К концу сезона работ в 1842 году выяснилось, на меня «катил бочку» паскудник Клейнмихель. Многих протеже графа я едва ли не пинками гнал со стройки, делая подрядчиками отставных офицеров флота, как правило, людей грамотных и ответственных. С них я не получал вообще ни единой копейки, давая людям возможность заработать, правда ставил условие хорошо относиться к трудягам-подёнщикам и подбирать смышленых и расторопных людей с прицелом на будущие стройки. Была мысль обучать таких «живчиков» грамоте и продвигать, делать десятниками, и проводить их потом, лет через несколько, самих в подрядчики. Формировать свою команду, короче говоря. Но мои благие намерения были для Петра Андреевича, столь ярко и образно воспетого Некрасовым как серпом по известному месту. Нет, напрямую на дерзкого и неуступчивого Константина он не наезжал, наоборот — лебезил и заискивал. Но папеньке такую прогонял пургу, будто бы я принимаю посулы и подношения и от тех и от этих, что не способствует авторитету фамилии. Удивительное дело, — отец молчал, даже не пытался поговорить по душам, потому-то жулик граф был нами раскрыт только по осени 1842 года. Обсудили в первопрестольной с Сашей подлюку Клейнмихеля и на сём дело, казалось, и окончилось. Казалось нам тогда. Ан нет, проклятая немчура в 1843 году сумела потеснить некоторых из моих отставников, и так вышло, что 15 июня я с десятком конвоя выехал на поляну, где обедали хмурые артельщики. Вонь от котла исходила столь гадостная и мерзостная, что подъехав метров на десять, пришлось нос затыкать. А люди эту дрянь ели. Ребятишки лет десяти-двенадцати неторопливо и сосредоточенно обгладывали кости. Поодаль, метрах в ста от подёнщиков трапезничали пронырливый купчик и длинный, на глиста похожий армейский поручик.
— Эй, сволочь, — рявкнул я на отечественного предпринимателя, — бегом ко мне!
— Сию минуту-с! — наверняка купчина меня знает. Да и немудрено — кого ещё будут сопровождать хмурые гвардейцы Финляндского полка.
— Твои люди?
— Точно так-с, мои-с.
— Бери миску, наливай, ешь.
— Ваше высо…
— Молчать! Исполнять!!!
Работяг как ветром сдуло. Поручик сгорбился за столом и старался сделаться меньше ростом. Помертвевший подрядчик, похоже, намеревался «лишиться чувств».
— Если в обморок грохнешься, как барышня кисейная — сожрёшь весь котёл, — уже спокойно и ласково пообещал великий князь.
В общем, жрал, блевал и плакал барыга долго и упорно. Пятеро финляндцев из десяти бегали в кусты травить. Сам еле удержался. Подозвав старшего артели, выдал ему по полтора рубля серебром в расчёте на каждого, кому я помешал «пообедать». Чёрт! Как представил это варево…
— Так, гнида, — купчик испуганно закивал, — иди на дистанцию. В конторе подпишешь отказ от подряда, вернёшь деньги и выплатишь штрафы.
— Помилуйте, ва…
— Молчать!
— Ребята, — обратился я к подёнщикам, — есть кто грамотный? Вот и славно. Завтра подходите к конторе, найдёте отставного лейтенанта флота Забелина. С ним будете работать, он человек справедливый, не обидит. Скажете, великий князь Константин Николаевич за вас ручается. Сейчас записку напишу.
Крестьяне разом, все как один, рухнули на колени. Эх, Расея моя, Расея…
Глиста-поручик оказался каким-то троюродным племянником Клейнмихеля и немедля кинулся на доклад к высокопоставленному родственнику. Тот, вообразив, что Константин решился на рейдерский, ну, или местным языком изъясняясь, на разбойничий захват бизнеса, побежал к императору.
Ух, как мы ругались с папенькой. Дворец испуганно замер. Никто и помыслить не смел, что на императора могут так кричать. Если не врут, то у двух слуг случился сердечный приступ, так они разволновались.
Клейнмихеля я обкладывал такими матами, что боцмана Балтийского флота могли гордиться генерал-адмиралом. Но убедить родителя, что Пётр Андреевич врёт как сивый мерин и ворует как миллион крыс, не получилось. Граф назло дерзкому сыну был оставлен в высокой должности, а Константину высочайше было предписано следовать на гауптвахту.
На «губе» я просидел всего лишь двое неполных суток. Озверевший великий князь, матерящий высшего сановника империи, обещающий вспороть живот и накормить собственной же требухой главноуправляющего путями сообщений и публичными зданиями Российской империи — это невероятно. Солдаты и офицеры, должные охранять Константина, затыкали уши, чтобы не слушать страшные проклятия, изрыгаемые прежде невозмутимым и хладнокровным сыном императора. Вскоре стала понятна ярость великого князя, — вывело из себя Костю сходство несчастных крестьянских ребятишек с младшими братиками Коленькой и Мишенькой. Как представил, аж сердце кровью облилось…
Такая красивая легенда, запущенная мной из-за решётки и пересказанная охраной гауптической вахты знакомым, облетела Санкт-Петербург менее чем за сутки. Молодому и красивому Косте сочувствовал весь слабый женский пол столицы. За исключением мадам и мамзелей семейства Клейнмихелей, разумеется.
Родитель, которому доложили о причине неожиданного нервного срыва прежде уравновешенного Константина, «сдал назад» и велел непокорному сыну отправиться во дворец, под домашний, так сказать, арест.
