне минутку, чтобы привести мысли в порядок. Думаю, такие же лица были у тех, кого я встречал, путешествуя во времени. Некоторое недоверие и изумление, что ли. А может, и нет, потому что почти никому в своих путешествиях я так откровенно, как он, не признавался, из какой эпохи прибыл.

– Что же всё-таки вам понадобилось в нашем времени? И что это за трюки с похищением сына? Какое он имеет отношение к моей бывшей работе? Разве вы ещё не уяснили, что ничего в прошлом менять нельзя, чтобы в будущем не произошло каких-нибудь непредсказуемых коллизий? Если вы внимательно изучали наши архивные полицейские дела, то там чуть ли не в каждой строке сквозит эта мысль.

– А мы ничего и не собираемся менять ни в вашем времени, ни в нашем. Нам нужны лишь гарантии, которые обеспечит ваш Илья, чтобы ему и через полвека жилось спокойно. И заодно всем нам. В крайнем случае, это позволит слегка подкорректировать наше настоящее, которое как раз и есть ваше будущее, – он хмыкнул. – Светлое будущее…

Сказать о том, что последняя его фраза меня сильно озадачивает, это значит не сказать ничего. Единственное, что мне удаётся выдавить из себя:

– И что же в этом настоящем и там, откуда вы, по вашим словам, прибыли, такого нехорошего, что его требуется корректировать? Даже несмотря на строгий запрет.

Волей-неволей втягиваюсь в разговор, хотя мне очень этого не хочется. Мне бы вытащить сына, а потом послать этого мраморного гостя из будущего подальше. Или упечь в психушку, где ему самое место.

Но собеседник чуть ли не читает мои мысли:

– Давайте, уважаемый Даниэль, не будем разводить бесполезные философские споры. Толку от них никакого. Вы же неглупый человек и всё прекрасно понимаете с полуслова.

– Что я понимаю?! Я даже не до конца уверен, что вы меня не разыгрываете! Почему я должен верить, будто вы прибыли сюда из другого времени?

Мужчина пристально разглядывает меня и молчит, потом с досадой качает головой и отвечает:

– Вы же отлично понимаете, что никаких вещественных доказательств оттуда быть не может. Более того, отправлять вас в иные эпохи, как вы к тому привыкли, чтобы что-то доказывать, я не собираюсь и не имею на это полномочий. В прошлое – вы и без моей помощи можете наведаться, хоть в доисторическую эпоху, хоть в любую иную, а вот в будущее – даже на минуту вперёд никто вас не перенесёт. И вы это должны прекрасно знать, ведь вам это объясняли тот же профессор Гольдберг и… как его… ваш приятель Шауль Кимхи, сменивший его после смерти.

– Вы и о нём знаете, – протягиваю невесело. – Хорошо же вы в архивах покопались…

На самом деле, я почему-то сразу этому красавцу поверил. С большой натяжкой, но поверил, только признаваться в этом пока не спешу. Каким-то шестым чувством ощущаю, что этот человек не такой, как мы. Что в нём такого необычного, точно не сказал бы, но – не наш он, это точно.

Нашариваю сигарету в кармане, и он настороженно следит за моей рукой. Видимо, опасается, как бы я не сделал чего-то нехорошего. Но я достаю пачку и прикуриваю, от чего он брезгливо морщится и отворачивается.

– Конкретно, что от меня нужно? – специально выдыхаю дымок, чтобы клубы рассеивались в его сторону.

– Вот это другой разговор, – мужчина облегчённо вздыхает и кладёт руки на стол. – Давайте объясню всё по порядку, и после этого, я уверен, у вас не останется вопросов…

Он удобно устраивается на стуле и одёргивает свой комбинезон.

– В наше время, то есть через пятьдесят с лишним лет, ваш Илья станет достаточно крупным и известным учёным. На основе своей программы, сочинённой ещё в молодости, то есть как раз в это самое время, в котором мы сейчас находимся, он создаст целый комплекс компьютерного обеспечения. С помощью этого комплекса можно будет почти со стопроцентной гарантией прогнозировать будущее на много лет вперёд. Без всяких гипнозов, дорогостоящих путешествий в иные эпохи и секретных технологий профессора Гольдберга. Вы мне сейчас скажете, что нет такой компьютерной программы, которую не смогли бы взломать хакеры, тем более через пару-тройку десятилетий, да ещё с их неограниченными возможностями, и будете отчасти правы. Но не до конца. Потому что ваш сын предусмотрительно позаботится о том, чтобы именно с его программами это было невозможно. Даже при элементарном исследовании кодов включается какой-то внедрённый Ильёй вирус, уничтожающий программу полностью, и даже самые лучшие наши компьютерщики никак не могут с ним совладать. Были прецеденты, и не раз… Я уже обмолвился в самом начале, что любое настоящее произведение искусства можно с какой-то долей приближения скопировать, но шедевром копия никогда не станет. Программа Ильи – вневременной шедевр, расшифровать который не удаётся даже нашим специалистам. То есть точное её подобие не работает, как оригинальная программа… Вам понятно то, о чём я говорю?

– В общих чертах, – пожимаю плечами и неожиданно прикидываю, что в таком случае с сыном – а он непременно доживёт до 2070 года – ничего плохого ни тогда, ни сегодня случиться не должно. По крайней мере, в результате этого похищения, если его можно так назвать.

– Так вот, – продолжает незнакомец. – Как вы понимаете, эта программа станет той единственной лазейкой, позволяющей хотя бы окольными путями заглянуть на много лет вперёд, если уж физически или хотя бы виртуально такое невозможно. Центр по предсказанию будущего, основанный им, станет невероятно популярным и востребованным. Естественно, Илья будет привлекать к себе всеобщее внимание, потому что создал относительно простой и эффективный механизм: спрогнозировав стопроцентно грядущие события, можно без опаски пытаться воздействовать на них из настоящего. И это реально заработает! Как? Например, потенциального террориста, который и в мыслях пока не держит того, чтобы через двадцать лет взорвать бомбу в летящем самолёте или на людной площади, можно уже заранее изолировать или хотя бы держать под пристальным наблюдением. Но это положительный пример. Не стану распространяться об отрицательных, тут фантазия нарисует вам любую, даже самую страшную картину… Илья Штеглер будет в наше время, наверное, наиболее популярным и медийным человеком на земле. За ним начнётся форменная охота. Притом гоняться будут не только безумные девицы и экзальтированные типы, возомнившие его чуть ли не новым мессией, или правительственные организации, для которых его прогнозы жизненно необходимы в утилитарных политических целях, но и всевозможные тёмные личности. Авантюристы никак не смогут пройти мимо такой прекрасной возможности изменить мир в своих корыстных интересах. Охота за секретами Ильи приобретёт массовый характер, и в неё вступят даже секретные службы отдельных недружественных нам режимов. А значит, и мы должны реагировать на это соответствующим образом, предупреждая их попытки.

– Простите, а кто такие «мы»? – перебиваю его настороженно.

– Мы? – мужчина слегка усмехается и сверлит меня взглядом. – Скажем так, ваши и его доброжелатели из будущего. С достаточно широкими возможностями и полномочиями.

– Полиция или какая-то спецслужба? Или… мафия?

– Не совсем. Организация, которая уже давно контролирует всевозможные перемещения во времени, резко участившиеся в нашу эпоху. Мы так и называем себя «Службой охраны времени». Но нас чаще зовут более кратко – «Стражами Времени».

Он распахивает свой комбинезон и демонстрирует эмблему на майке – маленькую голографическую картинку, на которой филин сидит на песочных часах и следит своими круглыми глазами-блюдцами за тем, как из верхнего сосуда в нижний заметно пересыпается серебристая струйка песка.

– В какой стране вы находитесь?

– Мы находимся в ведении Всемирного правительства. Через полвека понятие государства превратится из политического в этнографическое и географическое. Большинство стран, конечно, сохранится, но их правительства останутся скорее как дань национальной традиции, не более того. Появятся, конечно, и некоторые недружественные территории, противопоставляющие себя мировому сообществу, но это уже будет редким исключением… Простите меня, я не имею полномочий подробно рассказывать о том, что будет через пятьдесят лет. Вероятно, догадываетесь, почему.

Неуверенно киваю головой и спрашиваю:

– Всё-таки не понимаю главного. Что вам нужно конкретно сегодня от Ильи и, тем более, от меня? Для чего вам понадобился такой дешёвый трюк с его похищением? Он же никуда не денется в ваше, не такое уж далёкое время! И, если верить тому, что вы рассказываете, он с вашей серьёзной организацией не в контрах. Тогда бы с ним спокойно обо всём и договорились. Я-то вам для чего? Меня, чувствую, в 2070 году уже не будет. Ведь не будет?

– Увы, да. Бессмертие – это недостижимая мечта человечества во все века. Да оно, наверное, и не нужно. Если уж высшие силы изначально не даровали его нам, значит, на то есть веские причины… Теперь о главной цели моего появления здесь, и почему мне требуется именно ваша помощь. Ведь мы же с вами не соперники, а союзники, так? – заметив мой удивлённый взгляд, мужчина продолжает более уверенно и, как мне показалось, даже несколько взволнованно. – Илья – крепкий орешек, и делиться своими секретами ни с кем не собирается. Я его прекрасно понимаю. Остаться в истории изобретателем великой компьютерной программы, конечно, почётно, но не прибыльно. А вот остаться её единоличным владельцем, к которому все идут на поклон и платят любые деньги за лицензию – это совсем другое дело. Коммерчески это просто золотая жила, и лишаться её глупо. И убедить Илью передать своё детище в надёжные руки, чтобы оно послужило на благо всего человечества, практически невозможно. Он аргументирует свой отказ тем, что если программа попадёт к людям, у которых на уме только меркантильные интересы, то от этого может быть плохо всем без исключения. Будучи уже достаточно зрелым мужем, он на все уговоры отвечает, что лучше унесёт свой секрет в могилу, но ни с кем им не поделится. И дело, мол, не в личном обогащении за счёт уникальной разработки, а в беспокойстве за судьбы человечества. Такой у него якобы бзик…

– И вы решили, что если Илью в почтенном возрасте уломать не получается, то, может, удастся уговорить, пока он ещё юн и, по простоте душевной, готов пойти на компромисс? – ехидно досказываю я.

– Да. Потому меня и отправили в ваше время. Я должен был встретиться с вашим сыном, разъяснить в общих чертах всё, что произойдёт через пятьдесят лет, хотя он и сам может это прекрасно спрогнозировать уже сейчас. То есть его нужно просто подтолкнуть к единственно верному решению. Пусть его замечательное изобретение по-настоящему послужит людям… Но Илья даже сегодня категорически отказался от сотрудничества. Это, конечно, неприятно, но мы предполагали, что такое может случиться, и, как запасной вариант, решили надавить на него через вас, его отца. Вы же для него – авторитет?

– Если бы так, – невесело усмехаюсь. – Какой я авторитет?

– Но это ещё не всё. Тут у нас произошёл небольшой прокол. Всё, что мы задумывали с визитом в ваше время и посещением Ильи, к сожалению, стало известно некоторым людям, противостоящим «Стражам Времени». Они не скрывают того, что, попади уникальная программа вашего сына в их руки, они начнут продвигать свои идеи, убирать неугодных лидеров, представляющих потенциальную угрозу в будущем, выстраивать, в конце концов, геополитику так, как им выгодно. Грубо говоря, то же самое, что и мы, но со знаком минус. Однако воспрепятствовать нашей будущей встрече с молодым Ильёй Штеглером у них не было никакой возможности, поэтому они решили вслед за мной отправить своего шпиона, чтобы хоть как-то помешать нашему контакту. Ну, и, конечно, самим попытаться вытащить его секреты…

– Поэтому вы моего сына и похитили?

– Да, чтобы уберечься от них. Одновременно и вас, Даниэль, попросить посодействовать нам и сделать сына сговорчивей. Вы же разумный человек, он вас послушается.

– Думаете, мне это удастся?

Мужчина неопределённо пожимает плечами и бормочет:

– Попытаемся. А вы уж нам помогите, пожалуйста.

Некоторое время мы сидим молча, и я всё никак не могу поверить в реальность его слов.

К нам подскакивает молоденькая официантка из только что открывшегося ресторана «Мексикано»:

– Здравствуйте, молодые люди! Что-нибудь будете заказывать?

– Крепкий кофе, пожалуйста, – отвечаю и гляжу на своего собеседника. – А вам что?

– И мне кофе. В наше время кофе, к сожалению, стал невкусным и пресным, потому что зёрен почти не осталось. А те, что есть, стоят таких бешеных денег…

Официантка уходит, и я, наконец, нарушаю молчание:

– Я вас почти понял. Но мне нужен ответ на главный вопрос: где сейчас Илья? Когда я смогу с ним увидеться?

– Очень скоро. Только нам нужно быть предельно осторожными, ведь наши недоброжелатели наверняка уже где-то рядом, и необходимо принять меры предосторожности. Не знаю, что у них на уме и что они собираются делать, но…

Неожиданно он вздрагивает и начинает вглядываться в происходящее за моей спиной. Пытаюсь обернуться, но не успеваю. Что-то шипящее и обжигающее проносится мимо меня, и мой собеседник, негромко вскрикнув, валится на стол. Невольно пригибаю голову и никак не могу отвести от него взгляда. Из развороченного виска сначала медленно, а потом всё быстрей и быстрей растекается тёмная лужица крови.

Звуки вокруг меня постепенно смолкают, и лишь какая-то звенящая тишина давит на виски. Но длится это всего мгновенье. За спиной неожиданно раздаётся резкий хлопок взревевшего мотоциклетного мотора, и краем глаза мне удаётся различить сгорбленную спину байкера, зигзагами и на большой скорости удаляющегося от нашего ресторана…

4

Видно, нервы у меня совсем ни к чёрту. Не знаю, что со мной произошло, но я открываю глаза, лёжа на неудобных брезентовых носилках «скорой помощи», и упираюсь затылком в асфальт. Вокруг суетятся какие-то люди, нисколько не обращая на меня внимания. Краем глаза замечаю, что площадка вокруг веранды затянута полосатой лентой, и за ней толпятся зеваки. Молоденькие девчонки в полицейской форме отгоняют чересчур назойливых любителей селфи с лежащим на носилках беспомощным человеком, то есть со мной.

– Ну, всё в порядке у нас? – спрашивает меня бородач в белом халате поверх легкомысленной пёстрой майки и с одноразовым шприцем в руке. – Сейчас сделаем укольчик, и вы окончательно в себя придёте.

– Вы – доктор? – спрашиваю и не слышу своего голоса. – Что со мной произошло?

– Вероятно, вы были сильно напуганы выстрелом и потеряли сознание. Ничего серьёзного. Хотя я бы на вашем месте прошёл обследование в своей больничной кассе и более пристально следил за здоровьем. Всё-таки вы, извините, уже не юноша безусый.

– Спасибо, доктор, я сам разберусь, – пытаюсь встать с носилок и только неловко перекатываюсь на асфальт, подняться с которого мне помогают два молчаливых ассистента эскулапа.

– Сажайте его ко мне в машину, – слышу знакомый голос и оборачиваюсь.

Это уже прикатил на место происшествия начальник городской полиции Лёха Штрудель. Лучший мой друг Лёха, который никогда меня не оставит в беде.

– Даник, как ты? – озабоченно спрашивает он и обнимает меня за плечо. – Тебя не задело?

– Как видишь, – пожимаю плечами и отряхиваюсь от пыли.

– Заметил стрелка? Из чего он стрелял? – Лёха сыплет вопросами, но меня мутит, и я снова чуть не падаю. Хорошо, что он вовремя подхватывает меня под руку.

Хозяйским взглядом Штрудель обводит огороженное лентами место преступления и всё ещё лежащего между столиками и стульями моего загадочного собеседника, имени которого я так и не успел узнать, потом кричит кому-то из полицейских:

– Всё тщательно проверить, криминалистам – собрать улики, составить протоколы, и через два часа жду всех в своём кабинете на совещание! – и уже мне: – Поехали…

– Там моя машина стоит… – указываю пальцем на дорогу.

– Дай ключи, – протягивает руку Лёха, – её подгонят к управлению.

– Я бы сам хотел…

– В таком состоянии тебе за руль лучше не садиться.

– И всё-таки я хотел бы сам.

Лёха подозрительно разглядывает меня и тихо говорит:

– У тебя в машине что-то не то? Признавайся!.. Ага, догадываюсь: пушку, небось, достал где-то? Ведь достал же?

Отталкиваю его руку и молча ковыляю на негнущихся ногах к своему железному коню.

– Стой, Даник! – доносится мне в спину. – Ладно, веди сам, но следуй строго за мной. Договорились? Побеседуем, подпишешь протоколы, – сам знаешь, без них никуда не деться, – а потом топай на все четыре стороны.

Молча киваю ему и сажусь за руль. Пяткой нащупываю пистолет под сиденьем и завожу двигатель.

Уже у Лёхи в кабинете немного прихожу в себя. Звон в ушах исчезает, а кофе с булочками, услужливо выложенными на стол хозяином, оживляет меня окончательно.

– Теперь давай, рассказывай всё по порядку, – Лёха усаживается в кресло за своим начальственным столом и кладёт перед собой чистый лист бумаги. – Вся эта история, как я догадываюсь, связана с исчезновением Ильи? Это был его похититель? – и, глянув на мои насупленные брови, быстро прибавляет: – Ты уже и меня опасаешься? Думаешь, что искать в одиночку сына тебе будет легче?

Отпиваю глоток кофе, который Лёха так и не научился варить, закуриваю сигарету и печально вздыхаю:

– Я и сам уже, честно говоря, запутался. Что здесь правда, а что вымысел, хоть разрази, не пойму. В одном пока не сомневаюсь: Илью действительно похитили, хотя и похищением я бы это уже не назвал. Скорее попыткой уберечь его от будущих напастей таким экстремальным способом…

По округлившимся глазам своего друга вижу: он абсолютно уверен в том, что я всё ещё не оправился от шока, если несу такую околесицу. Но он иногда умеет и помолчать, чтобы дать выговориться.

– Помнишь, как я путешествовал во времени? Так вот, история повторяется, только путешествую уже не я, а к нам прибыли гости из будущего.

– Ты это серьёзно?! – Лёха пристально разглядывает меня, и наверняка его терзают сомнения: может, меня необходимо в самом срочном порядке отправить на обследование к психиатру или подержать несколько дней в больнице?

Однако пропажа моего сына и убийство какого-то незнакомого человека, с которым я беседовал – это всё-таки серьёзно. Не тот Лёха человек, чтобы делать скоропалительные выводы. Моя школа – ещё оттуда, из суровой российской милиции.

И тут меня вдруг прорывает. Быстро и захлёбываясь, передаю ему рассказ о сыне, который поведал перед смертью мой собеседник, и Лёха внимательно слушает, не перебивает, лишь что-то помечает карандашом на листе бумаги.

После того, как я заканчиваю, он встаёт и начинает расхаживать по кабинету из угла в угол:

– Ошеломил ты меня, брат, честное слово… А этот человек… ну, тот, которого убили, не называл своего имени?

– Нет. Я не успел спросить.

– Какие-нибудь доказательства, что он действительно прибыл из другого времени, он тебе предоставил?

Пожимаю плечами и неожиданно вспоминаю:

– Когда он распахивал свой комбинезон, у него на майке была очень необычная голограмма: сова на песочных часах.

– Что же в ней необычного?

– Песок в этих часах пересыпался.

– И это всё? – Лёха почти с усмешкой смотрит на меня и протягивает руку за очередной булочкой.

Неожиданно я взрываюсь:

– Небось, ты решил, что я на старости окончательно сбрендил после этих долбаных путешествий во времени, и мне теперь повсюду черти мерещатся?! А что мне ещё остаётся делать, ведь у меня сын пропал! Понимаешь – сын пропал! Ты никогда не был женат, и у тебя нет сына, поэтому можешь хихикать надо мной в своё удовольствие. А у меня от всего этого и в самом деле крыша едет! Кто его похитил? С какой целью? Где держат?.. Никто пока ответить не может. Вот и ищу какие-то зацепки… А в этой истории всё хотя бы внешне логично и закономерно. Хоть она и кажется фантастической. Почему? Да потому что других вариантов у меня просто нет! Или ты можешь предложить что-то иное? Говори – послушаю… А ведь я звонил тебе в самом начале, но ты просто отмахнулся и предложил подождать… Вот я и дождался!

– Ты у меня, между прочим, просил не совета, а пистолет, – эхом откликается Лёха, – и я не сомневался, что ты его всё равно где-нибудь достанешь. Я не спрашиваю, где ты его взял, но мне очень не хотелось и сейчас не хочется, чтобы ты с кем-то затевал войну. Но разве ты меня послушаешь?

– Не послушаю! – отрубаю зло. – Но ведь ты никакой другой помощи не предложил!

– А какую бы помощь ты хотел?

– Не знаю! – я страшно злюсь на Лёху, но не за то, что он затеял такой импровизированный допрос, которого в данной ситуации никак не избежать, а за то, что отвлекает меня от чего-то более важного. Но от чего – я и сам бы сейчас хотел знать.

Некоторое время мы молчим, лишь я почти с ненавистью посматриваю на своего закадычного друга, а он, наоборот, выглядит крайне виноватым, но спокойным.

– В общем, предлагаю поступить так, – вздыхает он и идёт заваривать новый кофе, – нам нужно в первую очередь выяснить, что за человек беседовал с тобой, откуда он взялся и какое отношение имеет к исчезновению Ильи. Не слова мне нужны, а вещественные доказательства. При этом отставим в сторону всякие фантастические версии, будем исходить из реальной обстановки… Учти, я пока не до конца уверен, что действительно произошло похищение…

– А это не аргумент? – вытаскиваю из кармана смятый конверт с письмом от похитителей. – Я тебе его уже показывал…

– Уж больно это послание красиво написано, – Лёха косится на листок, потом морщится. – Почему-то у меня нет к этому письму особого доверия, уж извини… Давай дождёмся протоколов с места убийства и заключений экспертов, следак из прокуратуры тоже чего-нибудь нароет, потом сядем думать… А сейчас я бы тебе посоветовал отправиться домой и привести себя в порядок. Обещаю, что буду держать тебя в курсе дела от начала до конца… Кстати, пистолет, который у тебя в машине под сиденьем…

– Откуда ты знаешь?

Лёха невесело ухмыляется:

– Чтобы я не знал повадок своего бывшего ментовского шефа Даниэля Штеглера?! Так вот, пистолет ты бы лучше мне принёс, от греха подальше. Ну и, конечно, сообщил, откуда он у тебя.

Молча встаю и направляюсь к двери, а в спину мне Лёха прибавляет, словно заколачивает гвозди:

– И почтовый ящик дома на всякий случай проверь ещё раз. Мало ли что. Вдруг там новое письмо от похитителей лежит. Тогда у тебя появится какая-нибудь другая версия… А дело о похищении Ильи мы откроем сегодня же, не сомневайся…

Никаких новых писем в почтовом ящике нет. Пистолет из машины я решаю пока не забирать, лишь заматываю его в ветошь, засовываю в чёрный пластиковый пакет и перекладываю в багажник под запаску.

Жена ни о чём меня не спрашивает, потому что уже видела в новостях репортаж об убийстве неизвестного мужчины у ресторана «Мексикано» в торговом центре БИГ и, естественно, разглядела моё лицо среди потерпевших. Оказывается, байкер, застреливший моего собеседника, уходил на такой скорости, что сбил ещё двух человек – парня и девушку, не успевших отскочить в сторону.

Естественно, у жены много вопросов ко мне, и в другой ситуации она непременно обрушила бы их водопадом на мою бедную голову, но сегодня, видно, на лице у меня написано что-то совсем уже необычное, и это её не на шутку озадачивает. Всё-таки она мудрый и осторожный человек. Моя верная половина не первый год живёт с таким неудобным для совместного существования типом, как я, и хорошо изучила, до каких пределов можно доводить стандартный семейный скандал. Ей вовсе не хочется, чтобы добрейший и покладистый плюшевый медведь, каковым я всегда стараюсь казаться, дошёл до точки кипения, превратился в жуткого монстра и пошёл крушить всё, что попадётся под руку. Случались уже такие конфузы. Слова «жуткий монстр» – из её лексикона.

Но и дома не могу найти себе места. Самое обидное и невыносимое, что где-то там, – даже пока не представляю, где, – что-то происходит и меняется: Штрудель вытягивает какую-то информацию от криминалистов и экспертов, следователи наверняка уже нарыли какие-нибудь детали от очевидцев, а бандит, застреливший человека, тоже не сидит на месте и строит какие-то новые коварные планы.

А главное – сын. Где он? Кто с ним сейчас?.. Я же спокойно сижу дома и ничем не могу ему помочь.

Проклятая пенсия, когда тебя уже нигде всерьёз не воспринимают! До неё ты был человеком, к чьим словам прислушивались, поступками которого интересовались, а были и такие людишки, что тебя побаивались, потому что ты что-то весил в обществе и мог кому-то здорово насолить. А теперь – хочешь того или нет, – превращаешься в унылого тряпичного клоуна, и даже самые близкие друзья поглядывают на тебя с иронией и откровенным сожалением. А ведь дело далеко не в возрасте! Статус, блин…

Тут бы в самый раз от такой вопиющей несправедливости нырнуть в холодильник, вытащить запотевшую водку, оставшуюся после последнего визита ко мне того же Лёхи, и выпить, чтобы наступила хоть какая-то ясность мыслей – или наоборот… но не буду. Не время сейчас, потому что я каждую минуту должен быть готов подхватиться и нестись выручать сына. И, хоть мой любимый Илья давно посматривает на батюшку откровенно свысока, мол, старичок пытается косить под молодого, а силёнки-то у него уже – тю-тю! – вот и задыхается батя, когда быстро поднимается по лестнице, кое-какие очевидные вещи не может вспомнить сразу, короче, годы берут своё…

Неправда, я ещё повоюю, сынок, ты ещё удивишься своему отцу. Я тебе докажу…

Но где его разыскивать? Прокручиваю в памяти разговор со своим погибшим собеседником и даже пробую поставить себя на его место. Где бы я мог спрятать похищенного человека в совершенно чужом городе, если нет ни знакомых, ни заранее заготовленных укрытий? Вряд ли человек из 2070 года может обладать какими-то сверхъестественными возможностями, чтобы перехитрить нас на нашей территории… Самое обидное, что настроен-то он был, как мне показалось, совсем не враждебно, то есть с ним можно было договариваться! И такая досадная нелепость…

Неожиданно меня посещает совершенно абсурдная мысль: а если не искать сына сейчас, в нашем времени, ведь ясно же было сказано, что ничего плохого с ним не случится, и он продолжит работу над своей пресловутой программой и дальше. То есть, мне достаточно перенестись на десяток лет вперёд, чтобы убедиться в его безопасности. Хотя бы для того, чтобы проверить сказанное. Может, такое всё-таки удастся, несмотря на то, что человеку запрещено путешествовать в будущее? Вдруг для меня высшие силы сделают исключение!

А может, и искать его пока не имеет смысла – всё скоро само собой уладится. Зачем ломать голову? Просто стиснуть зубы и переждать какое-то время, но… нет, не смогу сейчас сидеть и глупо пялиться на часы. Сам себя сживу со света, если уподоблюсь китайскому болванчику, только покачивая головой и не двигаясь с места. Тем более, вон уже и человек погиб по совершенно непонятной причине…

Я когда-то переносился в прошлое, и в этом мне помогал мой старый приятель Шауль Кимхи. Это ученик и главный ассистент покойного профессора Гольдберга, разработавшего систему перемещения во времени, и Шауль уже неоднократно приходил мне на выручку. Правда, каждый последующий раз – всё с большим и большим скрипом. Совесть его замучила, видите ли, потому что в гибели людей, участвовавших в этих импровизированных путешествиях, он чувствовал собственную вину, хотя, по большому счёту, ни в чём виноват не был. Ко всему, Шауль стал, в конце концов, крайне набожным, и ничего против этого я не имел бы, если бы его прежняя деятельность изначально не была запретной по всем религиозным канонам. Он это знал всегда, но кто может угадать, когда в нас произойдёт переоценка ценностей? Вот он и искупает свои вчерашние грешки сегодняшними молитвами и изучением святых книг. Получается ли это у него – не знаю.

Ни о каких перемещениях во времени он, естественно, и слышать больше не хочет, но сегодня ничего не поделаешь – побеспокою его, отвлеку от богоугодных занятий, ведь причина-то у меня нестандартная. Шауль понять должен. Человек он мягкий, отзывчивый и очень порядочный. И, главное, в ситуацию въезжает с полуслова.

Номер его телефона отыскиваю сразу, хоть мы и не общались последние года два, не меньше.

– Шауль, привет, дорогой! – голос мой звучит, наверное, неестественно, потому что стараюсь выглядеть бодрым и энергичным, а хочется только свалиться в кровать, зарыться лицом в подушку и выть волком от бессилия. – Как твои дела? Как сам?

– Дани, это ты? – Шауль узнаёт меня, как всегда, сразу. – Рад тебя слышать, давно ты не звонил. Как жена? Как сын?

– Беда у меня, брат. Сын пропал. Вернее, его похитили.

– Ты обратился в полицию? Хоть ты уже и на пенсии, но они же тебя помнят и наверняка всё вверх дном перевернут.

– В том-то и дело, что от полиции пока мало пользы. Нет у них никакой информации о похитителях…

Слово за словом выкладываю ему всё, что произошло: о письме в почтовом ящике, о встрече с гостем из будущего, о его убийстве каким-то неизвестным байкером. Шауль слушает молча, не перебивает, лишь время от времени участливо вздыхает.

– Вот такая у меня беда, – заканчиваю свой печальный рассказ, – что бы ты посоветовал?

– Почему ты у меня спрашиваешь? Я не полицейский.

– В том-то и дело, что совершенно не знаю, к кому обратиться. Все концы обрублены, и я сейчас как рыба, вытянутая из воды.

– Если человек, убитый на твоих глазах, в самом деле гость из будущего, и он сказал, что твой сын станет великим учёным, значит, тебе нечего волноваться… Хотя… мне кажется, что тут есть одна проблема.

– Какая?

– В будущем всё, может быть, и сложится так, как он тебе изложил, но только при одном условии: если в прошлом, то есть в сегодняшнем дне, ничего не изменится. До него же никто не навещал нас из будущего и не пытался вмешаться в ход времени? Вероятней всего, нет. Или мы об этом ничего не знаем. Он же сам тебе об этом и рассказывал. Но теперь этого посланца из будущего застрелили. Значит, прошлое для них уже в чём-то изменилось, не так ли?..

– Ты хочешь сказать, что и будущее, возможно, теперь станет каким-то иным?! – раньше эта мысль мне в голову совершенно не приходила, и у меня сразу бегут мурашки по коже, а руки начинают мелко подрагивать.

– Я до конца ни в чём не уверен, потому что не знаю деталей, – бормочет Шауль, – но не исключена вероятность…

– Слушай, – моментально взрываюсь я, – мне нужно срочно попасть в это дурацкое будущее, чтобы убедиться в том, что с моим сыном всё в порядке. В этом у меня уверенности теперь нет… Кровь из носа как нужно попасть! И ты мне должен в этом помочь!

– Как я это сделаю?

– Ты же понимаешь, о чём я… Мы с тобой уже совершали путешествия в прошлое. Да, они не всегда заканчивалось успешно, и виной всему были обстоятельства, но мы-то были ни при чём. Знаю, брат, что ты против любых перемещений, но войди в моё положение – выручай! Мне нужно перенестись буквально лет на десять вперёд и на каких-нибудь полчаса максимум. Я только увижу сына, посмотрю, что ему ничто не угрожает, и мигом назад. Иначе я просто с ума сойду…

Говорю ещё долго и бессвязно, умоляю Шауля, даже обещаю ему деньги, хотя он никогда в жизни их у меня не возьмёт, угрожаю какими-то несуществующими карами, а он молчит и лишь тяжело дышит в трубку.

Когда, наконец, выбиваюсь из сил и уже не знаю, что прибавить, он тихо отвечает:

– Я бы очень хотел тебе помочь, Дани, но не могу. Просто не могу. Методика, разработанная профессором Гольдбергом, работает только на прошлое. В будущее перемещать наше сознание она не может. Ты же это прекрасно знаешь.

– Но почему?! Неужели это не одно и то же?.. Да, я слышал, что такое невозможно, но никто мне не объяснил, почему!

– Могу объяснить, но ты до этого и сам мог бы дойти… Ты меня слушаешь?

– Слушаю.

Несколько секунд в трубке стоит тишина, потом Шауль начинает рассказывать:

– Всё, что происходило, каким-то образом уже зафиксировано в подсознании человека. Это явление до конца не исследовано, но религиозные авторитеты и мыслители косвенным путём доказали, что такое существует. А мы – и ты в том числе! – смогли подтвердить это своими скромными опытами. То есть, уже и учёные подбираются к доказательству этого… Предполагают, что будущее тоже где-то записано, но в каких-то иных сферах, куда нам доступ пока закрыт. Был бы жив профессор Гольдберг, может, он и попытался бы решить эту задачу, но его, увы, нет… Ты меня понимаешь? Вероятно, когда-то появятся технологии перемещения не только в прошлое. Твой сын, может быть, уже стоит на пороге этого открытия. Однако говорить об этом пока рано. Так что прости меня, Даниэль. Очень сочувствую тебе и хочу помочь, но не могу. Если понадобится что-то другое, что в моих силах, то во всём можешь рассчитывать на меня, а здесь я только развожу руками…

Дальше разговаривать с ним не хочу и бросаю трубку. Он и в самом деле, наверное, ничего не может сделать, поэтому как на него обижаться? Что я к нему пристал? Но…

обидно, до слёз обидно. Горечь какая-то в душе от того, что остаюсь один на один со своей бедой. И даже Шауль с его светлой головой и золотыми руками уходит в сторону…

Однако телефон оживает снова. Это Штрудель.

– Слушай, Даник, какие странные вещи происходят, – голос у него взволнованный и необычайно растерянный. – Твоего погибшего собеседника мы доставили в лабораторию к медицинским криминалистам, и они готовы были приступить к стандартной протокольной экспертизе, но он неожиданно… исчез.

– Как исчез? Куда? Ожил и скрылся?

– Вряд ли. Его раздели и положили на каталку, а одежду отправили к нашим аналитикам. Так вот, каталка в операционной осталась, простыня, которой он был накрыт, не тронута, а его самого нет! И от одежды сохранился только пластиковый пакет, в который её положили. Всё исчезло, кроме какого-то ключа на цепочке, который обнаружили в кармане его комбинезона. Эксперты сейчас пытаются что-нибудь вытянуть из этого ключа, но сам понимаешь…

– Как такое могло произойти? Выкрали этого покойника, что ли?!

– Что я тебе могу сказать? Скандал у нас теперь нешуточный… Да, и ещё. Следователь из прокуратуры собирается с тобой побеседовать более подробно. Они уже дело открыли и хотят допросить тебя как свидетеля. Когда сможешь к ним подъехать?

5

– Даниэль Штеглер? Здравствуйте. Я много слышал о вас и о тех полицейских операциях, в которых вы когда-то участвовали. Давно хотел познакомиться с вами лично. Жаль, что это происходит при таких, не совсем приятных обстоятельствах…

Мужчина, сидящий передо мной за соседним от Штруделя столом, приветливо разглядывает меня. На следователя прокуратуры он совсем не похож, потому что достаточно молод и вовсе не напоминает стандартного крепыша, который постоянно качается в спортзале и всем своим видом показывает, что перейти от словесных баталий к рукопашным для него – плёвое дело. У парнишки длинные вьющиеся волосы, заплетённые в дреды и связанные в косичку, редкая бородка и очки а-ля Джон Леннон.

– Меня зовут Галь Лозинский, – заметив мой недоумевающий взгляд, сообщает он, – я начал работать следователем совсем недавно, и это моё, пожалуй, первое самостоятельное дело…

Лёхи с нами нет. Видимо, он деликатно удалился, но распорядился допрашивать меня не в одном из многочисленных кабинетов управления, а в собственном, начальственном.

– Пожалуйста, задавайте вопросы, – сухо отвечаю ему, – но честно признаюсь, у меня очень мало информации. Тем более такой, которая была бы интересна следствию.

– Мне интересна любая информация, связанная с нашим делом.

– С нашим?

– Простите, я оговорился. С убийством вашего знакомого и исчезновением сына. Мы уже объединили два этих дела в одно. Так что оно теперь и наше… Расскажите, пожалуйста, всю предысторию, вплоть до выстрелов в ресторане «Мексикано».

Вздохнув, начинаю излагать ему на излюбленном прокурорами и следователями казённом языке протоколов историю про то, как обнаружил исчезновение сына, потом нашёл в почтовом ящике письмо от похитителей, про телефонный звонок и нашу утреннюю встречу с незнакомцем в торговом центре. Откровенничать о том, что он представился мне посланцем из будущего, пока остерегаюсь. Иначе беседа с этим Галем затянется надолго, ведь он совершенно не в теме перемещений во времени и, вполне вероятно, послушав меня, сочтёт психом, у которого крыша поехала от фантастических книжек и кино. Это в лучшем случае. В худшем – заинтересуется всерьёз и захочет сам влезть во все детали. А это десятки архивных папок и гигабайты старых компьютерных файлов. К тому же от меня тогда не отвяжется и будет морочить голову день за днём. Достаточно того, что о моей эпопее знает Лёха, от которого тоже пока никакой пользы.

Лозинский слушает внимательно и не перебивает, лишь периодически поглядывает на диктофон, записывающий мой рассказ. Когда дохожу до выстрела из неизвестного оружия, разворотившего висок моему собеседнику в ресторане, то замолкаю. Теперь послушаем, что в ответ на мои откровения выдаст юный прокурор.

Некоторое время он тоже молчит, видимо, переваривает услышанное, хотя ничего нового в моих словах для него, по всей видимости, нет. Наверняка уже изучил собранные материалы. Потом всё-таки интересуется:

– Как вы думаете, с какой целью был похищен ваш сын? Есть же какие-то предположения…

– Ума не приложу. До сих пор никаких конкретных требований никто мне не выдвигал.

– То есть, даже подозрений нет, кто мог стать похитителем?

– Нет.

– Может, у вас есть какие-то соображения о том, кто мог устроить охоту на похитителя вашего сына, когда вы с ним встретились, вероятно, для обсуждения условий возвращения?

– Понятия не имею.

– И ничего не можете сказать об этом неизвестном убийце-байкере?

– Я его видел только со спины, и то какую-то секунду… А вы меня, небось, уже подозреваете в сговоре с ним?

Но Лозинский не реагирует на мой вопрос, лишь задумчиво крутит в пальцах одну из своих косичек:

– Странная, однако, ситуация получается, не находите? Вашего сына похитили? Да. С какой целью? Неизвестно. Но похититель, тем не менее, решил с вами встретиться, наверняка предполагая выдвинуть какие-то требования. Логичный поступок с его стороны. Но ничего, судя по вашим словам, не успел озвучить, потому что в этот самый момент появляется новый персонаж, который никак не вписывается в планы вашего собеседника. Более того, этот байкер убивает его, тем самым обрубая все концы. Спрашивается, для чего? Кому это нужно?

– Я бы это и сам хотел узнать.

– Если бы я не был заочно знаком с вами, Даниэль, то предположил бы, что байкер – ваш человек, с помощью которого вы собирались захватить похитителя. Но что-то пошло не так, и ему пришлось стрелять на поражение… Как вы считаете, имеет право на жизнь такая версия?

– Да предполагать такое – просто глупость неимоверная! – потихоньку начинаю заводиться. Этот юный прокурорский Шерлок Холмс уже нащупывает ножкой грань, чтобы её переступить и нарушить мирное течение нашего диалога. Мирной беседой я бы это уже не назвал. Просто иезуит какой-то, честное слово!

– А как вам противоположная ситуация: байкер был в сговоре с похитителем, но что-то они между собой не поделили, – продолжает вдохновенно фантазировать Лозинский. – После этого байкер решил этаким экстремальным способом всё перевести на себя. Значит, он должен непременно в скором времени объявиться и заявить о себе. Наверняка парень знает, где скрывают похищенного, иначе не решился бы на убийство. Ну, и, конечно, следом за этим он обязательно выдвинет какие-то собственные условия. Как вы думаете?

– Может быть. Только никто пока не появлялся. А от всевозможных предположений у меня голова раскалывается. Могу ещё десяток версий вам сочинить. Разве вы не понимаете, что чем меньше фактов, тем больше версий?

– Ещё времени мало прошло, – легкомысленно машет рукой Лозинский. – Если принять мою версию за основу, то долго затягивать этот новый фигурант не станет, выйдет на вас.

– Вы предлагаете сидеть и ждать?

– А есть иной вариант? Полиция уже ищет его. Или вы знаете, как байкера найти, но держите это пока от всех в секрете?

– Послушайте, молодой человек, я вам давал повод мне не доверять?

Этот Галь, сам того не замечая, с пол-оборота уже завёл меня. Мало мне своих проблем, так ещё он морочит голову. Если он всерьёз думает, что может в чём-то помочь своими версиями и подозрениями, то сильно ошибается. Всё-таки я бывший мент, а не парень с улицы. А бывших ментов, как известно, не бывает.

– Вот, посмотрите, – Галь протягивает мне небольшой целлофановый пакетик, в котором лежит обычный английский ключ на тонкой металлической цепочке. – Вам это знакомо?

– Первый раз вижу.

– Самое странное и абсолютно не укладывающееся в голову состоит в том, о чём вам уже сообщил майор Алекс: труп вашего ресторанного собеседника каким-то невероятным образом исчез. И его одежда, которая находилась в лаборатории у экспертов, тоже исчезла. Почему-то остался только этот ключ, который лежал в кармане его комбинезона. Вы никак не можете объяснить эту невероятную ситуацию?

Пожимаю плечами и ещё раз прикидываю про себя, что, начни я сейчас рассказывать ему о перемещениях во времени и о посетившем меня собеседнике из будущего, всё только окончательно запутается, и этот дотошный юноша, впервые получивший возможность вести такое серьёзное расследование, действительно замучает меня своими расспросами.

– Можно посмотреть ключ? – спрашиваю у него.

– Пожалуйста, – Галь внимательно следит, как я верчу в руках единственную улику, оставшуюся от убитого, и ожидает моей реакции.

Ключ как ключ, ничего особенного. Такие замки ставят на каждую вторую входную дверь. Но откуда он взялся у моего погибшего собеседника? Квартиру, что ли, снимал где-то?

Как раз для меня, побывавшего в иных эпохах, нет никакой загадки в исчезновении тела пришельца и его одежды. Всё, что переместилось во времени, так или иначе, возвращается назад. Моё пребывание в прошлом, насколько помню, покойный профессор Гольдберг ограничивал парой часов, но потом эти небольшие промежутки постепенно увеличивались. Может, в будущем учёные научатся растягивать их на неограниченный срок, но, судя по исчезновению моего собеседника, к 2070 году этого не произошло. Более того, даже мёртвое тело не осталось, а тоже вернулось туда, откуда прибыло. Это для меня было новостью, хотя и вполне предсказуемой.

А ключ? Ключ, как подсказывает логика, из нашего времени, а не доставлен визитёром из будущего. Может быть, за дверью, которая им заперта, и находится мой пропавший мальчик? Где же тогда эту дверь искать?

– Ответьте мне на такой вопрос, – прерывает мои размышления Лозинский, – чем занимается ваш Илья, помимо обучения в университете? Какие у него интересы, увлечения?