Далее оставлять в одной берлоге двух медведей было никак невозможно. Клейнмихеля папаня ценил, меня любил и, наверное, всё-таки тоже ценил. Потому и принял Соломоново решение — выпнуть Костю до шестнадцатилетия в Москву под крыло старшего брата, а по осени отправить в Европу — перебеситься и найти невесту. Впрочем, кандидатуры уже были.
Но тут уже взбрыкнул я. Дело в том, что после триумфа песни, вы будете смеяться, но её и в этом мире назвали «Эхо любви», к Константину дня не проходило, чтоб не приставали поклонники и поклонницы таланта, умоляя осчастливить очередным шедевром.
И Костик сдался. За полгода были «созданы» такие эпические вещи как «Кавалергарда век недолог», шуточная «Всё могут короли», лирически-патетическая «Любовь настала», там Роза Рымбаева пела, но песня-то унисекс, спеть может и мужчина, что Костя и сотворил с огромным успехом, единственно заменив «вся планета» на «вся Россия». В «Надежде» была переделана строчка про аэродромы, а телеграммы уже входили в обиход и были страшно модным словом. Строка про «синие московские метели» заставила местных конспирологов перебирать девиц, проживающих в старой столице, но особ, к кому неровно дышит Константин, насчитали то ли семь, то ли восемь.
Вот так, «по мелочи», набралось за десяток песен, вернее стихотворений, которые великий князь издал небольшой книжечкой тиражом в две тысячи экземпляров, выставив невероятную цену в пять рублей. Ну а что — аристократы люди небедные, купят, дабы заполучить автограф поэта и художника. Да, все рисунки в книжке были также моих рук делом. Особенно удался тот, где лихие кавалергарды, списанные с портретов генералов, героев войны 1812 года и преизрядно «омоложенные», впрочем, легко узнаваемые, гонят французские полки…
Посвящена была книга Жуковскому. А как иначе — наставник! Так и было начертано: «Моему Наставнику и Учителю, Василию Андреевичу Жуковскому». И хотя народная молва числила великого князя учеником Александра Сергеевича, но после трагической гибели поэта в Казани и всего с ней связанного в семье Романовых о Пушкине упоминать было не принято. Не стал и Костя нарушать негласный уговор. Да и сделать приятное милейшему Василь Андреичу — дорогого стоит. Так вот, все песни без исключения стали хитами, ещё бы! Но наибольшей популярностью пользовалась шуточная «Всё могут короли». Хорошо так зашла в дворянскую среду — юморная, слегка фрондёрская. Ах как её пели!
Жил да был, жил да был, жил да был один король.
Правил он, как мог, страною и людьми
Звался он Луи Второй,
Звался он Луи Второй,
В те времена жила красавица одна,
У стен дворца она пасла гусей.
Но для Луи была милее всех она,
Решил Луи, что женится на ней.
Все могут короли, все могут короли,
И судьбы всей земли вершат они порой,
Но что ни говори, жениться по любви
Не может ни один, ни один король.
Не может ни один, ни один король.
«Я женюсь, я женюсь, я женюсь», — Луи сказал,
Но сбежались тут соседи короли.
Ой какой же был скандал,
ну какой же был скандал,
Но впрочем песня не о нем, а о любви.
И под венец Луи пошел совсем с другой.
В родне у ней все были короли.
Но если б видел кто портрет принцессы той,
Не стал бы он завидовать Луи.
Все могут короли, все могут короли,
И судьбы всей земли вершат они порой.
Но что ни говори, жениться по любви
Не может ни один, ни один король.
Не может ни один, ни один король.
Но что ни говори, жениться по любви
Не может ни один, ни один король.
Не может ни один, ни один король.
И я решил немножко пофрондировать, почтительно но твёрдо ответствовал грозному родителю, что в Европу поеду и женюсь на той, кого они мне с маменькой подберут, но через четыре года. А с шестнадцати до двадцати я намерен пройти по маршруту брата Саши до Сахалина, там пересесть на фрегат и добраться до американских владений России. Ну а потом, возмужав и перебесившись, можно и под венец. Папа с мамой обрадовались, если уж вояж Саши, превратил ветреного цесаревича в примерного семьянина, то флотскому Костеньке, с детства «залипавшему» у географических карт, попутешествовать сам Бог велит.
Всё пошло «по старой схеме», как и при «Особой Восточной экспедиции цесаревича Александра». Выкликнули полторы тысячи молодых казаков, восемьсот пятьдесят молодых солдат и офицеров подшефного лейб-гвардии Финляндского полка, сопроводят Константина в качестве ездящей пехоты. Сам полк оставался в Петербурге, но в батальон, отправляющийся с великим князем, влились по сотне гвардейцев от преображенцев, семёновцев и измайловцев. Популярность поэта и фехтовальщика Кости была столь велика, что на одну офицерскую вакансию, претендовали по семь-десять человек. Всё же «достали» меня учителя фехтования, последние два года усиленно занимался. Честно говоря, сначала сублимировал, переключал «дурную энергию», но потом, даже накоротке сошедшись с милой вдовушкой двадцати трёх лет, подобранной по каналам матушки (три года была в браке, муж коллежский секретарь, ревизовавший заложенные имения, два года как помер от разбойничьего топора) занятий не прекратил, и стал легендой Петербургского фехтовального сообщества. Как я упоминал, при перебросе произошло «наложение матриц» и реакция у Кости была «за двоих», равно как и координация. «Попятнать» великого князя было невозможно, равно как и парировать его невидимые «простому смертному», стремительные выпады. А если б вы только видели, как я работаю сразу двумя шпагами, или двумя саблями. Жаль, что при в