И тут я неожиданно задумываюсь ещё больше. Что я знаю о сыне? Да ничего, если говорить честно! В те редкие часы, что мы находились дома вместе, я его просто не замечал, и он потихоньку привык обходиться без опеки своего взбалмошного папаши. Ну да, парень учится в университете. Девушки у него пока нет, и он вечерами подрабатывает в охране, а потом до полуночи у компьютера сидит и чуть свет уезжает на занятия. Какие у него интересы, помимо этого? Что ему интересно? Ведь не может молодой парень в его возрасте совершенно ничем не увлекаться!

– Знаю, что у него раньше была самодеятельная рок-группа, в которой он играл на гитаре, но сейчас всё это заглохло. Компьютеры – его главная любовь, и учится он на программиста. Девушки нет. Подработка в охране несколько дней в неделю – это деньги на карманные расходы…

– Иными словами, вы просто не в курсе интересов своего сына, – Лозинский, кажется, такой ситуацией опечален не меньше, чем я. – Вы кого-то из его друзей знаете?

– Простите, уважаемый Галь, но если, по одной из ваших многочисленных версий, похищение Ильи организовано им самим и его друзьями, и я даже догадываюсь, какую цель похищения вы предполагаете, то вы глубоко ошибаетесь. Деньги? Он прекрасно осведомлён о моём финансовом состоянии… К тому же не настолько плохо я знаю своего сына, чтобы заподозрить его в подобных глупостях.

– Не обижайтесь, я пытаюсь нащупать какую-нибудь зацепку…

– Вам лучше сосредоточить внимание на этом ключе. И на отпечатках пальцев, которые оставил мой погибший собеседник на столике в ресторане.

– Этим уже занимаются эксперты, – Лозинский глядит на часы и вздыхает. – У вас ещё есть какая-то информация для меня? Если нет, то я вас не задерживаю…

…Теперь я уже и в самом деле не могу найти себе места. В полиции мне делать нечего. Хотя, если появится какая-то свежая информация о сыне, то здесь она окажется в первую очередь. Штрудель, конечно, будет держать меня в курсе, но это мало радует. Ни разу ещё я не оказывался в такой тупиковой ситуации, когда нет никаких концов, а сам я совершенно растерян и не знаю, на какую луну выть.

Ключ и сохранившиеся отпечатки пальцев? Даже если бы этот ключ сейчас лежал у меня в кармане, куда бы я с ним пошёл и где бы искал ту дверь, которую он запирает? И что могут дать отпечатки пальцев человека, который ни по одной базе данных никогда не проходил? Если он и в самом деле прибыл из будущего, то в наше время ещё даже не родился!

На выходе из управления меня встречает Лёха и возвращает в свой кабинет.

– Что ты собираешься предпринимать? – настороженно спрашивает он. – Я же тебя знаю, старина, ты сидеть без дела не сможешь. Главное, прошу, чтобы ты ни в какие авантюры не лез, а то натворишь глупостей…

– Если бы у меня были какие-нибудь зацепки! А без них… – вздыхаю грустно. – Мне бы для начала этого подонка-байкера найти, ох, я бы из него душу вытряс! Ведь была же какая-то причина, по которой он стрелял в человека? И наверняка знал, кто это и с какой целью мы встречаемся… Камеры наблюдения вокруг проверили?

– Поблизости от того места, где вы сидели, камер нет, но на отрезке дороги, по которой убийца уходил, есть несколько камер. Мы их уже отработали, тем более время преступления зафиксировано вплоть до минуты. На трёх из этих камер есть снимки твоего байкера. Вот, можешь посмотреть…

Кадры на экране компьютера довольно мутные, потому что наружным камерам владельцы окрестных магазинов особого значения не придают, и висят они скорее для антуража и пущей солидности заведения. Повсюду зафиксирован щуплый, похожий на мальчишку, мотоциклист, лица которого различить невозможно из-за тёмного стекла на шлеме, опущенного до самого подбородка. Через плечо у него переброшена сумка на длинном ремешке. В неё, вероятно, он сунул оружие, из которого убил моего собеседника.

– Номер байка пробили? – интересуюсь я.

– Конечно. Он уже второй день в угоне. Кто бы сомневался…

И, хоть никаких проблесков пока нет, мне становится немного легче. Может быть, от того, что я снова попал в свою привычную ментовскую среду, где не нужно говорить много, так как твой партнёр всё понимает с полуслова, а если партнёр хороший – такой, как Лёха, то он и мыслит с тобой синхронно.

– Что по оружию?

Штрудель отрицательно мотает головой и лезет в стол за новой порцией фотографий:

– Тут вообще сплошная загадка. Даже непонятно, из какого типа оружия стреляли. То, что это не обычный пистолет, очевидно. Посмотри на рану на голове убитого – словно отверстие прожжено узконаправленным снопом огня…

– Пулю вытащили?

– В том-то и дело, что нет никакой пули! Только дыра диаметром пять сантиметров… Ты где-нибудь такое встречал?

Некоторое время рассматриваю фотографии, но меня почему-то интересует больше не жуткая рана на виске убитого, а его выражение лица. Спокойное и даже беззаботное, словно человек не подозревал о такой незавидной участи, хотя хорошо помню, как он говорил что-то о конкурентах, которым также понадобился мой сын, и об их весьма неблаговидных планах… И в будущем то же самое – во всём конкуренция. Неужели без неё никак?

Разглядывая его, помимо желания начинаю вспоминать о своих путешествиях в прошлое. Нельзя сказать, что мне не было в них страшно, ведь меня предупреждали, что если со мной, не дай Бог, случится что-то нехорошее, то при возвращении назад могут возникнуть огромные проблемы. Всё-таки смерть – даже виртуальная и невзаправдашняя – это большой удар по психике, и не только по психике. Никто не знал, что реально может произойти в такой ситуации…

Но вот одно до сих пор мне не совсем ясно, да и не было до последнего времени возможности прояснить для себя: может ли человек, подобный моему погибшему собеседнику, вернувшись в своё время, опять совершить путешествие в прошлое, то есть к нам? Живым ли он вернётся в своё время после того, что с ним здесь случилось? А далее, уже зная, чем всё закончилось при первом своём визите, сумеет ли избежать нового летального исхода? Если такое возможно, то не потеряна надежда, что я рано или поздно снова увижу этого «Стража Времени», как он себя назвал. Тем более, миссии своей он пока не выполнил… Но это всё пока, к сожалению, вопросы, а следом за ними – домыслы и фантазии, которые мой практический, ментовский ум принимать отказывается. Да и мёртвым мой загадочный собеседник был сегодня не понарошку, а взаправду – своими глазами видел дыру в его голове ещё до того, как он таинственно исчез. Так что, как ни крути…

Никакими своими соображениями делиться с Штруделем пока не собираюсь и не хочу тратить время на разъяснения и неминуемые последующие споры. Вряд ли это что-то добавит к полицейскому расследованию. К тому же, меня, как непосредственного участника событий, привлекать к участию в деле, догадываюсь, он не собирается. Разве что в качестве свидетеля и потерпевшего. Пенсионерам – место на завалинке, а молодым – дорогу. То есть, всяким галям с косичками…

– Мы бросили все силы на поиски байка, – прерывает мои размышления Лёха, – найдём его, думаю, в ближайшее время. Вряд ли убийца сумел далеко уйти. Где-нибудь его уже бросил.

– Прекрасно, – вздыхаю я, – но для меня всё-таки главное – отыскать не байк, а сына.

– Конечно, – кивает головой Лёха. – Понимаю твоё нетерпение. Я уже зарядил людей, чтобы начали поиски на территории близлежащих кварталов вокруг вашего дома. Сам посуди, Илья свою машину оставил на стоянке, то есть куда-то ушёл пешком. Если предположить, что отправился на встречу с твоим гостем из будущего, то и у того тоже не было машины. Откуда ему её взять? Да и в ресторан «Мексикано», который от вас на весьма приличном расстоянии, он прибыл, судя по всему, не на личном транспорте. Максимум, на такси, что мы тоже проверяем. Краж и угонов транспортных средств, за исключением, конечно, байка, который у нас есть на снимке, не зафиксировано. Так что наиболее вероятно, Илья, если где-то и заперт, то в радиусе нескольких кварталов в вашем районе. Ну, или, как вариант, в торговом центре, где вы встречались и где много складских помещений… Теперь по поводу ключа. В большинстве современных квартир установлены двери металлические, на которые обыкновенных английских замков не ставят. Стоит пройтись по подъездам – посмотреть… Так что круг поисков сужается. Это или старые постройки, в которых тонкие деревянные двери, или вообще подсобные помещения и сараи. Ну, или склады в торговом центре, но там тонких дверей по определению быть не может, и замки посерьёзней – амбарные… За пару-тройку дней мои люди основательно прочешут территорию. Если ничего не нароют, будем думать дальше.

– Всё это пока предположения и фантазии, – беспрерывно перебираю стопку фотографий и пытаюсь на них отыскать какую-нибудь зацепку, которая не бросилась в глаза с первого взгляда. – Понимаешь, брат, я даже домой идти не могу. Как я жене в глаза смотреть буду?

В дверь кабинета легонько стучат, потом входит незнакомый мне полицейский и с ним немолодая, полная женщина с испуганным лицом.

– Вот, разыскали даму, с чьего телефона звонили, – сообщает молоденький парнишка в форме и косится на меня, – вы просили этого человека, когда найдём, доставить прямиком к вам.

На мой недоумённый взгляд Лёха охотно разъясняет:

– Твой погибший собеседник звонил тебе с какого-то номера? Звонил. Вот мы и нашли хозяина, вернее, хозяйку того телефона.

Кивком головы он отправляет полицейского, а женщине жестом указывает на стул.

– Не понимаю, почему меня задержали! – возмущается дама, но видно, что она сильно напугана. – Я же ничего не нарушала…

– Простите, как вас зовут? – вежливо интересуется Штрудель.

– Хана Винер… Но в чём дело?

– Объясните, Хана, как получилось, что с вашего телефона вот этому человеку, – он указывает пальцем на меня, – позвонил незнакомый мужчина, которого через некоторое время убили?

– Кого убили?! – лицо женщины сразу покрывается потом. – Этого симпатичного вежливого парня убили?! Когда? За что?!

– Как этого парня звали? – Лёха не хочет вступать в полемику, ему нужны конкретные ответы. Так в своё время я учил его вести допросы.

– Не знаю! – женщина пожимает плечами. – Я вышла погулять с собакой, а тут он навстречу и очень вежливо попросил телефон на одну минутку, потому что сильно торопился, а свой мобильник, как назло, забыл дома.

– И вы ему сразу дали? Незнакомому человеку? А если бы он схватил и убежал?

– Я ему и не хотела сначала давать! Говорю, мол, у меня сейчас мигрень жестокая, и мне нужно срочно позвонить своему врачу, чтобы посоветовал какое-нибудь обезболивающее… Ну, наврала, конечно. Подумала, начну при нём болтать с кем-нибудь из подруг, а он ждать не станет и уйдёт, так как было видно, что и в самом деле торопится…

– Ну, и?

– Голова у меня действительно побаливала. Так вот, этот парень отвечает мне, мол, не надо никаких таблеток, давайте я вам без лекарств мигрень полечу… Поводил руками надо мной, какие-то точки на шее нажал, и боли как не бывало. Честное слово, экстрасенс какой-то… Ну как же ему после этого не дать позвонить?

– Вы слышали, о чём он говорил по телефону?

– Вот ещё! – обиделась Хана. – Зачем мне это? У меня после того, как мигрень пропала, такая лёгкость наступила, такое счастье, что я как пьяная была. Стояла и только по сторонам смотрела.

– Что-то он ещё вам сказал после окончания разговора?

– Поблагодарил. А я спросила: только ли головную боль он так снимать умеет или что-то ещё? У меня ведь спина болит, поясница и колени… А он усмехнулся, но тоже прямо на улице нажал на какие-то точки, поводил руками – и всё, с того времени я даже не вспоминаю о болячках!.. Жаль, что такого хорошего человека больше нет. А может, вы, господин майор, что-то путаете, и вовсе не его убили? Ну, не верю я, что у такого золотого парня какие-то враги могли быть…

После ухода Ханы мы с Лёхой молча сидим и стараемся не смотреть друг на друга. Увы, её рассказ не приблизил разгадку ни на шаг. Хотя с самого начала было ясно, что звонить наш убитый будет с чужого телефона, только… только где он мой номер взял? Впрочем, если Илью похитил он, то вполне мог воспользоваться его мобильником, а там номер вбит в память. Но звонить с его аппарата было бы, наверное, неосмотрительно, потому что, ясное дело, полиция уже начала разыскивать похитителя и после звонка мигом определила бы его местонахождение. Гораздо безопаснее выключить его вообще, а телефон попросить на улице у какой-нибудь доверчивой дамы. Что он, в конце концов, и сделал.

– Мне кажется, – рассуждает Лёха, – что этот загадочный байкер, как правильно предположил Галь, должен рано или поздно выйти на тебя. Только как он это сделает? Письмо подбросит или позвонит? Но с какого телефона и на какой? Иначе какой ему был смысл убивать твоего собеседника? Мог спокойно обойтись и без этого.

– Тем более, неизвестно, у кого из них Илья, – подхватил я.

– При этом им понадобился почему-то ещё и ты. Чем ты им приглянулся?

На этот вопрос я отвечать не собираюсь, а только пытаюсь уйти от него:

– Если бы хотели похитить меня, что им помешало сделать это сразу? Я-то на виду и ни от кого не прячусь.

– То-то и оно. Не понимаю мотивов их поступков.

– Что предлагаешь? Сидеть и ждать, пока кто-то снова засветится и объяснит свои мотивы? Тот же самый беглый байкер.

– А что ещё остаётся? Сам предлагай.

Снова вздыхаю и встаю со стула:

– Пойду, пожалуй. Не могу сидеть на одном месте…

И только когда выхожу на улицу, в кармане у меня оживает телефон. Моментально сердце в груди начинает учащённо колотиться, я выхватываю трубку и подношу к уху.

– Привет, Даник, – слышу голос Шауля Кимхи, – я много раздумывал после нашего разговора, и, кажется, у меня появилось решение…

– Лечу к тебе!

– Подожди. Сперва мы это обсудим у тебя дома – сам к тебе приду…

6

В гостях у Шауля Кимхи я прежде не был. Даже в самом начале, когда мы только познакомились, нам с Лёхой удалось побывать только на вилле его родителей, живших не в самом бедном пригороде Тель-Авива, но домой к себе Шауль ни меня, ни коллег никогда не приглашал.

В те достославные времена он работал в секретной исследовательской лаборатории, которой руководил профессор Гольдберг, и, естественно, ни о каких близких контактах с ним и дружбе разговора и быть не могло. На разных социальных ступенях мы находились. Он – элитный учёный, ассистент профессора с мировым именем, а мы с Лёхой – новые репатрианты, в самом начале своей профессиональной полицейской карьеры, а значит, почти в самом низу израильской социальной лестницы. Потом, когда наша эпопея с розыском людей, путешествующих во времени, закончилась громадным скандалом, Шауль надолго исчез из поля моего зрения. Если говорить честно, то мне совершенно не хотелось с ним больше встречаться. Уже потом, когда всё-таки пришлось встретиться, я с удивлением обнаружил, что после всех предыдущих драматических событий и потрясений он в корне изменился: стал религиозным, перестал водиться с прежними богемными знакомыми и сослуживцами, а свою прошлую деятельность в лаборатории раз и навсегда расценил как крайне кощунственную и аморальную. По доброй воле столкнул себя с верхней ступеньки, хотя мог бы вполне там оставаться, если бы не был столь принципиальным и правильным…

Хоть я человек и абсолютно светский, но понял его и не осуждал. Да и сегодня не осуждаю, когда он отказался использовать своё умение перемещать человека во времени, даже не глядя на то, что это необходимо в совсем уже благих целях. Раньше-то он использовал эту уникальную возможность направо и налево, чтобы тайком от начальства подзаработать, но… переборол себя, в конце концов, и одумался. Конечно, тогда не обошлось без моей помощи.

Сейчас же ситуация совершенно безвыходная, и если в ней показался хоть малейший просвет, и Шауль обратил на него внимание, то честь ему и хвала.

Хожу из угла в угол и с нетерпением поглядываю на часы – когда же он появится?

Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть и оторваться от своих невесёлых дум. Ну, вот и он, наконец-то, вздыхаю облегчённо…

– А идея у меня простая, – говорит Шауль, даже не отдышавшись с дороги. – Попробуем тебя переместить по времени не вперёд, как ты хотел, а, скажем, на неделю назад. Ну, в те дни, когда твой Илья ещё был дома, и никто никого не похищал. Это у нас получится.

– Что это даст? – спрашиваю, а у самого уже перехватывает дыхание от предчувствия нового поворота в моём деле.

– Просто отговоришь сына покидать дом в тот злополучный вечер, когда он пропал. Тогда его не похитят.

– Думаешь, он меня послушает?

– Отец ты или нет, в конце концов?! Кулаком стукни по столу, голос повысь… Правда, проблему с похитителями это не решит. Они всё равно потом будут искать встреч с ним. Но, по крайней мере, ты уже будешь в курсе и сумеешь что-то предпринять. Да и никаких перестрелок между этими инопланетянами не случится. Может быть…

– Проблему это и в самом деле не решит, а только отсрочит. Сына могут похитить и не в тот день, а, например, через три дня, через неделю. Да и отправился он на встречу со своим похитителем, насколько я знаю, по доброй воле. Никто его не принуждал. Не могу же я ходить с ним везде под ручку! Да он мне и не поверит…

Шауль некоторое время молчит, потом идёт на кухню, наливает себе стакан воды и залпом выпивает.

– Тогда я не знаю, как его уберечь, если ты сам этому противишься, – он присаживается в кресло и начинает обмахиваться газетой. – По крайней мере, у тебя хоть появилась бы возможность узнать, куда Илья собирается и кто за всем этим стоит. В конце концов, мог бы и проследить скрытно. Мне ли тебя учить полицейской работе? И всё бы ты тогда узнал, притом не со слов какого-то неизвестного мужика, подсевшего к тебе в ресторанчике. Лишними такие сведения никогда не бывают.

Следом за ним я тоже отправляюсь на кухню и выпиваю стакан воды.

– Убедил, – присаживаюсь рядом с Шаулем и взмахиваю рукой. – Ни за что не подумал бы, что ещё раз соглашусь путешествовать во времени, да ещё добровольно. Но никуда не денешься – других вариантов, наверное, действительно нет…

Дома у меня проводить задуманное, конечно же, нельзя. Никто не знает, сколько времени понадобится, чтобы решить все мои проблемы и предотвратить похищение, но, ясное дело, что за час-полтора не управимся. И ведь самое ужасное будет, если в этот самый момент вернётся моя дражайшая половина и обнаружит бездыханное тело своего ненаглядного мужа и сидящего рядом с ним незнакомого религиозного товарища в кипе и с пейсами. Даже представлять не хочу её реакцию. И ведь ничего же ей не объяснишь.

– К твоему приятелю Алексу, как я понимаю, в гости тоже нельзя? – усмехается Шауль. – Он теперь большой начальник в полиции и никогда этого не одобрит.

– Не будем дразнить господина майора, – киваю в ответ, – у меня уже были с ним не совсем приятные беседы по поводу сына. Раньше-то он понимал меня с полуслова, а сегодня он – начальник, я – пенсионер. Разные галактики…

– Так и быть, поехали ко мне, – вздыхает Шауль, – я по-прежнему живу один, и нам никто не помешает.

После увольнения из секретной исследовательской лаборатории на виллу к родителям или в прежнюю шикарную квартиру, где он жил раньше, Шауль так и не вернулся. Наверняка для его высокопоставленного отца это увольнение, как и потеря сыном социального статуса, были бы убийственными, если бы старик об этом, конечно, узнал. Поэтому Шауль поступил верно – сохранил всё в тайне и резко ограничил общение с родителями.

Теперь он снимает маленькую квартирку в небогатом религиозном квартале. Живёт по издавна заведённому здесь распорядку – замкнуто и почти никого к себе в гости не приглашает. Я не исключение. Но сегодня случай неординарный, поэтому, несмотря на косые взгляды обитателей района, мы и едем в его берлогу. По дороге заезжаем в аптеку, где Шауль закупает целый ворох капельниц, шприцев и каких-то лекарств.

– Зачем? – спрашиваю удивлённо. – Мы же раньше прекрасно обходились без всего этого.

– Раньше обходились, – качает головой Шауль, – но и ты тогда был моложе. А сегодня ты – пенсионер. Вдруг сердечко забарахлит или ещё что-нибудь нехорошее с тобой приключится…

Чертыхаясь про себя на всех друзей и знакомых, для которых с выходом на пенсию я перестал быть полноценным человеком, а превратился чуть ли не в засохший артефакт, еду дальше.

Жилище Шауля разглядывать некогда, да и ему, чувствуется, не очень хочется знакомить меня со своим нынешним убогим образом жизни и затягивать нашу процедуру. Жестом он указывает на широкую тахту в углу своей единственной комнаты и деловито сообщает:

– Твой сын пропал одиннадцатого июня, верно? Значит, нам с тобой нужно вернуться по времени приблизительно на неделю назад. Скажем, в третье или четвёртое число. Устраивает? Никаких иных пожеланий нет?

Отрицательно мотаю головой и укладываюсь на тахту. Протягиваю Шаулю на всякий случай свой телефон:

– Если кто-то позвонит, пока меня… э-э, не будет… то ответь, пожалуйста. Может, придёт новая информация от похитителей, тогда говори от моего имени. А вдруг и сам Илья объявится…

Пару минут Шауль читает шёпотом какую-то молитву, при этом хмурится и закрывает глаза, потом быстро пересаживается на тахту рядом со мной и произносит заученные фразы:

– Сейчас я начну считать в обратном порядке от десяти до одного, а ты повторяй за мной. Твои веки станут всё тяжелее и тяжелее. Впрочем, ты это и так знаешь… А при словах «Мент – везде мент» ты заснёшь.

– Откуда ты эти слова знаешь? – усмехаюсь невольно. – Да ещё на русском…

– От вас с Алексом постоянно слышал. Вот и запомнил. Так что пускай и станут эти слова для тебя кодом…

…Не знаю, где я сейчас нахожусь. Вокруг меня какой-то чёрный клочковатый дым. Пытаюсь разогнать его, но ничего не получается. Руки вязнут в нём, как в киселе, и я даже ощущаю его липкие плотные комки, забирающиеся под рубашку.

Где я? Должен же был оказаться у себя дома, рядом с комнатой сына. По крайней мере, так я загадывал перед путешествием. А что сейчас вокруг меня?

Под ногами какой-то слежавшийся песок и камни. Присаживаюсь на корточки и ощупываю землю, потому что глядеть по сторонам мешает всё тот же чёрный дым… Странно, но вблизи от моего дома нет никаких каменистых участков – повсюду асфальт, трава, плитки. Что-то, наверное, Шауль напутал!

Пробую идти по этому песку с камнями, потому что стоять и ждать, пока дым рассеется, нет времени. И сразу в лицо мне начинает дуть влажный холодный ветер с запахом гари и одновременно гнили и плесени. Как будто впереди болото, в котором я непременно увязну…

Но я же знаю, что всё происходит не на самом деле – моё подсознание вытащило из каких-то неведомых глубин памяти этот песок и эти камни, чёрный дым и ожидание болота. Тело-то моё никуда не переместилось – оно по-прежнему в комнате Шауля, а сам он сидит рядом и ждёт моего возвращения…

Впереди ничего не видно, и я вытягиваю руки, чтобы не наткнуться на какую-нибудь незримую преграду. И, конечно, сразу же натыкаюсь – передо мной шершавая каменная стена, отвесно уходящая вверх. Пытаюсь озираться по сторонам, но проклятый дым застилает обзор.

Какая-то горечь и обида из-за того, что я попал не туда, куда хотел, и теперь вынужден ощупывать какую-то холодную влажную стену вместо того, чтобы заниматься поисками сына, перехватывают горло спазмом, и я пробую что-то отчаянно выкрикнуть, выругаться, но даже голоса своего не слышу. Да и кого мне тут звать?

Ну что за невезение? Мне же ничего сверхъестественного не нужно, а тут такое…

Отдёргиваю руки от стены и закрываю ладонями лицо – а оно мокрое от слёз… Слёзы-то зачем?

И сразу вокруг меня начинает закручиваться вихрями чёрный дым, который отталкивает мои руки от стены, снова забивается под рубаху сырыми влажными лапами, и устоять на месте уже невозможно.

Мне не страшно, а только обидно. Всё это кажется глупой игрой и не игрой одновременно. Что-то грозное и непонятное окружает меня. Где я?!

Почему такая… несправедливость?

Какие-то неприятные плотные потоки воздуха закручиваются вокруг моего тела, неожиданно поднимают вверх и куда-то с рёвом несут. В ушах начинает тикать сумасшедший оглушающий секундомер, и каждый новый удар его молоточков всё глубже и глубже вколачивает свои невидимые секунды-гвозди в мою голову. Хватаюсь за виски, потом зажимаю уши, а удары не стихают, лишь грохочут всё громче и громче…

– Дани, очнись! – голос Шауля доносится откуда-то издалека. Грохочущий безумный секундомер сразу сбивается с ритма, и вихрь, в котором я беспомощно барахтаюсь, постепенно стихает. – Подожди, приятель, сейчас сделаю укольчик, и тебе станет легче.

Укола шприца не чувствую, зато по левой руке стразу пробегает бодрящий весёлый холодок, и я тут же пытаюсь открыть глаза.

– Что-то, наверное, пошло не так, – это опять голос Шауля. – Ты вёл себя неспокойно, бился и отталкивал мои руки, когда я пытался тебя удержать… Удалось сделать то, что хотел?

Пробую что-то проговорить, но губы меня не слушаются, поэтому только отрицательно мотаю головой.

– Но куда-то же ты попал? – не отстаёт от меня Шауль.

– И сам не знаю, где я был… – это первое, что мне удаётся прошептать. – Какой-то чёрный дым, стена…

– А твой дом и сын?

– Ничего этого не было. Словно что-то мешало мне туда попасть…

Шауль молчит, только разглядывает меня, и на его лице полное недоумение.

– Сколько времени я отсутствовал? – медленно прихожу в себя и даже пытаюсь встать с тахты, но Шауль мне не позволяет:

– Полежи немного. Сейчас измерю давление, дам таблетку, и тебе станет лучше.

– Объясни, что со мной происходило? – не успокаиваюсь. – Какое-то незнакомое место, в котором я никогда не был. А должен был оказаться дома… Где я очутился в действительности?

– Говорю же, что не знаю. С такой ситуацией мне ещё не приходилось встречаться…

Не обращая на него внимания, спускаю ноги с тахты и требую:

– Дай руку! Помоги встать.

Как ни странно, особой слабости не чувствую. Слегка кружится голова, но получается сделать пару шагов до стола.

Крепкий кофе, который Шауль приготовил спустя некоторое время, приводит меня в чувство окончательно.

– Как думаешь, что это всё-таки могло быть? – спрашиваю у него и с жадностью отпиваю из чашки.

– Может, тебе подспудно что-то не давало вернуться в то время? – Шауль задумчиво тянет слова. – Какой-то экран ты поставил в своём сознании, сам того не осознавая… Других объяснений у меня нет.

– Ты это сейчас придумал, или такое уже было раньше? Ну, с кем-нибудь из твоих подопечных при перемещении во времени?

– Нет, раньше не было…

Некоторое время мы неподвижно сидим, но разговаривать больше не о чем. Потом я поднимаюсь и протягиваю руку Шаулю:

– Спасибо, брат, за помощь. Жаль, что у нас ничего не получилось.

– За что благодаришь? Я же тебе не смог помочь! – в глазах у него такая тоска и такое отчаяние, что мне становится его жалко. – Прости меня…

– Ну, что ты говоришь! – усмехаюсь невесело и иду к дверям. – Я всё понимаю…

– Тебя проводить?

– Не надо…

Весь остаток дня не нахожу себе места. Мне всё время кажется, что я чего-то не доделал, что-то упустил, хотя мог бы более основательно продумать детали. И с Шаулем всё сложилось неправильно. Раньше-то у него удавались любые перемещения и куда угодно. Навык гипноза утратил, что ли? Или специально сделал что-то не так, чтобы я впредь не обращался к нему с подобными просьбами? Хотя нет, не такой он человек, чтобы обманывать и вредить исподтишка. Прости, брат, за подозрения…

В глубине души чувствую, что в случившемся виноват, наверное, только я сам. Но в чём – не могу разобраться… Может, виноват в том, что прожил свою жизнь без оглядки, не жалея ни себя, ни окружающих? Топал к какой-то неясной цели, не обращая ни на кого внимания? Считал, что важнее её ничего на свете нет. Ни сын, ни семья, ни друзья… Делил свой мир только на чёрное и белое, а всего остального просто не замечал. И вот дотопался – цели не достиг, а сил уже не осталось…

Сижу сейчас и вместо того, чтобы куда-то бежать и что-то предпринимать (какое, однако, дурацкое казённое слово!), рассуждаю о недостигнутых целях и прочей чепухе… Может быть, причина всех моих проколов в том, что я никогда никому и ни во что не верил? И профессия мента здесь ни при чём. Только предлог, чтобы списать на неё свою беспомощность…

Ведь посмеивался же над людьми, искренне верующими и соблюдающими религиозные предписания, никогда не скрывая этого! И всегда повторял при этом глупейшую банальщину, мол, сначала позаботься о хлебе насущном, а уж потом о спасении души. Ну, и чего в результате добился? Сделал ли для кого-то доброе и хорошее, за что тебя будут помнить?.. Главное, ещё прибавлял, чтобы костюмчик хорошо сидел, а всё остальное – ерунда… А может, всё как раз совершенно наоборот, и сытое брюхо просто не позволяет задумываться о высоком и вечном? О том, ради чего мы приходим в это мир?..

Ох, нужно заканчивать с этими сумбурными и бессвязными мыслями – только доведу себя до ручки, а пользы не будет никакой!

Телефон весь день молчит – ни похитители не объявляются, ни Лёха со своими доблестными операми не тревожат. В принципе, Штрудель – человек обязательный, и, если бы у него появились какие-то подвижки, непременно сообщил бы… Значит, у него пока пусто.

Жена чувствует, что со мной творится неладное, поэтому не пристаёт с расспросами, а молча сидит у телевизора, однако вместо экрана глядит куда-то в сторону. Мне бы подсесть к ней, обнять, попробовать успокоить и утешить – да только что я скажу? В руках у неё телефон, и она постоянно набирает номер сына – вдруг произойдёт чудо, и он откликнется.

Но чудес у нас давно не происходит. Не отвечает телефон Ильи.

Хожу из угла в угол и пытаюсь выудить из головы хоть какие-то новые, более связные мысли. У меня всегда бывает так, когда ситуация безвыходная. Зацепишься за какое-нибудь словечко, мусолишь его и перекатываешь во рту, как круглый камешек, потом следом за ним выплывает ещё одно слово, ещё камешек, а там, глядишь, вырисовывается неожиданное решение – пускай абсурдное и неправильное, но, в конце концов, за ним приходит следующая идея, уже более реальная и верная, и так до тех пор, пока идея не дозреет окончательно. Ментовская практика, ещё оттуда…

Но зацепиться пока абсолютно не за что. В голове пусто, вот только знакомые осточертевшие молоточки просыпаются и начинают уже реально всё сильнее колотить по вискам. Было такое не раз, и всегда это заканчивалось дикой головной болью, от которой никакие таблетки не помогают.

Лучше прилягу и попробую заснуть. Всё равно сегодня ничего не случится.

И сразу проваливаюсь в сон, как в какой-то чёрный бездонный омут…

…Снова у меня под ногами песок и камни. Шаг за шагом продираюсь сквозь надоевший чёрный дым и чувствую, как он заметно редеет. Вокруг пока ничего не различить, но хотя бы уже слегка проглядываются мои руки, ощупывающие пустоту, по которой иду.

Неужели гипноз Шауля продолжается? Или это что-то другое?.. Шауль, брат, отзовись! Объясни, что происходит! Кроме тебя, никто не объяснит…

Жду, когда мои руки упрутся в стену, которая преграждала дорогу прошлый раз.

А дым постепенно редеет, и теперь это уже не дым, а скорее полупрозрачный туман, сквозь который просматриваются какие-то неясные контуры вдали. Но что это, ещё не видно.

И стены пока нет, а только песок и камни, по которым ступаю. Шаги мои всё уверенней, и идти намного легче, потому что туман почти рассеялся, и впереди – извилистая дорога, петляющая среди валунов. С каждым пройденным шагом камней становится всё больше, но дорога упрямо огибает их и поднимается вверх.

Впереди на горизонте гора, на самой верхушке которой… Господи, да это же старинный замок! Куда меня занесло? Вот ещё – не хватало попасть в какую-то детскую сказку! В детство впадаю, что ли?! Но никуда не денешься – вокруг пустынная и безлюдная степь, теряющаяся в тумане. Остаётся только идти по камням к этому замку. Больше некуда.

А дорога становится всё круче и круче, правда, и замок, если поднять вверх голову, всё ближе. Уже различаю его зубчатые стены, шахматные башенки, закрытые ставни на окнах мрачного внутреннего здания.

Где же обитатели этой сказки? Наверняка должны быть наподобие каких-нибудь игрушечных валетов с алебардами, важных вельмож в камзолах, дам в корсетах и с веерами, рыцарей с копьями на конях… Боже, какую ерунду иногда вытаскивает память из своих потаённых уголков! В карточного дурака судьба, что ли, решила со мной поиграть?

Зачем я поднимаюсь в замок? Для чего он мне?.. Наверное, потому, что идти больше некуда – вокруг безжизненная степь, и от горизонта до горизонта – только мрачная равнина и небо. А ещё – совершенно наивная и инфантильная уверенность в том, что всё закончится хорошо, в какие бы сказочные передряги я ни попал. И даже хорошо, что попал… Мне же обещали! Кто? Неизвестно, но сказки должны всегда заканчиваться хорошо. Неизменная вера в чудо в любом возрасте…

Ох уж эти сказки, с которыми, как мне казалось, я навсегда распрощался ещё в детстве!..

Подъём становится ещё круче, и, чтобы удержаться, приходится помогать себе, хватаясь за камни. Смотрю по сторонам, но дорога заканчивается, и нигде не видно дорожки или тропинки, ведущей к воротам замка. Как же поднимаются наверх его обитатели?

…И опять перед глазами стена. Но это уже не просто стена, а мощное крепостное укрепление, окружающее замок. Сколько его ни оглядываю, ворот не видать. В замешательстве останавливаюсь и поднимаю голову к верхним оконцам, одно из которых неожиданно распахивается, но за ним мрак.

– Остановись, путник! – откуда-то, вероятно, из этого оконца доносится голос. Какой он – не могу разобрать. Мужской или женский, низкий или высокий, громкий или тихий… Может, вообще возник только в моей голове? Или это отголосок ветра?

– Остановись, путник! Ты ведь пришёл сюда за разгадкой своей тайны?

А дальше тишина, и спустя минуту голос повторяет свой вопрос.

– Нет у меня никакой тайны, – еле слышно шепчут мои губы, – хочу лишь найти своего сына, а для этого мне нужно вернуться на неделю назад. Это всё, что я хочу.

Шепчу еле слышно, но мой невидимый собеседник меня слышит:

– Ты пока не можешь этого сделать!

– Почему? – почти выкрикиваю. – Я уже не раз путешествовал во времени! В разных эпохах побывал – что тут сложного? Всего какие-то пару дней, и я вернусь назад!

А в голове уже проносится мысль: зачем я рассказываю об этом какому-то неизвестному голосу, обладателя которого даже не вижу? О чём его прошу? Как он мне может помочь?!

– Ты не сумеешь этого сделать, путник! – повторяет голос. – Потому что раньше ты путешествовал в такие эпохи, где тебя ещё не было. Ты тогда ещё не родился. А сегодня захотел попасть туда, где ты уже есть, и хотя бы короткое время оказаться самим собой в двух лицах. Это противоестественно, и такого мы допустить не можем…

– Кто мы?

– «Стражи Времени».

– Какие ещё «Стражи Времени»? Что за ерунда? Откуда вы взялись на мою голову?!

– Вернись, путник, домой, а когда ты понадобишься, мы призовём тебя.

– Ничего не понимаю – куда меня нужно призывать? Мне лишь бы сына найти, а всё остальное…

Но меня никто не слышит, лишь непонятным шелестящим эхом раскатывается:

– Тебя позовут! Иди…

Лежу в темноте с открытыми глазами. Светящиеся цифры на часах показывают полтретьего ночи. На лбу испарина, а во рту, наоборот, пересохло.

Что со мной происходит? Совсем дошёл до ручки. Чертовщина какая-то постоянно мерещится…

Тихо, чтобы не потревожить прикорнувшую рядом жену, встаю и перебираюсь на кухню, где света не включаю, но долго, почти до самых первых рассветных лучей, стою у открытого окна и курю одну сигарету за другой…

7

Сны я обычно не запоминаю. Иногда, правда, остаётся утром неприятное ощущение, если снилось что-то плохое, а ночь прошла беспокойно, но это только ощущение чего-то пережитого, невзаправдашнего – никаких подробностей и деталей. Или ещё, бывает, например, что весь день чувствуешь себя неважно, и тогда спишь некрепко, с частыми болезненными пробуждениями. Сон, который неожиданно прерывается, не успевает забыться, стоит в глазах и запоминается уже надолго. Однако всё равно ясно понимаешь, что это всего лишь разгулявшееся воображение…

Но что происходило со мной этой ночью? Почему приснившееся никуда не исчезает? Вполне отчётливо помню звуки и краски, подошвы ног всё ещё ощущают острые камни, ладони до сих пор гудят от уколов колючего кустарника на скалах, за которые цеплялся, когда карабкался в гору. И главное – в ушах не смолкает эхо таинственного голоса, остановившего меня у стены замка…

Растираю виски, пью воду, мотаю головой – но не получается сбросить этот морок… Совсем я расклеился. Пенсионе-е-ер…

Жена в мою сторону не смотрит, словно я – главный виновник пропажи сына. Она лишь молча собирается и уходит на работу. Я же остаюсь наедине со своим кошмарным сном, который по-прежнему не отпускает меня и постоянно вертится в памяти.

Психика у меня, надеюсь, крепкая, и с ума я ещё не сошёл, прокручивая в голове приснившиеся картинки. Но и сидеть в четырёх стенах совершенно не хочется, поэтому выскакиваю на улицу под надуманным предлогом – проверить в машине своего венгерского железного друга, спрятанного в багажнике.

Пока спускаюсь по лестнице, меня настигает телефонный звонок.

– Привет! – жизнерадостно кричит в трубку Штрудель. – Как ночь прошла?

На дежурный вопрос – дежурный ответ:

– Прекрасно… Есть какие-нибудь новости?

– Есть. Правда, не очень утешительные. Нашли мы дверь с замком, к которому подходит ключ нашего загадочного покойника.

– Ну, и…?

– Ильи там нет… Впрочем, что об этом по телефону говорить? Подъезжай в управление, тут и пообщаемся. Тем более что есть некоторые вопросы, над которыми нам следовало бы вместе голову поломать.

– Что-то серьёзное?

– Как тебе сказать…

– Уже еду.

Вид у Лёхи сейчас такой, что, вероятно, краше в гроб кладут. Он мрачно сидит в своём кабинете, бывшем кабинете нашего прежнего бравого начальника майора Дрора, и, хоть в полную силу работает кондиционер над головой, Лёхин лоб покрыт крупным потом, а небритые щёки он постоянно вытирает клочками туалетной бумаги из рулончика, лежащего поверх служебных документов. Белые обрывки застревают в его щетине, и Лёха брезгливо стряхивает их себе на рубашку.

Молча пожав мне руку, он без подготовки выпаливает заранее заготовленную речь:

– Мы нашли место, в котором прятали Илью. Это рабочая бытовка на территории бывшего завода металлоконструкций в промышленной зоне. Располагается в трёх километрах от торгового центра, где произошло убийство твоего незнакомого собеседника. Илья в этой комнатке находился предположительно два дня. Сейчас его там нет, но остались его вещи – сумка с ноутбуком и портмоне с удостоверением личности и кредитными карточками. Мы даже успели проверить – с карточек никаких денег не снято. Так что цель похищения, как я предполагаю, не денежный выкуп. Но что тогда? Ещё одна загадка…

Лёха тянется к графину с водой и стакану. Пока он отвлёкся, успеваю задать вопрос:

– Кто хозяин бывшего заводика?

– Про хозяина известно одно: он находится сегодня не здесь, потому что завод закрыт, а помещения бытовок он сдаёт для проживания нелегальным рабочим.

– И где же он сейчас?

– Обитает в собственном доме на севере, под Хайфой. Корни его из России, в стране проживает уже полсотни лет, но по-русски разговаривает весьма прилично. Раньше занимался крупными подрядами – изготавливал металлоконструкции для химических предприятий, и на его заводе в лучшие времена работало почти сорок человек. Сейчас подрядов практически нет, поэтому лавочку он прикрыл, оборудование распродал, и громадный производственный корпус стоит пустой. Возможно, тоже выставлен на продажу… Мы его вызвали, завтра должен приехать и появиться у нас.

– Считаешь, что он может быть причастен к похищению Ильи?

– Вряд ли, ведь его здесь последнее время не было, но нужно в этом убедиться.

– А что с нелегалами?

– Всего их там четверо. Живут в комнате по соседству с бытовкой, в которой содержали Илью. Троих мы взяли, а четвёртый, по их словам, уже вторую ночь не появляется. Друг с другом они знакомы слабо, потому что почти не общаются, так как вкалывают с утра до ночи. Рано утром уходят на работу и возвращаются только переночевать. Деньги за проживание каждый из них платит раз в три месяца персонально Вольфу…

– Какому Вольфу?

– Так зовут хозяина заводика. Вольф Шварц.

– Этих нелегалов, надеюсь, уже задержали?

– Конечно. Тем более, что причина есть – у всех рабочие визы просрочены. Ты с ними пообщаешься сегодня же. Один из них – гражданин Узбекистана, другой – Украины, третий – Молдавии. Откуда четвёртый – предстоит выяснить, потому что никто из них с ним близко не знаком. Он среди них новенький.

– Сам-то лично с ними уже пообщался?

– Откуда! Их ночью задержали, а я на службе появился только в восемь. Мне сразу обо всём и доложили.

– Ну, так чего мы ждём? – нетерпеливо подскакиваю со стула и чуть ли не хватаю Лёху за шиворот.

– Подожди, – отмахивается он, – так просто вытащить их из обезьянника и начать допрашивать нельзя! Есть соответствующая процедура. Ты же, бывший мент, в курсе…

– Какая процедура, к чертям собачьим?! – взрываюсь я. – Давай, вызывай по одному прямо сюда в кабинет! Я им устрою процедуру…

– Ох, подведёшь ты меня под монастырь! Ты-то уже бывший, а я пока нет… – вздыхает Лёха, но куда-то звонит и командует поочерёдно доставить к нему задержанных.

Пока мы ждём, он заваривает свой невкусный кофе и ставит передо мной чашку, потом мрачно садится в кресло и отворачивается.

– Перестань дуться! – примирительно хлопаю его по плечу. – Поставь себя на моё место, как бы ты себя повёл?

– Не знаю! – бубнит Лёха обиженно. – Но и ты поставь себя на моё место! Знаешь, сколько людишек за мной сегодня подглядывает и ждёт не дождётся, чтобы я на чём-то прокололся? Не знаешь! Ты-то всегда был опером, и притом хорошим, так что никто под тебя не копал, а начальником полиции не был и представить себе не можешь, какой это понос…

– Возвращайся назад в убойный – и все вопросы с желудком решатся, – усмехаюсь невольно.

– Ага, решатся…

Почти три часа мы безвылазно сидим и допрашиваем нелегалов, поселившихся на заводе разорившегося промышленника Вольфа Шварца. Если бы не приобретённая за годы службы закалка, нас можно было бы выносить из Лёхиного кабинета вперёд ногами.

Но выяснить удаётся немного. Самым разговорчивым оказался, как ни странно, маленький смуглый узбек, который приехал в нашу страну чуть больше года назад и всё это время вкалывал на всевозможных стройках. Негодяи-прорабы с удовольствием брали его чернорабочим, потому что трудился он за троих, довольствовался половинной зарплатой и, конечно же, никогда слова поперёк не сказал. Боялся, бедняга, депортации, которой его периодически стращали все, кому не лень.

О том, что в соседней бытовке кто-то пару дней находился, он даже не подозревал, потому что после возвращения с работы замертво валился на свой матрац и спал беспробудно до шести утра, потом подхватывался и снова убегал на стройку. Выходные у него случались не каждую неделю, но уж если случались, то он или отсыпался на пару недель вперёд, или относил заработанные деньги кому-то из соотечественников, кто мог с оказией переправить их родным в Узбекистан.

Никого из посторонних или незнакомых людей рядом с их комнатой он не встречал. Да и попасть к ним в бытовки довольно сложно, потому что заводские ворота заперты и никогда не открываются, а к железной двери в административный корпус, через которую можно пройти внутрь, у каждого есть свой личный ключ, выданный Вольфом. Разве что кто-то из своих приведёт постороннего на территорию, но это его мало интересует…

Последние его слова меня настораживают: если никто, кроме этих четырёх работяг, попасть на территорию завода не может, значит, кто-то из них, как минимум, должен был видеть, кто и как доставлял Илью в комнатку рядом с их бытовкой. А может быть, даже сами принимали участие в этом.

– Отправляй этого фрукта назад в обезьянник, – киваю Штруделю, – похоже, он и в самом деле не при делах.

– Ой, меня же депортируют! – хнычет узбек. – Вы – хорошие люди, помогите мне, пожалуйста, остаться здесь хотя бы ещё на полгода. Я же единственный, кто кормит мою большую семью в Андижане…

Честное слово, мне искренне жалко этого парня – работает, как вол, деньги до копеечки отсылает домой, ни на что не претендует… Эх, поменять бы его и его коллег на наших тунеядцев, которые обивают пороги Института национального страхования, выколачивая всевозможные пособия, а сами ничего тяжелее стакана с кофе и сигареты в руках не держали… Сколько бы проблем государство одним махом тогда решило!

Пока мы ожидаем следующего задержанного, Штрудель предлагает:

– Давай с ними поиграем в хорошего и плохого полицейского. Классика жанра. Ты будешь безутешным папашей, а я злым ментом…

– Будто я и так не безутешный папаша! – огрызаюсь, но ничего прибавить не успеваю, потому что в кабинет вводят следующего задержанного – молдаванина.

В отличие от предыдущего своего коллеги, этот сразу переходит в атаку:

– Что я такого натворил? За что меня арестовали? Ну да, закончилась у меня виза три месяца назад, так ничего страшного – я тут навсегда оставаться не собираюсь, а только заработаю ещё немного денег и сам уеду домой! Честное слово, уеду!

– Тебя не арестовали, а пока задержали. Эти свои байки будешь в иммиграционной службе рассказывать… Тебя доставили сюда совсем по другому поводу, – Лёха повышает голос и в самом деле изображает из себя злого и несговорчивого мента, готового порвать любого, кто станет поперёк закона. – Ты лучше сейчас сиди тише воды, ниже травы и внятно отвечай на вопросы, которые тебе задают. Понял?

Молдаванин сразу сникает и даже прикрывает рот ладонью.

– Вот перед тобой человек, – Лёха указывает на меня пальцем, – у которого недавно похитили сына. Злодеи держали его в соседней с вами бытовке. И не отнекивайся, что в чужие дела носа не суёшь и ничего не знаешь… А теперь слушаю тебя. Расскажи обо всём, что видел. Если этому господину не понравится твой ответ, то я просто выйду на пять минут в коридор, а он знает, что делать…

Тут Лёха, конечно, сильно перебирает, и, если кто-то из завистников, на которых он мне жаловался, и в самом деле узнает о таком допросе задержанного гастарбайтера, которого пока ни в чём не обвиняют, хреново ему придётся. Впрочем, что для лучшего друга, то есть для меня, не сделаешь – вот он и старается…

Некоторое время молдаванин ошарашенно переводит взгляд то на него, то на меня, потом совершенно другим тоном – тихим и спокойным – говорит:

– Мы с друзьями и в самом деле ничего не знаем. Кто мы такие? Я простой тракторист и шофёр, который приехал в Израиль немного подзаработать, и в чужие дела не лезу. Мне наш хозяин господин Вольф так и сказал: будешь сидеть тихо и никуда не высовываться, всё будет шито-крыто, никто тебя не тронет…

– Я тебя не о хозяине спрашивал, – напоминает Лёха, – ты о деле говори.

Некоторое время молдаванин молчит, лишь хитро разглядывает опять то Лёху, то меня, но в глазах его нет ни капли страха.

– Слушай, начальник, – говорит он и неожиданно цыкает зубом, – давай баш на баш: я тебе рассказываю всё, что знаю, а ты меня отпускаешь с миром и не стучишь в иммиграционную службу, а?

– Сидел, что ли? – недоверчиво спрашивает Лёха.

– Было дело. Ну, так как?

– А если не отпущу?

– Тогда никакого разговора не получится, – притворно вздыхает молдаванин, – и я поеду на родину раньше времени, но за счёт израильской полиции.

– Не боишься перед отъездом и здесь в тюрьму загреметь?

– За что? За недоносительство? Так в нашей тюрьме я уже посидел. Посижу и в вашей. У вас, говорят, там йогуртами кормят и творожком. И ишачить, как папу Карло, не заставляют…

– А кто же без тебя твою семью содержать на родине будет? Из тюрьмы-то йогурты на волю не передашь…

Сижу в сторонке, слушаю препирательства Лёхи и задержанного, и всё больше во мне закипает ярость на своего бывшего подопечного. Ведь в подобном диалоге между ментом и задержанным всегда побеждает не тот, кто прав, а тот, у кого характер крепче. Сегодня Лёха, как видно, оказался слабоват против этого тщедушного, занюханного нелегала. Плохую он у меня прошёл школу ментовского искусства, так в анналы истории и запишем.

– Короче, – медленно встаю со своего стула и обращаюсь к Штруделю, – ты, кажется, собирался выйти на пять минут и оставить нас с этим фертом один на один? Дай-ка я сам пообщаюсь с ним. Сделай заодно кофе и принеси полотенце, чтобы руки потом вытереть…

Лёха молча встаёт и выходит из-за стола, но молдаванин тут же спохватывается и начинает быстро и сбивчиво лепетать:

– Не надо, начальник, не уходи! Мне скрывать на самом деле нечего. Зачем на себя чужие косяки брать, да ещё ни за что по шее получать?!

Но Лёха, видимо, менять своего решения не намерен. Тайком подмигнув мне, он неторопливо выходит из кабинета и демонстративно запирает дверь на ключ.

Некоторое время мы сидим молча, потом я подхожу к съёжившемуся молдаванину и кладу руку на его плечо:

– У тебя есть дети?

– Да, – тихо отвечает он, – двое. Мальчик и девочка.

– Сколько им?

– Парню уже шестнадцать, – сразу расцветает молдаванин, – а девочке пять.

– Чего такой большой промежуток между ними?

Молдаванин хитро усмехается:

– Так ведь отсидка у меня была восьмилетняя после рождения сына.

– За что попал?

– Соседскую машину с приятелем угнали, потом её разобрали на запчасти и продали.

– Разве у вас в Молдове так много дают за кражу машины?

– Так мы же соседа вдобавок… того… Не хотел машину добром отдавать.

И говорит всё это он с такой ласковой улыбкой, будто рассказывает о том, как выпивал вчера с мужиками, ну и помахал с ними кулаками по пьяному делу.

Убираю руку с его плеча и вздыхаю:

– А вот моему сыну двадцать пять. Через месяц двадцать шесть исполнится. Его похитили…

– Мои соболезнования, начальник. Но я-то здесь при чём?

– Держали его в бытовке рядом с вами. Тебе уже об этом сказали. Вот и хочу узнать обо всём, что ты видел.

– Ну, ладно. Раз уж ты мне про детей моих напомнил, да и разговариваешь не как с последней скотиной, как все тут у вас, а как с человеком, то расскажу. Только я, честное слово, мало что видел. Мы же, сам понимаешь, целый день на работе, а если есть свободное время, то или в магазин за продуктами ездим на велосипеде, или бельишко стираем и отсыпаемся. Нам Шварц даже телевизор свой старый подогнал, да только смотреть его некогда. Поверь, друг с другом даже не общаемся, но не потому, что не о чем, а потому, что сил не остаётся на беседы… Дай сигаретку, что ли, начальник!

Хоть в полиции запрет на курение в помещениях не отменён ещё со времён прежнего начальника, майора Дрора, но теперь тут в начальниках Лёха, который раньше бегал дымить в туалет или на улицу, но у себя в новом кабинете наверняка тайком от подчинённых грешит потихоньку. Или по-прежнему по инерции терпит до выхода на свежий воздух.

Достаю сигарету и протягиваю ласковому убийце.

– Лица человека, которого держали в соседней бытовке, – охотно начинает молдаванин, – никто из нас не видел. Когда его привезли три дня назад, все мы уже спали, потому что была глубокая ночь. Мы хотели было выйти из своей комнаты и посмотреть, что происходит, но дверь оказалась подпёртой снаружи. Мы давай орать, мол, что за дела, и решили, что это Вольф с кем-то приехал, но оказалось, что Вольфа с теми людьми нет. Чей-то голос ответил, что всё в порядке, и мы можем не беспокоиться, только пусть выйдет наш старший, и ему всё объяснят…

– Ну, и ты вышел?

– Нет, у нас же старший не я, а Петро. Он к ним и выходил.

– Кто такой Петро?

– Наш сварщик, который с Украины. Вы же его повязали вместе со всеми. Он сейчас в вашем обезьяннике парится.

– И что ему эти люди сказали?

– Сами у него и спросите!

– Но вам он что-то рассказывал?

– Ничего особенного. Ему дали денег, чтобы купил продуктов и дважды в день относил еду пленнику в его каморку. Ну и, конечно, нам немного перепало.

– А сам-то ты к пленнику не заглядывал разве? Не любопытно было, что ли?

– Если честно, то нисколько. Меня – извини, начальник! – здесь только деньги интересуют. А всё остальное – это ваши проблемы…

Больше с ним разговаривать было, наверное, не о чем. Звоню Штруделю и прошу:

– Забирайте этого фрукта и приводите последнего!

– Э-э, начальник, – напоминает о себе молдаванин, – так что с нашим уговором?

– С каким уговором?

– О том, что вы меня отпустите в обмен на информацию…

– Фильмов про шпионов насмотрелся, приятель? Как я тебя могу отпустить? Я даже в полиции не работаю. Давай топай назад в обезьянник, а в иммиграционной службе решат, что с тобой делать.

– Ну, ты хоть словечко там замолви, что я неоценимую помощь полиции оказывал. Бескорыстно…

Перед нами с Лёхой сидит здоровый дядька, бритый почти наголо, с хорошо накачанными мышцами. Из одежды на нём треники и белая несвежая майка.

– Давай знакомиться, Петро, – говорю ему миролюбиво и уже прикидываю про себя, что каждое слово из него придётся вытаскивать чуть ли не клещами.

– Вы уже и имя моё узнали? – глухо интересуется он. – А что вы ещё знаете?

– Тебе есть что скрывать?

Петро молча пожимает плечами, но ничего не отвечает. Видимо, он после задержания полицией смирился с тем, что его непременно теперь депортируют, потому и обсуждать ничего ни с кем не собирается. Нужно его как-то попытаться разговорить.

– Думаешь, так легко от нас молчанием отделаешься? – Лёха тоже это понимает и, как вижу, миндальничать с ним не собирается. Играть же роль злого полицейского ему, как видно, понравилось. – Помимо того, что ты здесь находишься нелегально, так ещё и срок себе намотаешь за участие в похищении человека! Всем вам почему-то кажется, что израильская тюрьма – санаторий, так ты вполне сможешь убедиться, что это не совсем одно и то же…

– Что вы меня пугаете? – Петро впивается в него ненавидящим взглядом. – Да мне после того, что я от вас пережил в Донецке, сам чёрт уже не страшен!

– От кого – от нас?!

– От российских оккупантов! А вы с ними заодно!

Лёха недоумённо таращит глаза то на него, то на меня. Но я вовремя прихожу на помощь:

– Что-то ты, парень, путаешь – где мы, а где твой «оккупированный» Донецк! Ты сейчас в Израиле, и отвечать будешь только перед израильским законом. И никто нам не указ – ни Россия, ни твоя незалежная Украина.

– Украину не трожь! – Петро вскакивает, но Лёха его ласково успокаивает:

– Быстро сел на место! Попросить принести наручники?

– Я не нелегал, а беженец! – сразу сникает Петро и садится. – Прошу это учесть… Что вы от меня хотите?

– Вот это конструктивный разговор… Ты же общался с человеком, которого содержали в соседней бытовке? Вот и доложи всё, что о нём знаешь.

– А что про него докладывать? Парень как парень. Спокойный такой, вежливый, никто его за шкирку к нам не тащил, сам пришёл со своей сумкой. Мы с мужиками даже подумали, что он просто переночевать на пару дней сюда попросился…

– Сам пришёл или его кто-то привёл? Что за люди?

– Один из наших. Ну, тот, который четвёртым с нами жил. Но и о нём ничего особенного сказать не могу, потому что он сам подселился в нашу бытовку всего несколько дней назад и ни с кем из нас вообще не разговаривал. Да и видно было, что он не из наших – хиляк какой-то, не похож на работягу.

– Как думаешь, это знакомый Вольфа Шварца?

– Да кто ж его знает! Но Вольфа с ним ни разу не видел.

– У кого же он на постой просился?

– Понятия не имею. Может, просто по нахалке вселился, а кто из нас троих с ним спорить станет? Захотел среди нас пожить – живи на здоровье, места всем хватит.

– Где он ключ взял от входной двери?

– У меня был запасной, я ему и дал. Не ночевать же парню на улице!

– Какой он из себя?

– Говорю же, что дохлый какой-то. Совсем как пацан, но не сильно молодой. Физиономия у него постная, будто он не от мира сего. И одет странно…

– Что в его одежде странного?

– Не знаю. Но мы так не одеваемся.

– У него случайно не было на груди эмблемы с филином и песочными часами, и чтобы в часах песок пересыпался?

– Чего не было, того не было. А может, просто не обратил внимания…

8

Больше часа мы с Лёхой слово за словом вытягиваем из Петра информацию о том, что происходило с моим сыном. Выясняется, что привёл его в бытовку именно четвёртый их компаньон, который был одет в почти такую же униформу, как и мой убитый собеседник, только филина с часами на груди у него никто не заметил. Но пообщаться с сыном ни Петру, ни его соседям по комнате не удалось.

– Что ещё можешь рассказать о вашем четвёртом жильце? – не успокаивается Лёха. – Он же о чём-то говорил с вами? Не может быть, чтобы всё время молчал.

– Он даже не смотрел в нашу сторону, – машет рукой Петро, – мы с ним и перебросились-то всего парой слов. Кто он и откуда, не сказал, а поглядывал на нас, будто пан на холопов. Мы с молдаванином собирались ему морду при случае набить, если будет продолжать в том же духе, но он быстро исчез и больше не появлялся.

– Как сам считаешь, откуда он мог быть? – интересуется Лёха. – Украина, Россия, Средняя Азия или ещё откуда-нибудь?

– Не знаю, – пожимает плечами Петро, – но только не наш он, не рабочая косточка. Да и вообще, какой-то тип подозрительный.

– Почему ты так решил? – тут же становится в стойку Лёха.

– Так мне показалось. А ночевал он у нас всего две ночи. Больше его никто не видел.

– Где же он теперь может прятаться?

– Ты это у меня спрашиваешь? – впервые за всё время Петро кисло улыбается. – Всё, начальник, устал я. Нечего мне тебе больше сказать. В камеру хочу, назад, на нары!

– Какие тебе тут нары? – сразу заводится Штрудель. – Домой вернёшься – там тебя действительно нары ждут!

– Только не надо про дом, – сразу мрачнеет Петро, – разбомбили мой дом…

– А семья твоя где сегодня живёт? – спрашиваю я.

– Жена и дочка в том доме остались…

Лёха тут же сбрасывает обороты:

– Ты так спокойно говоришь об этом, будто…

– Вот только не надо меня ни в чём укорять! И жалеть не надо! – перебивает его Петро. – Я мог бы взять в руки автомат и пойти убивать… только кого?! Таких же людей, как сам, у которых тоже, может быть, родные погибли?! Своих же братьев убивать – самое гнилое дело…

– А кто для тебя свои?

– Да уже и не поймёшь!.. Поэтому всё бросил и приехал сюда, подальше от войны. И не деньги для меня главное…

– Подальше от войны… От неё разве убежишь? – задумчиво повторяет Лёха и вопросительно смотрит на меня. – Пожалуй, можно заканчивать. У тебя есть ещё вопросы?

Отрицательно мотаю головой, и украинца уводят.

– Поехали, осмотрим бытовку, в которой держали сына, и комнату нелегалов, – вздыхаю и тру виски, которые уже давно гудят. – Может, какие-нибудь зацепки там остались.

Штрудель лениво глядит на часы и бормочет:

– Всё, что было в бытовке, мы уже забрали. Сумка с компьютером Ильи, тарелки и стаканы, из которых он ел и пил, даже простыню с матраца, на котором спал, – всё это сейчас в нашей лаборатории. Подтвердится, что пленником был действительно Илья – вернём тебе его вещи.

– Хотелось бы самому посмотреть место, на котором ночевал этот четвёртый человечек. Что-то он у меня повышенный интерес вызывает.

– Я тебя понимаю, – по-прежнему мнётся Лёха. – Но там всё сейчас опечатано.

– Распечатаем…

У дверей Лёхиного кабинета чинно восседают на стульях два пожилых джентльмена. Один из них – маленький румяный старик с близко посаженными хитрыми глазками и сладкой улыбочкой – тотчас подскакивает и протягивает Лёхе руку:

– Позвольте представиться – Вольф Шварц, предприниматель и владелец здания бывшего завода металлоконструкций. Меня просили срочно приехать к вам в управление, но что за причина, так и не сказали. Со мною мой адвокат.

Лёха вопросительно глядит на меня:

– Я, наверное, останусь побеседовать с господином Шварцем и его адвокатом, а ты, Даник, езжай сам. Тебе дать кого-то из полицейских в сопровождающие?

– Не надо, сам справлюсь.

Наверное, стоило бы поприсутствовать при беседе с хозяином завода, хотя Лёха и без меня прекрасно вытащит из этого хитрого жучка, явившегося сюда сразу с адвокатом, всё, что необходимо. Тем более, что беседа будет наверняка больше формальной и протокольной, чем полезной для поисков сына, ведь всё это время Шварца в городе действительно не было, и вряд ли он в курсе происходящего на его закрытом заводике. Хотя, с другой стороны, всех, кто ночует у него в подсобках и кому выдавал ключи от входной двери, знать должен.

– Простите, вас назвали Даником? – неожиданно интересуется у меня Шварц по-русски. – Я не ослышался?

– Для кого Даник, а для кого Даниэль, – неохотно отвечаю ему.

Не люблю панибратства со стороны незнакомых людей, тем более, если они с первого взгляда не вызывают во мне симпатии.

– А фамилия ваша случайно не Штеглер? – не обращая внимания на моё недовольство, спрашивает Шварц.

– Случайно Штеглер. Откуда вы мою фамилию знаете?

– Долгая история. Но нам с вами нужно обязательно встретиться в приватной обстановке и кое-что обсудить. Уверяю, вам это будет крайне интересно.

– О чём мне с вами разговаривать? Мы же совершенно не знакомы! – тут уже приходит черёд удивляться мне.

– Если подождёте окончания нашей протокольной беседы с господином начальником полиции, то тогда всё и узнаете, – Шварц хитро усмехается и даже потирает от удовольствия свои маленькие холёные ладошки. – Мы могли бы, скажем, посидеть потом в каком-нибудь кафе и выпить по чашечке кофе… Вы кофе любите? Уверяю, этот разговор более необходим вам, чем мне…

Всё это время Лёха с интересом вслушивается в наш диалог и с удивлением поглядывает то на меня, то на разорившегося промышленника.

– Между прочим, – напоминает он, – если то, что вы собираетесь сообщить господину Штеглеру, как-то связано с пропажей его сына, то этот разговор лучше провести в моём кабинете и в моём присутствии.

– От вас, уважаемый господин майор, – разводит руками хитрый лис, – у меня никаких секретов нет и быть не может. Если тема нашей беседы и связана с пропажей мальчика, то очень отдалённо. Вам это потом и сам господин Штеглер подтвердит. Но мне кажется, что в конфиденциальности нашего диалога будет заинтересован в первую очередь именно он…

– Ничего не понимаю, – разводит Штрудель руками, – господин Шварц, вам не кажется, что вы находитесь в полиции, а не на вечеринке, где все друг с другом свободно шушукаются? И вы это позволяете себе в присутствии начальника этого заведения!

Чувствую, что сейчас Лёха разойдётся не на шутку. Дружба дружбой, но начальнические погоны иногда требуют сдвигать брови даже в присутствии самых близких людей. А мне сейчас только не хватает успокаивать его вместо того, чтобы заниматься своими делами!

– Слушай, – легонько похлопываю его по руке, – я всё-таки поеду и посмотрю бытовки, а вы тут общайтесь, разбирайтесь во всех вопросах, может, и последующей «приватной» беседы со мной не понадобится. А через час я, надеюсь, вернусь. Тогда посмотрим.

И поскорее исчезаю, чтобы не передумать, хотя – признаюсь откровенно – мне уже больше хочется и в самом деле посидеть с этим Шварцем. По пустякам интересоваться моей особой этот странный тип вряд ли стал бы. До последнего времени такого не случалось, а тут один незнакомец за другим, одна загадка за другой…

Промзона – местечко не для слабонервных. Каждый раз, когда попадаю сюда, мне почему-то кажется, что кто-то недобро подглядывает за мной из-за угла и всё время нашёптывает в уши: зачем ты здесь? Какого рожна явился? И хоть тут внешне всё, как повсюду в городе, – полно всевозможных мебельных салонов, ресторанчиков, автомобильных мастерских, маленьких заводиков, – долго находиться здесь не получается. Да и не хочется. Словно сама атмосфера подсказывает: сделал, дружок, своё дело – гуляй отсюда. Не твоё это место, чужой ты тут…

Бывший завод Шварца – длинный грязно-жёлтый корпус, огороженный глухим ржавым забором с покосившимися, давно просевшими воротами. Двухэтажное административное здание, вплотную примыкающее к корпусу, выглядывает на проезжую часть улицы четырьмя подслеповатыми, пыльными окнами. Невысокое крыльцо ведёт к рыжей облупившейся двери, которую сопровождающий меня полицейский, молодой сухощавый эфиоп, открывает с трудом: ключ заедает в замке, и дверь, как и ворота, просела на петлях. Но мы всё равно оказываемся внутри, и парнишке, чувствую, это тоже не очень нравится. Побаивается, что ли, громадного нежилого помещения, где вполне могут и черти водиться?

– Где бытовки для рабочих находятся? – спрашиваю у него. – На каком этаже?

– Они не здесь, – машет рукой эфиоп и манит за собой, – они в производственном корпусе.

– А что в этом здании сейчас осталось? – интересуюсь на всякий случай.

– Тут на втором этаже хозяин оборудовал себе маленькую квартирку, – усмехается полицейский, – говорит, что иногда остаётся ночевать, чтобы каждый раз домой за двести километров не возвращаться. Наверное, девочек сюда привозит…

– Это он тебе в полиции рассказал? – строго спрашиваю у него. – Или ты сам придумал?

Эфиоп расцветает и скалит белозубую улыбку:

– Я бы на его месте так и поступал…

– Как отсюда попасть в бытовки?

– Нужно пройти административное здание до конца, и там есть дверь прямо в цех. А в цеху уже лесенка на второй этаж, где бытовки и складские помещения.

Мы проходим по тёмному коридору, и повсюду такая тишина, что в ушах звенит.

– Господин Даниэль, вам не кажется, что кто-то тут есть? – шепчет эфиоп за спиной. – Какие-то звуки непонятные…

Оборачиваюсь и гляжу на его лицо в крупных каплях пота:

– Эй, полицейский, ты что, струсил? Какие звуки? Фильмов ужасов насмотрелся? Где-то, наверное, окно не закрыто, вот ветер и гуляет. А может, голуби залетели.

Дверь из коридора в цех распахнута, и в первый момент мы даже щуримся от яркого солнечного света из фрамуг под самым потолком, заливающего громадное пустое пространство. Повсюду и в самом деле многочисленные голуби, обжившие это место.

– Как тебя зовут, парень? – спрашиваю полицейского, чтобы его немного взбодрить.

– Моше, – по-прежнему шепчет эфиоп, но пот с лица смахивает и переводит дыхание.

– Значит, по-русски будешь Мишкой, – усмехаюсь и хлопаю его по плечу, но он всё ещё настороженно озирается по сторонам.

Сегодня громадное пространство совершенно пусто. Голые стены, бетонные полы с остатками фундамента под станки, лишь в дальнем углу несколько покосившихся стеллажей с какой-то пыльной, ржавой арматурой. Да ещё груда старых автомобильных покрышек, наваленных под лестницей, ведущей на второй этаж.

– Нам туда? – показываю пальцем на дверь наверху, к которой ведёт лестница.

– Да, – отвечает слегка осмелевший Моше, но первым не идёт, ждёт меня.

Голуби нас не боятся, и, когда мы проходим через цех к лестнице, лишь лениво уворачиваются и неохотно взлетают, громко хлопая крыльями, чтобы через секунду снова сесть на прежнее место.

За дверью – небольшой полутёмный предбанник с металлическими шкафами для рабочей одежды. Кроме шкафов, тут ещё четыре двери.

– Первая, – объясняет Моше, – это комната, в которой живут нелегалы, вторая – бытовка, в которой держали пленника, третья – кухня, четвёртая – душ и туалет.

– Начнём с комнаты, где был мой сын, – сдираю бумажку с полицейской печатью, которой заклеена дверь, и открываю замок взятым у Моше ключом. – Побудь снаружи, а я тут сам посмотрю.

Комнатушка совсем маленькая, как раз на длину низкого топчана с несвежим солдатским матрацем. Больше здесь ничего нет. Узкое пыльное окно у потолка почти не пропускает свет, поэтому в помещении, наверное, всегда нужно зажигать лампу в плафоне, забранном толстой металлической сеткой.

Сколько времени здесь провёл Илья? Сутки или больше? По крайней мере, одну ночь тут точно ночевал… Где же он теперь?

Никаких следов его пребывания здесь не осталось, видно, полиция подчистила всё основательно. Да и вещей-то у сына с собой никаких не было – одежда на нём, а рюкзачок с компьютером и портмоне с документами сейчас у криминалистов…

Снаружи из коридора, где остался дожидаться меня Моше, внезапно раздаётся какой-то шум, крики, удары и, наконец, сдавленный стон. Пытаюсь распахнуть дверь, но что-то мягкое подпирает её с той стороны. С силой выдавливаю её и слышу, как вниз по лестнице стучат чьи-то дробные шаги.

У самого порога на полу лежит мой полицейский напарник с большой кровоточащей ссадиной на лбу.

– Жив? – тормошу его, и он, постанывая, приподнимается на четвереньки. – Кто это был?

– Откуда я знаю? – Моше мотает головой, но глаз не открывает, лишь ладонью пытается зажать рану на голове. – Я решил, пока вы в комнате, посмотреть кухню и туалет, а он как выскочит оттуда и сразу же меня ударил чем-то тяжёлым…

– Кто он?!

– Мужчина какой-то.

– Погоди, я сейчас вернусь.

Бросаюсь за неизвестным обидчиком, но его уже и след простыл. Даже когда я сбегаю по лестнице и оглядываю громадное пустое пространство цеха, его уже не видно, лишь слышно, как хлопает входная дверь в административном корпусе, а уж на улице догнать его тем более не получится.

Медленно возвращаюсь к несчастному Моше, который уже пришёл в себя, разыскал какое-то грязное полотенце и обмотал себе голову.

– Как этот мужчина выглядел? Попытайся вспомнить, – спрашиваю, хотя понимаю, что вряд ли бедняга сумел разглядеть человека, выскочившего из туалета или кухни, как чёрт из табакерки.

– Высокий такой. Почти на голову выше меня. Ну, и плечи – во! – с испугу Моше показывает руками какие-то невероятные размеры, и я сразу понимаю, что никакой информации от него получить больше не удастся. У страха глаза велики. А его обидчик мог быть на самом деле маленьким, щуплым и узкоплечим. Как тот загадочный байкер. Этого уже не проверишь.

Без особого интереса осматриваю комнату, в которой живут нелегалы. Как я и ожидал, там четыре лежака, и возле каждого вещи – сумки, рюкзаки, какие-то пакеты. Но всё это только возле топчанов узбека, молдаванина и украинца. Около четвёртого, на котором ночевал неизвестный, никаких вещей нет. И застелен он, в отличие от предыдущих трёх, аккуратно, словно на нём никто никогда не спал.

Странно всё это. Какой-то необычный сосед попался нашим, самым обычным гастарбайтерам. Инопланетянин или… путешественник во времени?.. Тьфу ты, придёт же такое в голову! Уже и мне начинают повсюду черти мерещиться. Хотя…

На всякий случай, осматриваю кухню и туалеты, но скорее уже не в поисках каких-то следов своего сына, а для порядка. Вдруг попадётся что-то любопытное. Хоть наши полицейские сыщики тут наверняка всё осмотрели, но могли какую-то мелочь и пропустить.

Однако ничего они не пропустили, потому что тут просто ничего не было изначально.

– Ну что, Мишка? – говорю эфиопу, который неотступно следует за мной и по-прежнему с трагическим видом держится обеими руками за голову. – Поехали в управление, здесь нам делать больше нечего. Завезу тебя по дороге в медицинский центр, там тебе рану продезинфицируют. Будешь как новенький…

В полицейской машине, которую мы оставили у входа в административный корпус, за руль теперь сажусь я. Моше располагается рядом, и я сразу замечаю, что он о чём-то напряжённо размышляет.

– Не беспокойся, – говорю ему, – начальству я доложу, что ты вёл себя героически: пытался задержать незнакомца и вступил с ним в рукопашную, но тот оказался проворней. Фактор, так сказать, неожиданности.

– Не об этом я думаю, – отмахивается он. – Просто пытаюсь понять, кем он мог быть.

– Ну, и кем?

– Странный он какой-то человек. Ни на кого не похож.

– Вот даже как!

– Понимаете, господин Даниэль, у каждого из нас есть свой запах… Не улыбайтесь, это действительно так. Вы-то их не слышите, потому что курите, кушаете всякую неправильную пищу и просто не обращаете внимания на такие мелочи. Или вы так не думаете?

– Может быть, но как-то и в самом деле не обращал на это внимания, – с интересом вслушиваюсь в его слова и прикидываю, что в чём-то он, наверное, прав.

– Так вот. Все люди имеют свои запахи. Не знаю, так это в точности или нет, но от арабов и бедуинов, например, всегда пахнет лёгким дымком костра, даже если они не живут в палатках, какими-то острыми и сладкими пряностями. У коренных израильтян, тех, которые здесь родились, тоже ароматы устоявшиеся – кофе и всевозможные шампуни…

– Ну, это очень спорные утверждения! Неужели так пахнут все без исключения?!

– Конечно, нет, но в большинстве… Мои земляки-эфиопы – это неистребимый пивной дух вперемешку со сладковатыми приправами, которые мы всегда добавляем в пищу…

– То есть, что мы едим, тем и пахнем? Арабы – жареным барашком, израильтяне – кофе, эфиопы – пивом… – улыбаюсь я. – А мои собратья из России тоже чем-то пахнут? Водкой, наверное?

– От русских почему-то всегда немного пахнет потом. Не потому, что они не моются, а просто организм у них к израильскому жаркому климату никак до конца привыкнуть не может, – Моше с осторожностью поглядывает на меня, потом опускает глаза. – Не обижайтесь, господин Даниэль! Это только моё мнение, я об этом никому ещё не говорил, кроме вас…

– Ладно, проехали! – мне, конечно, неприятно, что он подметил такую особенность моих соотечественников, но… может, он и прав. Я об этом никогда не задумывался.

Некоторое время мы едем молча, и чувствую, как Моше исподлобья поглядывает на меня. Видно, прикидывает, сильно ли обидел меня своими наблюдениями.

– А скажи мне, – вдруг вспоминаю я, – как пах тот человек, который ударил тебя?

Моше опускает глаза и тихо говорит:

– В том-то и дело, что никак не пах! Ну, абсолютно никак. Такого ещё ни разу со мной не было. Даже не пойму, кто он и откуда…

9

– Если не возражаете, уважаемый господин Штеглер, – заливается соловьём Вольф Шварц, – я хотел бы пригласить вас в свою любимую итальянскую пиццерию «Неаполитано», которая находится в торговом центре БИГ. Отужинаем фирменной пиццей, выпьем по бокалу лёгкого итальянского вина. А адвоката я отпустил. Его услуги сегодня не понадобились…

Что-то мне в последнее время везёт на всякие национальные кухни в этом благословенном торговом месте! Правда, в «Мексикано» на моих глазах убили человека, но… не будем проводить аналогии, чтобы не накаркать новой беды. Если ещё и в «Неаполитано» грохнут кого-нибудь при мне, добровольно сдамся в психушку…

– Простите, – вздыхаю невесело, – но у меня сейчас совсем нет времени. У меня, если вы слышали, сына похитили, и нет ни настроения, ни желания веселиться в пиццериях.

– Кто вам сказал, что мы идём веселиться? У нас с вами будет крайне серьёзный и важный разговор, откладывать который нельзя. Я давно уже планировал разыскать вас, просто сейчас случай подвернулся познакомиться с вами лично. Притом совершенно неожиданно.

– А раньше удобного случая не было?

– Наверное, был, да только я не торопился, – признаётся Шварц и виновато отводит глаза. – Не хотел форсировать события и считал, что всё должно произойти естественным путём.

– Загадками говорите…

– Сейчас, к сожалению, пропал ваш сын, и это каким-то непостижимым образом связано с моим неработающим заводиком. Вот и весь повод для сегодняшней нашей встречи.

– Случайность, как вы думаете, или нет? Может, просто совпадение?

– Вот в этом я и хочу разобраться с вашей помощью…

После таких слов, конечно, уже не остаётся ничего иного, как собраться и поехать с ним в пиццерию. Но с Лёхой, который беседовал со Шварцем до меня, успеваю переброситься парой слов наедине.

– Я отправил два патрульных экипажа покататься по промзоне. Вдруг этого гастарбайтера, который ударил нашего Моше, найдут. Далеко он не уйдёт. Наверняка это тот, четвёртый.

– Что тебе Шварц о моём сыне сказал?

– Говорит, что этих троих – узбека, молдаванина и украинца – знает уже давно, и они раньше у него на заводе работали, а потом, когда предприятие закрылось, перебрались на стройку, но проживать в его бытовке остались. О четвёртом понятия не имеет и никогда его не видел. Приблудный какой-то. Кто-то из нелегалов, кажется, украинец ему позвонил и сказал, что парень бродил по промзоне и попросился на постой на несколько дней. Цена за проживание его устроила. Но на самом деле ничего не заплатил и исчез. Шварц сам сейчас в недоумении и в обиде. Он за каждую копейку трясётся.

– Я тебя про сына спрашивал.

– О нём Вольф вообще ничего не знает. Его в эти дни здесь не было, и кто чем занимался, он совершенно не в курсе… А что ему, кстати, от тебя понадобилось? Чего он к тебе липнет, как банный лист? Мне это странным показалось.

– Сегодня и выясню…

Пиццерия «Неаполитано», как я и рассчитывал – довольно приличное тихое местечко. И весьма недешёвое. Это заметно с первого взгляда, потому что публики в заведении немного, и почти нет молодёжи. Из колонок под потолком струится хрипловатый бархатный голос Челентано, пицца свежая и душистая, кондиционер не шумит – что ещё нужно, чтобы спокойно и приятно провести остаток дня? Только не в моём положении.

– Как вам здесь нравится? – улыбается Шварц и заранее, наверное, предполагает мои восторженные восклицания.

Но радовать его не собираюсь. И вообще, у меня сейчас настроение – хуже некуда: Илья так и не отыскался, а всё, что я делаю, ни к каким результатам не приводит. Видно, потерял отставной бравый мент былую сноровку, а значит, правильно меня выперли на пенсию – ни на что уже не гожусь!

– Сколько лет в стране проживаете? – интересуется Шварц, заметив мою кислую физиономию. – И откуда сюда приехали?

Немного странно слушать, как к тебе обращаются на «вы», ведь в Израиле всем всегда говорят «ты». Но вовсе не из неуважения, просто в иврите нет слова «вы», и мы это калькой переносим на русский язык. Никто на такие мелочи после года-другого проживания в ивритской среде уже не обращает внимания.

– Скоро будет двадцать два года, – вздыхаю я, – сына сюда привезли трёхлетним малышом… А приехал я из России, из города Брянска. Слышали про такой?

Шварц неуверенно поводит плечами и продолжает:

– А я приехал в Израиль как раз перед самой шестидневной войной в шестьдесят седьмом году и сразу на фронт попал. Родился же в пятидесятом в Таганроге. Уже и не помню, что это за город, хоть и заканчивал там восьмилетку.

– Как вас в шестьдесят седьмом выпустили в Израиль? Был ведь железный занавес – даже в Болгарию туристом разрешали выезжать только по решению комиссии райкома…

– Моя мама родом из Западной Украины. Мы с ней поехали якобы навестить родственников, оттуда вместе с ними перебрались в Румынию, а уж из Румынии…

– А ваш отец? – невольно заинтересовался я его эпопеей, хотя ничего необычного в ней не было: многие до него и после таким долгим, но единственно доступным способом добирались до Земли Обетованной.

– Отец? – переспрашивает Шварц. – Отец никуда не мог уехать, да он никуда и не собирался. Тем более, что евреем он не был, а был итальянцем.

– Вот даже как! – удивляюсь я. – Итальянец в России? Как он туда попал? И как ему там жилось? На родину не тянуло?

– Наверное, тянуло, – пожимает плечами Шварц, – но мы об этом практически ничего не знали. Да и не жил он с нами, потому что у него была другая семья, а с мамой… с мамой они просто встречались. Когда я появился на свет, он перестал к нам приходить, но всегда поддерживал деньгами… Вы, может быть, даже слышали его имя – Роберто Орос ди Бартини, или, как его звали в России, Роберт Людвигович Бартини.

– Увы, нет.

– А такие имена вам знакомы – Королёв, Ильюшин, Яковлев, Антонов, Мясищев?

– Кажется, что-то связанное с космосом и авиацией?

– Совершенно верно. Это эпоха создания первых советских самолётов и космических ракет. Мой отец был одним из их создателей. Его даже называли «самым выдающимся изобретателем в истории авиации». Академик Королёв его своим учителем считал.

– Почему же о нём так широко не трубят, как об остальных?

– Сами не догадываетесь, почему? Да и жизнь у него была весьма непростой…

В этот момент молоденькая девочка-официантка приносит нам тарелки с горячей пиццей, и Шварц тут же тянется за бутылкой с вином:

– Давайте поднимем тост за авиацию и за космос!

Гляжу на часы и недовольно сообщаю:

– Мы тут с вами уже двадцать минут сидим и беседуем почему-то про российскую авиацию и космонавтику. Всё это прекрасно и занимательно, но неужели вы думаете, что у меня нет более важных дел на сегодня?

– Вы меня, наверное, неправильно поняли, уважаемый господин Штеглер, – на лице у Шварца всё ещё улыбка, но в глазах уже ни капли веселья. – Всё, о чём я говорю, имеет самое непосредственное отношение к нашему последующему разговору.

– Тогда давайте без долгих прелюдий!

– Как скажете, – Шварц ставит бутылку на место и отодвигает в сторону тарелку с пиццей. – Я почти не знал своего отца. На то много причин. Во-первых, он был засекречен и трудился в таких организациях, о которых не только беседовать, но и упоминать было опасно. Только сейчас стало известно широкому кругу, что он занимался разработкой летательных аппаратов, которые не только намного опережали иностранные аналоги, но и были порой технически невыполнимы из-за отсутствия необходимых технологий и материалов. Он просто бурлил идеями, и не было для него нерешаемых задач. Поэтому его и берегли, как зеницу ока, при всей кровожадности и подозрительности тогдашних властей. Кроме того, я уже говорил, у него была другая семья, а с моей матерью он никогда не жил, хотя очень любил её и меня. Может, в конце концов, он и ушёл бы к нам, но в те времена развод для людей его уровня был равносилен самоубийству и краху карьеры. Его и без того в тридцать восьмом году арестовали по стандартному обвинению в связях с Тухачевским и шпионаже на разведку Муссолини. Отсидев положенную десятку в «шарашках», он не избавился от страха и до конца своих дней опасался даже собственной тени. Но без своего главного дела жизни обойтись, безусловно, не мог, поэтому продолжал успешную изобретательскую карьеру даже в тех, практически тюремных условиях – других вариантов у него не было…

– Всё это, повторяю, прекрасно, но какое всё это имеет отношение ко мне и моему сыну?

– Не торопитесь, дайте досказать… С матерью он познакомился, когда переехал работать в Таганрог в 1948 году. А в 1950 году родился я. Спустя два года отец уехал в Новосибирск, а мы с матерью остались одни до самого нашего отъезда на Западную Украину, потом – в Румынию и уже оттуда – в Израиль. Однако связей с отцом мы никогда не теряли. Окольными путями он передавал или переводил нам деньги, писал письма, интересовался, как мы живём. Даже когда мы обосновались в Израиле, он продолжал переписываться с нами до самой своей кончины в конце 1974 года… И вот однажды, года за два до его смерти, я получил от отца очень странное письмо, в котором совершенно ничего не понял, но, как и все послания от него, не выбросил, а сложил в шкатулку. Разбираться в том, о чём он меня просит, мне было некогда, потому что я работал с утра до ночи, развивал бизнес, а вот сейчас, когда завод закрылся, и у меня появилось свободное время, наконец, смог спокойно сесть и перечитать все его послания нам с матерью. Но это письмо было адресовано именно мне, и оно резко отличалось от остальных. В нём он просил меня… впрочем, зачем пересказывать? Я сделал копию и покажу вам.

– Вы считаете, что мне это будет интересно? И удобно читать чужие письма?

– Там есть и про вас… – Шварц достаёт из кармана сложенный листок и протягивает мне.

«14 июля 1972 года.

Здравствуй, мой дорогой сын!

Как мне не хватает вас с матерью! Пока мы жили в одной стране, мне было достаточно и того, что я мог в любой момент собраться и приехать к вам, даже если мы находились далеко друг от друга. Моё начальство, наверное, позволило бы мне это. Сегодня мы уже в разных странах, и встретиться нам невозможно. Я невыездной, а вас никто назад в СССР не пустит. Возможно, в будущем люди смогут передвигаться по миру свободно, без виз и ограничений, но к тому времени меня уже не будет.

Я внимательно слежу за всем, что происходит у вас в Израиле. Очень переживал, когда пять лет назад была Шестидневная война[19], в которой вы выстояли и победили. Даже знаю, что ты, мой сын, мой дорогой и любимый мальчик, воевал и, слава Богу, уцелел. Не сомневаюсь, что и в следующей войне, которая случится осенью 1973 года[20], всё сложится для тебя благополучно. Не спрашивай, откуда я знаю про будущую войну. Знаю, и всё. Я не Вольф Мессинг, и у меня нет дара предвидения. Но это не предвидение – это совсем другое, о чём ты со временем, надеюсь, непременно узнаешь.

Вероятно, письмо, которое ты держишь в руках – моё последнее или одно из последних писем к тебе, потому что я протяну от силы ещё год-два, и меня не станет. Мне это тоже известно. Хочу попросить тебя об одном одолжении. Конечно, я мог бы сделать это и сам, но меня опекают настолько плотно, что любой мой поступок, не связанный с основной деятельностью, сразу вызывает у контролирующих органов – надеюсь, ты догадываешься, каких? – тысячу вопросов. Не хочется подставляться самому и подставлять людей, которые об этом даже не догадываются. Остаётся надеяться лишь на тебя, потому что больше мне и попросить некого. Ты это непременно должен сделать, хотя бы в память об отце, который тебя так беззаветно любил, любит и будет любить всегда.

Мне необходимо разыскать одного человека и попросить его об одной услуге. Настолько для меня важной, что даже затрудняюсь придумать что-то более важное. Сейчас он живёт в России, но время для беседы с ним ещё не наступило. Он на несколько лет моложе тебя и студент. Вряд ли в настоящее время он в состоянии оценить и до конца разобраться в том, о чём я его хочу попросить. Более того, это может показаться ему с первого взгляда фантастическим и абсурдным. Должно пройти много лет, пока этот человек повзрослеет и станет тем, с кем можно разговаривать. Я бы это сделал сам, но, увы, у меня такого длительного промежутка времени на ожидание нет.

Зато оно есть у тебя, мой сын. Я тебе назову его имя ниже, а сейчас просто объясню суть моей просьбы.

Ты этого, наверное, не знаешь, но, помимо моей основной деятельности – конструирования летательных аппаратов, много сил я отдал исследованию философской концепции пространства и времени, а точнее, многомерности этих понятий. Я доказал, что время имеет не одно измерение – от прошлого к будущему, а целых три. Это меняет человеческие представления о Вселенной и нашем месте в ней. Иными словами, при соблюдении некоторых необходимых условий мы можем перемещаться в будущее или прошлое без ущерба для того времени, в котором в настоящий момент находимся. И это знание позволит когда-то создать механизм для такого перемещения.

Человек всегда хотел покорить время, и многие великие умы не раз задумывались над тем, как это осуществить. Но почему это никогда раньше никому не удавалось? Этот вопрос мучил меня, ведь наше поколение вряд ли многим отличается от поколений ушедших. Можешь считать меня безумцем, но я однажды понял, что нас оберегают от этого какие-то могущественные и вполне реально существующие силы, опасающиеся недальновидного людского вторжения в естественный ход развития мироздания.

А потом я неожиданно получил подтверждение своей догадки. Ко мне явился человек, который представился «Стражем Времени», и сообщил, что мои предположения верны. Более того, он рассказал, что в ином – шестимерном – пространстве, предугаданном мной, существует очень серьёзная служба «Стражей Времени», которая оберегает мир от любых непродуманных манипуляций с естественным течением событий. Когда возникает критическая ситуация, они отправляют своих посланников предотвратить попытку проникновения в святая святых Создателя и не дать миру погрузиться во вневременной хаос.

До одного из таких катаклизмов остаётся чуть меньше ста лет. Деталей посланник мне не поведал, но заявил, что это очень серьёзно, и я просто обязан им помочь.

Почему именно на меня пал выбор, спросил я у него. И услышал совершенно шокирующий ответ: «Потому что ты, Роберто Орос ди Бартини (он так и назвал меня – моим настоящим именем, а не переиначенным на русский манер Робертом Людвиговичем!), ты – один из нас, «Стражей Времени». Ты даже сам пока не осознаёшь, что эта миссия давным-давно возложена на тебя. В своей сегодняшней деятельности ты намного опережаешь эпоху именно благодаря тому, что мы негласно помогаем тебе. И это необходимо для прогресса, чтобы у человека не появилось желания искать обходные пути в покорении времени. Как хочешь это можешь истолковывать, но ты уже давно в рядах борцов со всемирным хаосом и злом…»

Вероятно, мои слова выглядят чересчур красивыми и напыщенными, но иначе это, поверь, не выскажешь.

Теперь о моей просьбе. Я уже сказал, что человек, с которым мне крайне необходимо встретиться, в моё время ещё юн и не готов к получению такой важной информации. Но приблизительно через сорок пять – пятьдесят лет, то есть примерно в 2017–2018 году, он будет жить, как и ты, в Израиле, и там ты сможешь его найти и передать мою просьбу. Ему предстоит выйти со мной на контакт, и он к тому моменту уже будет знать, как это сделать. Не пытайся навязаться к нему в попутчики – этого тебе не надо. У нас ещё появится впереди такая возможность, я тебе обещаю.

Теперь о главном: имя этого человека – Даниэль Штеглер. Он пока, повторяю, ни о чём не подозревает, но ты должен убедить его в том, что наша встреча крайне необходима. Как бы это абсурдно ни выглядело на первый взгляд.

Прощай, мой сын. Прости, что при жизни я так мало уделял тебе внимания и не смог быть с тобой рядом.

Твой любящий отец Роберто Орос ди Бартини…»

Пицца на нашем столе давно остыла, а мы к ней так и не притрагиваемся.

– Что скажете, уважаемый Даниэль? – осторожно интересуется Шварц.

– Если это не какой-то дурацкий розыгрыш, – только и могу ответить, – то я просто в шоке.

– Вы что-нибудь поняли в этом письме? Лично для меня здесь абсолютная китайская грамота! Какое-то передвижение во времени, какие-то измерения пространства… Кто кому может навредить этим? Каким образом? Прошлое, будущее… Для меня есть, извините, только настоящее, в котором мы существуем, а что будет завтра, меня мало волнует. До этого завтра ещё надо дожить, что совсем непросто. Поймите меня верно, ведь я особого образования так и не получил, а то, чем всю жизнь занимался, было простым и понятным: завод, типовые проекты и подряды, чертежи, заказы, которые нужно выполнять в срок, брать ссуды в банках, отдавать… Завтрашний день был для меня, да и не только для меня – за горизонтом.

Не знаю, что ему ответить, лишь молча кручу в руках салфетку.

– А скажите, – нарушает молчание Шварц, – отец пишет, что у вас есть какая-то возможность встретиться с ним. Тут я уже совсем запутался! Каким образом?! Он же умер ещё в 1974 году и похоронен в Москве на Введенском кладбище. Неужели кто-то разрешит копаться в его могиле? И потом, что это за встреча живого и покойника?! Мистика какая-то.

– Вы правы, господин Вольф, – отвечаю, – это и в самом деле ни в какие ворота не лезет…

– Простите, – удивляется Шварц, – про какие вы ворота говорите?!

– Это выражение такое русское, когда имеют в виду полный абсурд.

– Значит, всё, о чём пишет отец, – Шварц запинается и с трудом выдавливает из себя, – это… абсурд? Вам тоже так кажется?

– Не знаю. Мне надо это обдумать и взвесить. Более детально разобраться в его словах… Вы могли бы копию письма отдать мне?

– Да, конечно. Я её сделал специально для вас. Но… одно мне совершенно непонятно. Если в письме, как вы утверждаете, полный абсурд, то откуда отец всё-таки смог узнать про вас? Как он сумел предположить, что через полвека я встречу вас именно в Израиле? Ведь у вас же в семидесятые годы наверняка даже мыслей не было перебираться сюда, ведь так? Откуда ему задолго до вашего рождения было известно ваше сегодняшнее имя? Как вас звали в России?

– Даниилом.

– Вот и я про то! А он пишет – Даниэль. Так, как вас зовут сегодня в Израиле, о чём вы никак не могли предположить заранее. Что скажете?

– Да в письме не только это удивляет…

– А что ещё?

– Всё абсолютно! – мельком поглядываю на часы и отмечаю, что время уже вечернее, и никуда сегодня я больше не попаду.

А куда мне ещё нужно попасть? Сам не знаю. Поиски сына не сдвинулись с места ни на миллиметр.

– Скажите, – припоминаю неожиданно, – когда при нашей встрече в полиции я говорил вам о том, что занят поисками пропавшего сына, вы ответили, что, может быть, наша беседа будет косвенно связана и с этим, что вы имели в виду?

Шварц пожимает плечами и разводит руками:

– Я уже, честное слово, и сам каким-то мистиком становлюсь. Начинаю думать, что всё в этом мире взаимосвязано, и ничто так просто не происходит. Если наша встреча была предсказана ещё полвека назад, то и пропажа вашего сына наверняка каким-то образом может быть привязана к ней по времени. А значит, всё это совсем не случайно… Может, я выражаюсь не совсем грамотно, но вы меня, надеюсь, понимаете.

Встаю из-за стола и протягиваю ему руку:

– Мне нужно идти. Спасибо вам, господин Шварц, за информацию и письмо вашего покойного батюшки. Честное слово, я пока не знаю, что мне с ним делать и как поступать. Но буду думать…

– Вы меня будете держать в курсе дела? Всё-таки Бартини – не чужой мне человек…

10

Этим вечером перечитываю письмо, полученное от Шварца, ещё дважды, но никакой ясности не наступает. Наоборот, у меня возникает всё больше и больше вопросов, ответов на которые нет. Даже залезаю в интернет, где об этом засекреченном гениальном изобретателе информации сегодня уже достаточно много, но и от неё пользы тоже почти никакой.

Да, это был великолепный конструктор, прошедший совершенно фантастический жизненный путь, который едва ли кому-то другому оказался бы по силам.

На всякий случай распечатываю его биографию и скрепляю листок с полученной от Вольфа копией письма. А потом ложусь на диван и снова перечитываю:

«…Бартини Роберт Людвигович (Роберто Орос ди Бартини) – советский авиаконструктор, учёный. Родился в Фиуме (Риека, Югославия). Окончил офицерскую и лётную школы, Миланский политехнический институт. Член итальянской коммунистической партии. После фашистского переворота в Италии, по решению ИКП был направлен в Советский Союз для помощи молодой республике в области авиации. Советская карьера Бартини началась на Научно-опытном (ныне Чкаловском) аэродроме, где он занимал должность главного инженера и начальника отдела. В 1928 году возглавил экспериментальную группу по проектированию гидросамолётов. Здесь им был предложен проект 40-тонного морского бомбардировщика и экспериментального истребителя «Сталь-6».

Тогда же по рекомендации М. Н. Тухачевского он был назначен главным конструктором ОКБ НИИ ГВФ. В 1933 году на его самолёте «Сталь-6» установлен мировой рекорд скорости – 420 км/ч. На базе поставившей рекорд машины был спроектирован истребитель «Сталь-8», но проект вскоре закрыли как не соответствующий тематике гражданского института. Чуть позже был создан 12-местный пассажирский самолёт «Сталь-7» с крылом «обратная чайка», который экспонировался на Международной выставке в Париже, а в августе 1939 года на нём был установлен международный рекорд скорости на дистанции 5000 км – 405 км/ч. Тогда же был построен дальний арктический разведчик, который мог садиться на лёд и воду.

В 1937 году Роберт Людвигович был арестован. Ему было предъявлено обвинение в связях с «врагом народа» Тухачевским, а также в шпионаже в пользу Муссолини (от которого он когда-то бежал!). Его приговорили к десяти годам лагерей и пяти – «поражения в правах». До 1947 года он работал в заключении, принял участие в проектировании Ту-2. В Омске в начале войны было организовано специальное ОКБ Р. Л. Бартини, разработавшее два проекта: сверхзвуковой одноместный истребитель типа «летающее крыло» и зенитный истребитель-перехватчик с четырьмя двигателями В. П. Глушко и стреловидным крылом. Этот истребитель должен был развивать невиданную ранее скорость, но… осенью 1943 года ОКБ было закрыто.

Позднее Р. Л. Бартини выполняет рабочее проектирование и строительство новых транспортных самолётов совершенно революционной конструкции. Первый из них – уникальный магистральный транспортный самолёт, позволявший перевозить танки и грузовики. Были также пассажирский и санитарный варианты с герметическим фюзеляжем. Проект самолёта был готов уже осенью 1944 года, и даже начата его постройка на заводе имени Димитрова в Таганроге, однако в июне 1948 года постройка почти готового самолёта была прекращена, поскольку Сталин посчитал использование нового самолёта непозволительной роскошью, так как уже имелся самолёт конструкции Ильюшина.

Далее – специальный тяжёлый военно-транспортный и десантный самолёт, опять же, не имевший аналогов среди ранее существовавших. Проект разрабатывался в 1947 году, был утверждён, и самолёт в том же году рекомендован к постройке, однако по неизвестным причинам ОКБ было закрыто. Впоследствии эти наработки были использованы при создании транспортных самолётов Антонова.

С 1948 года, после освобождения, и по 1952 год Бартини работает в ОКБ гидроавиации Г. Бериева. Позднее Бартини был откомандирован в Новосибирск и назначен начальником отдела перспективных схем Сибирского научно-исследовательского института авиации им. С. А. Чаплыгина. Здесь производились исследования по управлению летательными аппаратами на дозвуковых и сверхзвуковых скоростях, созданию нового типа сверхзвукового крыла. Будучи великолепным математиком, Бартини буквально вычислил такое крыло без особенно дорогих продувок и существенных затрат. На основании этих исследований он создаёт проект совершенно нового типа самолётов. Проект Р. Л. Бартини, представленный в 1955 году, планировал создание сверхзвуковой летающей лодки-бомбардировщика. Первоначально проект был отклонён, так как заявленные характеристики посчитали нереальными. Помогло обращение к С. П. Королеву, который помог обосновать проект экспериментально.

В 1956 году Бартини был реабилитирован, а в апреле 1957 года откомандирован в проектное бюро в подмосковных Люберцах для продолжения работы над проектом. Здесь, в ОКБ П.В. Цыбина, под руководством Бартини до 1961 года было разработано пять проектов самолётов полётной массой от 30 до 320 тонн разного назначения. «Стратегические треуголки», помимо прекрасных лётных характеристик, были по тем временам верхом совершенства. Комиссия, в работе которой приняли участие ведущие представители авиаразработчиков, дала положительное заключение по проектам, однако правительственное решение о постройке самолётов так и не было принято. Несмотря на это, в 1961 году конструктором был представлен проект сверхзвукового дальнего разведчика с ядерной силовой установкой.

Именно в этот период у Бартини рождается ещё одна выдающаяся идея: создание крупного самолёта-амфибии вертикального взлёта и посадки, который позволил бы охватить транспортными операциями большую часть поверхности Земли, включая вечные льды и пустыни, моря и океаны.

В 1968 году коллектив Р. Л. Бартини из Подмосковья переезжает на завод им. Димитрова в КБ Г. М. Бериева в Таганроге, специализировавшийся на гидросамолётах. Здесь в соответствии с концепцией «безаэродромных самолётов» в 1972 году были построены два противолодочных самолёта – «Вертикально взлетающие амфибии». Через некоторое время после смерти Р. Л. Бартини в 1974 г. работы над этими летательными аппаратами были прекращены под давлением конкурентов из бюро имени Бериева, работавших над другими типами летающих лодок. Всего же на счету Роберта Бартини насчитывается более шестидесяти законченных проектов самолётов.

В 1967 году Бартини был награждён орденом Ленина. 14 мая 1997 года, в день 100-летия со дня рождения, в фойе ОКБ имени Бериева появилась мемориальная доска Р. Л. Бартини…»

Всё в этом материале замечательно и безумно интересно. Биография гениального авиаконструктора и в самом деле представляет собой потрясающий документ эпохи развития авиации, но я искал в ней не занимательные исторические факты, а совсем другое. Мне хотелось ответить на главный вопрос: какое отношение имел Бартини к перемещениям во времени? Ведь наверняка поэтому я и понадобился ему, хотя, конечно, он мог бы выбрать адресата для письма и посерьёзнее меня.

Кто такие «Стражи Времени», к которым он причислял себя в письме? Что это за персонажи из детского фантастического фильма? Ну, они-то ладно, существуют или нет – вопрос десятый, а я-то тут каким боком? Какое отношение имею к сказке? А ведь это словосочетание я уже встречал… И где – оно мне приснилось! Туман, дорога, средневековый замок, голос… Ерунда полная – как такое вписывается в нашу современную и совсем нефантастическую жизнь?

Мне совершенно не верится, что бывают такие невероятные совпадения: письмо полувековой давности от незнакомого человека вдруг перекликается с моим вчерашним сном – совершенно сказочным и нереальным? Неужели фраза из письма застряла в моей памяти, а потом выползла в сновидениях в виде сказочки с этими замками и горными дорогами? Бред, да и только… Пора, видно, записываться на приём к психиатру, пока санитары сами не приехали за мной.

И в то же время – тревожное и странное ощущение, что всё это происходит неспроста. Какие-то чёрные тучи сгущаются – надо мной ли? Прав был, наверное, разорившийся заводопромышленник Вольф. Ну, не бывает таких поразительных совпадений – всё взаимосвязано и имеет свою строгую причинно-следственную связь!..

Но для чего всё это? Для чего?!

Дома гробовая тишина. Жена готовится на работу в ночную смену, однако меня демонстративно не замечает. Видно, считает, что во всём, как всегда, виноват я со своей нерасторопностью и нерешительностью. Шевелился бы чуть активней, сын давно бы уже вернулся.

Сижу у окна, тоскливо разглядываю тёмные кроны деревьев и курю, наверное, уже сотую сигарету за сегодняшний день. В голове пусто – думать ни о чём не хочется, и виски начинают привычно побаливать.

А тут и Лёха нарисовался по телефону:

– Привет, Даник! Ну, что нового? Хотел поинтересоваться, что тебе интересного поведал хитрый жук Шварц? С нашими-то поисками хоть каким-то краем это связано?

– Об отце своём рассказывал. Легендарной личностью, оказывается, был его покойный папашка, – весь разговор и содержание письма передавать Штруделю не хочу. Хоть он мне и самый близкий друг, но в этих делах вряд ли помощник. Он только всё усложнит своими полицейскими заморочками. Да и нет у меня сейчас сил что-то ему пересказывать.

– Зачем же ему ты понадобился? – не отстаёт Лёха. – Не из тех он людей, чтобы делать что-то без дальнего прицела. Что он от тебя хочет?

– Не знаю. Он ничего не просил. Может, я ему чем-то понравился, и он возжелал просто излить мне душу.

– Первый раз тебя встретил, и ты ему уже понравился? Ох, мой бывший шеф, и темнишь ты что-то! Он же про тебя расспрашивать начал, едва явился в полицию. До твоего прихода. Словно не его вызывали, а он сам приехал тебя разыскать. У меня даже впечатление сложилось, что ради своих нелегалов он никуда не торопился бы, а отправил к нам одного адвоката разруливать непонятки, но соизволил приехать лично только ради тебя. Как считаешь?

– Не такая уж я особа достопримечательная, чтобы из-за меня проехать полстраны, хотя… Ну, не могу сейчас тебе всего рассказывать, пойми меня верно! И врать не хочу. Но не потому, что собираюсь от тебя что-то скрывать, просто очень долго придётся разъяснять. Чуть позже обязательно это сделаю. Ты же знаешь, что у меня от тебя секретов нет…

– Каждый раз ты так! – похоже, Лёха готов серьёзно обидеться.

Слышу, как он сопит в трубку, видимо, собираясь выдать что-нибудь совсем трагическое, от чего я растаю и потрачу полночи на изложение нашей беседы со Шварцем, биографии его итальянского родителя и рассказа о загадочных «Стражах Времени».

– А что у вас нового? – стараюсь перевести разговор в другое русло. – Не нашли разбойника, который из-за угла так подло настучал по голове бедняге Моше?

– Шуточки у тебя какие-то несмешные, – всё ещё дуется Штрудель, но, кажется, потихоньку отходит. – Нет, не нашли. Он как в воду канул. Я же отправлял два патрульных экипажа в промзону, и они опросили больше сотни человек. Даже работающих там арабов, а уж у тех память на лица великолепная, и каждого нового человека они на раз вычисляют. Никто подозрительного незнакомца, крутившегося вокруг заводика Шварца, не видел… Кстати, нашёлся байк, на котором удирал убийца твоего собеседника в «Мексикано». Сняли отпечатки – результат стандартный: ни по каким нашим базам этот человечек не засветился… Честное слово, какое-то нашествие инопланетян!

– Инопланетян, говоришь? – повторяю задумчиво. – Ну да, почти инопланетян… Что дальше делать планируете?

– Завтра утром собираю на совещание всех наших спецов плюс прокурорских, – вздыхает Лёха, – будем думать, что предпринять. Давай и ты подгребай вольным наблюдателем, посидишь в уголке, послушаешь. Может, подбросишь умную мысль.

– Хорошо, буду, – наверное, пора уже пожелать Лёхе спокойной ночи и выключить телефон, но вдруг вспоминаю: – Скажи, а ваши эксперты просмотрели компьютер Ильи? Есть что-нибудь интересное или необычное? Давно собирался спросить.

– Этим компьютером занимался и всё ещё, наверное, занимается наш гений Ави из экспертной лаборатории. Ты же его помнишь? Так вот, он был у меня уже дважды, вчера и сегодня, и просто разводит руками, мол, чепуха какая-то творится с этим ноутбуком. Его владелец придумал настолько хитроумную систему защиты, что не только не даёт просмотреть содержимое файлов, но и не позволяет скопировать их ни на какой носитель! Дальше пользовательского интерфейса не пускает! Разве такое возможно? Приплюсуй к этому, что наш Ави не вчера родился и сел за компьютер. Любые, самые закрытые базы данных и секретные файлы элементарно взламывает, а тут просто облом…

Конечно, приятно слышать столь лестные похвалы в адрес любимого отпрыска, в котором, если признаться честно, даже не подозревал таких талантов. Удивить нашего признанного компьютерного гения Ави – это дорогого стоит! Девяносто девяти процентам программистов сие не по силам.

А сынок мой хорош! Что я до последнего времени знал о нём? Да ничегошеньки! А ведь был уверен, что, сдувая с него пылинки и одновременно не замечая порой его присутствия, стопроцентно выполняю свой отцовский долг, и этого вполне на будущее достаточно. Выходило, что нет.

А он тихой мышкой сидит у себя в комнате, тихонько щёлкает по клавишам, нам с матерью не мешает. Одно время увлёкся, насколько помню, компьютерными игрушками, но это быстро прошло – не азартный он человек. Даже хакерством, было дело, пробовал промышлять, накачал каких-то программ из интернета, но, опять же, рассудил, мол, не его это призвание – дурить народ и шарить по чужим карманам с помощью интернета… Даже и не упомнишь, когда Илья вдруг занялся компьютерным сочинительством. Ну, прямо-таки в Бальзака или Моцарта от программирования превратился!

Если до того я хоть что-то понимал из его объяснений, то теперь уже чаще молчал, когда он пытался мне растолковать свои высокомудрые изыскания, а вскоре сын и это перестал делать. Видно, догадался, что я не разбираюсь в высоких материях, и в перспективе просветов не видится, потому и тратить силы на объяснение своих грандиозных задумок такому дремучему питекантропу, как я, больше незачем. Если по каким-то бытовым вопросам я ещё мог ему что-то подсказать и дать совет, то в этой сфере от меня уже польза нулевая, а значит, я становился для него совершенно бесполезным артефактом…

– Во сколько завтра совещание? – после долгой паузы спрашиваю у Лёхи.

– В девять утра… Шеф, скажи честно, у тебя всё в порядке? – Штрудель настороженно следит за моей реакцией. – Ты ни в какую новую авантюру не вляпался? А то я тебя знаю…

– Мне и тех приключений, что уже свалились на мою бедную голову, достаточно.

– Ничего, Даник, разрулим! – обещает он и недоверчиво прибавляет на прощанье: – А за твоим сегодняшним собеседником Шварцем мы, на всякий случай, приглядим. Он ещё тот жук…

Супруги дома нет, и я сижу в полной тишине. Не хочется ничего делать, и лучше бы завалиться спать, да сна ни в одном глазу. Пытаюсь очередной раз прокрутить в голове ситуацию с пропажей сына, а вместо этого лезет всякая чепуха вроде посланий полувековой давности от легендарного авиаконструктора, пожелавшего со мной каким-то образом встретиться! Ну, разве это, повторяю себе, не абсурд?! А сказочные «Стражи Времени»?! Тут, честное слово, приляжешь, как белый человек, подремать, а они опять попрут в моих снах косяками… Плохо, когда сны начинают приходить не только во сне, а уже и наяву, а вместе с ними и навязчивые мысли – может, мне и в самом деле пора на полный покой, пока отдельные палаты в психушке конкурентами не заняты?

Вот разыщу сына, а дальше видно будет.

Надо бы продумать варианты общения на завтрашнем совещании в полиции, а голова нисколько не варит. Это не усталость, а какое-то затмение… Принять, что ли, проверенный временем народный стимулятор мышления?

Лезу в холодильник за водкой и какой-нибудь закуской на скорую руку, но не успеваю даже распахнуть дверцу, как слышу, что в дверь кто-то стучит. Мельком гляжу на часы на стене – почти одиннадцать вечера. Кто бы это мог быть? Приличные люди в такую темень по гостям не ходят… Сердечко неожиданно начинает биться – а вдруг Илья вернулся? Но… вряд ли это он, ведь у него есть собственные ключи…

Быстро иду к дверям и выглядываю в глазок, но там ничего не видно. Наверное, ночной гость не включил свет в подъезде.

– Кто там?

После секундной заминки слышу глуховатый голос:

– Соседи снизу. Вы нас затопили. У вас потекла канализация.

Распахиваю дверь, и тут же что-то тяжёлое обрушивается на мою голову. Пытаюсь заслониться руками, но второй удар – ещё сильнее первого – полностью выключает меня…

11

…Старое и основательно подзабытое ощущение выхода из тяжёлого болезненного сна, когда не получается пошевелить даже пальцем, а в ушах звон, и картинка в глазах никак не становится резкой. Сразу оживают болезненно пульсирующие жилки на висках, а во рту сушь, будто с серьёзного бодуна. Такое было, когда я приходил в себя после ранений.

– Ну, пришёл в себя, мент? – слышу хриплый, слегка надтреснутый голос. – Давай, открывай глаза, не притворяйся покойником! Этот номер у тебя не пройдёт…

Но глаза открывать пока рановато. Прежде, чем что-то предпринимать, надо разобраться, кто это так неожиданно ворвался ко мне среди ночи и, как бедняге Моше совсем недавно, настучал по голове. Поизображаем беспамятство, а тем временем прикинем, как наказать обидчика. Бить себя я и в лучшие годы никому не позволял, а сегодня, когда стал слабым и беззащитным пенсионером, мне это тем более не нравится… Короче, последнее слово всё равно будет за мной. Теперь мой черёд доказывать, что я, хоть и не супермен, но тоже чего-то стою.

– Эй, приятель, что молчишь? – напоминает о себе обидчик. – Думаешь, у меня есть желание с тобой возиться?

Кто-то грубо хватает меня за воротник и трясёт. Оказывается, меня уже примотали липкой лентой к стулу. Притом мои руки связаны в очень неудобном положении – сзади, за спинкой. Всё-таки придётся открывать глаза – не затягивать же игру в молчанку до бесконечности.

Оп-па, меня посетил мой старый друг Ханан, у которого я так удачно разжился пистолетом – венгерским дедушкой-парабеллумом! Уж этому-то что надо? Явился за оплатой?

А где его друзья-наркоты – уже вылезли из-под своего вонючего одеяла?

Но сейчас с Хананом двое каких-то незнакомых молодых парней восточной наружности, лениво шарящих по шкафам в нашей квартире. А вот это совсем никуда не годится! Конечно, я не возражал бы, чтобы они нашли бриллианты или пачки денег, которых у нас с женой отродясь не водилось, но копаться без спросу в чужих вещах – недопустимо и пошло. Неосмотрительно они это делают, ох, неосмотрительно!

– Доброе утро, мент! Ты меня узнаёшь? – скрипит Ханан. – Как думаешь, зачем я пришёл?

– Пистолет назад хочешь?

– И пистолет тоже. Но ты мне теперь должен дополнительно три… нет, пять тысяч шекелей за причинённые страдания! И ни шекелем меньше!

Невольно усмехаюсь, потому что ничего, кроме улыбки, этот комический персонаж вызвать не может. И Ханан это замечает:

– Смешно тебе? Посмотрю, как смеяться будешь, когда начну тебя на куски резать.

– А ты когда-нибудь такими вещами занимался?

– Вот на тебе и поучусь!

Сразу заметно, что предводитель мелких торговцев наркотой чувствует себя не очень уверенно. Меня-то он примотал к стулу и посадил посреди комнаты, а сам уселся на диван и никак не может удобно пристроить своё отвисшее брюхо. Поэтому елозит из стороны в сторону, перебирает руками биту, которой, вероятней всего, меня вырубил в дверях, и всё время поглядывает на двух своих помощников – молодых парней, ещё не добитых наркотой до овощного состояния, но с глазами уже навыкате и с полностью отсутствующим взглядом.

– Нет у меня твоего пистолета! Ни черта он не стреляет – ствол ржавый и боёк сбит. Да и пружина почти рассыпалась… Так что выкинул я его в мусорный бак от греха подальше.

– Не ври, мент, это хорошее оружие! – Ханан начинает нервничать, что мне, собственно говоря, и требуется. – Где ты его прячешь? Отдашь – мы спокойно уйдём и тебя не тронем. Ведь правда, парни?

Его бойцы послушно кивают головами и приступают к новому этапу поисков: начинают вышвыривать из серванта посуду.

– Скажи своим дружкам, чтобы не ломали и не били здесь ничего, а то никакого разговора не получится!

– Ага, – радуется Ханан, – значит, договоримся… Парни, быстро сели на диван!

– Зачем? – бурчит один из них. – Я тут в вазочке триста шекелей нашёл. Может, где-то ещё припрятано.

– Говорю, сядь на диван, значит, садись и сиди! – сдвигает мохнатые брови предводитель, и уже мне: – Итак, где пистолет? И не забудь, ты мне ещё денег должен. Те, которые нашли в вазочке, не в счёт.

– Я же сказал, что выбросил пистолет в мусорный бак.

– А мусорный бак уже вывезли, да? – заканчивает за меня Ханан.

– Нет, не вывезли пока. Я его только сегодня вечером выбросил.

– И где же этот мусорный бак находится?

– Во дворе.

Некоторое время Ханан размышляет, потом хитро грозит мне пальцем:

– Я тебя понял. Мы сейчас выйдем во двор, а ты шум поднимешь. Угадал? Дешёвый трюк!

А ведь и в самом деле, я хотел вывести их из квартиры, и, если ещё руки будут развязаны, то даже в одиночку с ними справился бы. Гляжу в полглаза на Ханана и замечаю, как он тяжело дышит, хотя всю работу за него наверняка выполняют его обкуренные бойцы. Видно, сердечко у мужичка пошаливает, да и остальной ливер ни к чёрту.

– Короче, – торопит он меня, – мы тут долго засиживаться не собираемся. Выкладывай пистолет, отсчитывай деньги – и разбежались с миром.

– Разбежались? – всё ещё пытаюсь разозлить его, чтобы он в запале совершил какую-нибудь ошибку. – А если я завтра приду к тебе и разнесу твою халупу в пух и прах? Я же помню, где ты живёшь.

Некоторое время Ханан раздумывает, словно решает сложную математическую задачу, потом поднимает вверх палец:

– Ничего страшного! Один ты не придёшь – побоишься, а в компании со своими ментами ты мне ничего не сделаешь. Пистолет? Какой пистолет, господа? Никто его не видел, а ваш русский коллега был пьян в доску, как у них принято. Дело стряпаете уголовное? Так оно даже до суда не дойдёт – его любой, самый начинающий адвокатишка вмиг развалит.

– А ты, братан, подкован, оказывается! – невольно ухмыляюсь. – Сидел, что ли?

– Имел уже счастье общаться с вашим братом! Не первый день на свете живу… Я тебя поначалу сразу грохнуть хотел, потому что ты меня здорово в тот раз обидел. А сейчас думаю, что не стану руки марать – всё равно ты никакого вреда причинить мне не сможешь, а пистолет и деньги вернёшь.

– Ой, спасибо тебе, спаситель ты мой! – начинаю уже откровенно издеваться.

– Грохнуть тебя не грохну, – продолжает Ханан, не замечая иронии, – а вот ножичком буду резать до тех пор, пока всё не выложишь.

– Как же я тебе выложу, если привязан к стулу?

– А ты назови местечко, где пистолет припрятал и деньги хранишь. Мы сами заберём и уйдём. А твои домашние вернутся, тогда тебя и развяжут. Понял?

– И ты думаешь, что на этом мой интерес к тебе закончится?

Ханан хмурится и задумчиво чешет пятернёй под мышкой. Новая задача требует незамедлительного решения, и его подопечные снова принимаются с интересом поглядывать на него.

– Ты прав, мент, – неуверенно бормочет он, – надо тебя всё-таки грохнуть, потому что в покое ты меня не оставишь. Знаю я вашего брата…

– Не боишься, что потом и пары дней на свободе не проходишь, потому что следов вы сейчас оставили у меня в квартире немерено, и вас уже завтра возьмут тёпленькими?

– Пускай сперва поймают!

Чувствую, что Ханан струхнул окончательно, не просчитав таких вариантов развития событий, но не хочет выглядеть полным размазнёй перед своими подопечными. Но и для меня это уже не совсем удобно, потому что запаниковавший потенциальный преступник может и в самом деле натворить глупостей от отчаяния.

– Ладно, – говорю ему, – убедил ты меня. Верну твой пистолет, только развяжи руки.

– Нет! – Ханан даже белеет от злости и указывает пальцем на одного из парней. – Сейчас я прикажу Рони, и он тебе палец отрежет. Если и тогда не скажешь, то отрежет второй…

– Ты с ума сошёл? – отзывается Рони. – Почему я? Сам режь пальцы, твой же пистолет!

– Принеси нож с кухни…

– Сам и иди на кухню за ножом, – огрызается Рони и обиженно отворачивается от своего кровожадного предводителя.

– Ладно, мы с тобой ещё поговорим! – ворчит Ханан и тяжело встаёт.

Но дойти до кухни не успевает, потому что входная дверь, которую горе-бандиты не успели запереть, явившись ко мне, с грохотом распахивается, и в квартиру вваливается несколько спецназовцев в масках и бронежилетах.

Мои спасители отчаянно орут, вероятно, для того, чтобы сбить с толка Ханана и его друзей, а те и так послушными оловянными солдатиками валятся на пол, прикрывая головы руками и даже подвывая от страха. Ханан чуть медлит, но его грубо толкают, и он подкошенным снопом укладывается на осколки недавно разбитого хрусталя из серванта.

– Как ты, Даниэль? – спрашивает меня старший из спецназовцев, с которым я раньше знаком не был. – Они тебе ничего плохого не успели сделать?

– Не успели, – выдавливаю, а у самого губы предательски подрагивают.

Эти невзаправдашние грабители не причинили мне никакого урона, если, конечно, не считать разгромленной квартиры, но нервы-то у меня не железные…

– Как вы узнали, что у меня эти… гости?

– Сейчас появится начальник и всё тебе разъяснит, – усмехается спецназовец. – Скажи, у тебя точно всё в порядке?

И в самом деле, нервы у меня ни к чёрту. Что же это я распустил себя? Раньше в таких суровых передрягах бывал, что представить себе трудно, а сейчас – какая-то клоунада…

В висках привычно начинает ломить, а сердечко колотится, как паровой молот, да ещё в придачу почему-то продохнуть не могу. Сижу с закрытыми глазами и хватаю губами воздух. Жду, пока кто-то за моей спиной разрежет ленту, которой меня примотали к стулу.

А когда меня уже освобождают полностью, то не могу удержаться и начинаю валиться на пол. Меня вовремя подхватывают и укладывают на диван, от которого всё ещё пахнет противным сладковатым потом Ханана.

– Ох, неймётся тебе, Даник, – раздаётся над моим ухом, – ты к себе всякие неприятности, как магнит, притягиваешь. Честное слово!

Открываю глаза и вижу над собой грустно улыбающуюся родную физиономию Штруделя.

– Лёха, откуда ты узнал, что у меня гости?

– Потом расскажу, а сейчас… – Лёха оборачивается и говорит кому-то за спиной: – Зовите ребят из «скорой помощи», пускай клиента забирают и приводят в чувство.

– Стоп! Никуда меня забирать не надо! – пытаюсь протестовать и даже слегка приподнимаюсь, но сил почему-то совершенно нет.

– Вот видишь, брат, как тебе сейчас плохо! – успокаивает меня Лёха и придерживает за руку. – Пару дней полежишь в больнице, окрепнешь, никто тебя там долго держать не собирается.

– Сын…

– Ну, разве ты в таком состоянии боец? Ты же за последнее время столько перенёс, что не приведи Господь, а уже не пацан безусый…

– Ну да, – огрызаюсь, – ты ещё про пенсионера скажи…

Двое бородатых ребятишек в жёлтых врачебных курточках ловко и умело подхватывают меня и перекладывают на носилки.

– Лёха, – зову товарища, – и всё равно скажи, как ты узнал, что у меня такие баталии дома разворачиваются?

Штрудель одёргивает выбившуюся из брюк форменную рубаху и машет мне рукой:

– Сейчас мы этих гавриков отвезём в полицию, оформим на нары, а потом я к тебе приеду. Там и поговорим. Хорошо? Дождёшься меня?

Мне отчего-то немного обидно, что я расклеился ни с того ни с сего на глазах у своего старинного товарища, но ничего поделать с собой не могу:

– Только обязательно приезжай…

В тот день Лёха так и не приехал. Зато меня, едва доставили в больницу, напичкали успокоительными таблетками, от которых я отбрыкивался, как мог, однако эскулапы заставили выпить их чуть ли не силой, после чего я вырубился и проспал без всяких сновидений до самого утра, когда уже начали разносить по палатам завтрак.

От больничной еды отказываюсь, потому что в рот ничего не лезет, лишь прошу у медсестры принести телефон. Лёха отзывается не сразу, но хорошо, что хоть отзывается, а то у меня в голове уже крутятся всевозможные панические мысли, мол, все неприятности, которые судьба запланировала отпустить мне до конца жизни, вдруг вывалились одновременно и сейчас. Кто-то сверху побаивается, что я раньше срока склею ласты и лишусь удовольствия наслаждаться этими неприятностями в полной мере и в полном ассортименте. Тем же, которые снизу – рогатым и хвостатым, – так им вообще всё по барабану, потому что я уже давно их клиент на самую серединку раскалённой сковородки…

– Привет, Даник, – сразу начинает спешно тараторить Лёха, – прости, что не приехал, как обещал. Хотя мне врачи сразу шепнули, что, если уж ты попал к ним в объятия, то долго разговаривать нам в любом случае не дадут. Для них я никакой не начальник. Пару дней тебя гарантированно продержат, витаминчиками нашпигуют, чтобы бегал, как молодой, а потом – пожалуйста, забирайте пациента и беседуйте, сколько пожелаете.

– Ты на мой вопрос не ответил, – мрачно напоминаю ему, – как вы узнали, что ко мне незваные гости явились? Кто сообщил? Соседи, что ли, шум услышали?

– Других вариантов у тебя нет? – Лёха прямо-таки торжествует и закатывается радостным смехом. – Хоть ты для меня и авторитетный гуру, но, видно, теряешь нюх… Я же всё это время прекрасно понимал, что ты не доверишься полиции и начнёшь собственное расследование. Ведь так? И даже не предполагал, а был абсолютно уверен в этом с самого момента исчезновения Ильи. Ты же вдобавок ещё и сам усугубил ситуацию, когда пришёл не только сообщить об этом, но и попросил у меня оружие. Дать его тебе я, естественно, не мог, но нисколько не сомневался, что ты его непременно где-нибудь раскопаешь. После этого… – он делает глубокомысленную паузу и выдаёт: – После этого я решил, что за тобой нужен глаз да глаз. Поставить наружку – не выход. Во-первых, это даже мне, начальнику полиции, нужно обосновывать, а у меня, кроме подозрений, ничего нет. Во-вторых, ты ещё тот жук и мигом просчитаешь тех, кто следит за тобой. Потому и навтыкал тебе жучков. Пару в квартире и маячок в заднем кармане твоих джинсов. Ты – человек самоуверенный, и даже предположить не мог, что кто-то на такое отважится. Как я, а?

– Ну и негодяй же ты! – невольно вырывается у меня, а втайне я уже прикидываю, что на его месте поступил бы, наверное, так же. Я-то себя хорошо знаю: переубедить меня или заставить сделать что-то такое, чего не хочу – напрасные хлопоты. – Всё-таки мог бы сказать…

– Что, я тебя не знаю? Ты бы всё это мигом ликвидировал.

– Естественно… Что с Хананом и его братцами делать будете?

– Получат то, что заслужили, не сомневайся. Сам-то Ханан поначалу не мычал, не телился. А потом надавили на него, и тут же запел про то, как ты силой якобы отнял у него пистолет, незаконно проникнув в его убогое жилище.

– Откуда у него пистолет, сказал?

– Стандартный трюк: нашёл неделю назад на улице, но в полицию не сдал, а решил придержать у себя на всякий пожарный. Видите ли, живёт он в неблагополучном районе, где уличная преступность спит и видит, как бы его, несчастного, обидеть. Овечкой невинной прикинулся, мол, даже понятия не имел, что держать дома незарегистрированное оружие запрещено. А сам уже не раз привлекался за торговлю наркотиками и за организацию притонов.

– Да бог с ним, с этим Хананом! Он меня больше не интересует… Что нового по сыну?

– Пока ничего, – вздыхает Лёха. – Ищем…

– Выбили вы меня из колеи, заперев в больницу! – ворчу недовольно. – Вполне мог бы отлежаться денёк дома…

– Ну, и что бы ты потом стал делать? Тебя бы оставили в покое, ты сразу помчался бы неизвестно перед кем размахивать левым пистолетом, отнятым у наркоторговцев. Ты же полицейский, хоть и на пенсии, и должен понимать, чем это рано или поздно может закончиться… Кстати, пистолет мы нашли в багажнике твоей машины и изъяли. Так что имей в виду. Я, конечно, всё замну, никакой огласки не допущу, но… Даник, больше в такие игрушки не играй, а то никакая прослушка не поможет, если начнёшь бодаться с серьёзными людьми!

Ответить мне ему нечего, потому что он, по большому счёту, совершенно прав. Просто какое-то временное затмение на меня нашло…

– И ещё, – вспоминает Лёха, – извини, брат, что вторгаюсь в твоё личное пространство. Но твой разговор с Вольфом Шварцем мы тоже прослушали.

– Кто «мы»?

– Ну, я. Кроме меня, никто о нём не знает. Так я распорядился. Одно непонятно: почему ты не захотел мне ничего рассказывать, когда я спрашивал? Считаешь, что мы уже не друзья?

Последние его слова меня не на шутку бесят:

– Хоть ты мне и друг, но не начальник! Ты действительно вторгаешься в моё личное пространство! За такие поступки морду бьют!

– Успокойся! Мне почему-то кажется, что все эти вещи, завертевшиеся вокруг пропажи Ильи, и в самом деле как-то связаны между собой. Да и Шварц с его замшелым письмом – не в стороне. Интересно было бы узнать его содержание…

– Как это ты ещё не умудрился у меня по карманам пошарить, когда я спал?

– Понадеялся на то, что ты – человек здравомыслящий, и рано или поздно сам обо всём расскажешь. А ведь мы вместе с тобой, если помнишь, любые горы раньше сворачивали, и никаких секретов друг от друга у нас не было…

Часть 2