Ущерба заведению насчитали на 5761 рубль 25 копеек, гарнизонная гауптвахта впервые за тридцать лет существования оказалась забита до отказа, а вице-адмирал Фомин, отбил покаянную телеграмму в Константинополь-Тихоокеанский, прося отставки.
Константин перед отплытием из Америки в Азию ответил Фомину пространной депешей, приказал буянов держать на хлебе и воде, никакой передачи спиртного и колбас-сыров-окороков сердобольными дамами и сослуживцами! Также государь велел расплатиться с рестораном из личным сумм, что размещены во Владивостокском отделении Тихоокеанского банка. Драчунов же следовало держать на гауптвахте до приезда царя-батюшки, взявшегося самолично рассудить то беспрецедентное дело. Шутка ли — цвет нации, флотские и путейские накуролесили на 37 вызовов на дуэль! И хотя Константин Николаевич поединки не одобрял, замять сей скандал будет даже ему весьма затруднительно. Не дать возможности офицерам поставить «рыцарей шпалы» к барьеру, так половина флота в отставку подаст…
Селивёрстову, начальствующему в том числе и над городской каталажкой, пришлось срочно распорядиться отмыть и отчистить узилище, дабы перевести туда неистовых железнодорожников, товарищ министра Лихолетов поспешил развести военных и штатских по разным «тюремным замкам» во избежание дальнейших склок и драк уже между «арестантами».
Кавторанг же Галковский помимо муштры гардемаринов, числился ещё и помощником командующего гарнизоном по взаимодействию с гражданской властью. И теперь двум соседям, двум приятелям предстояло придумать, как обустроить быт инженеров, волею случая угодивших за решётку. Нет, в том, что император простит буянов, слегка отругав (а может и не слегка, матерной терминологией Константин владел в совершенстве, к тому же с малых лет моряк, как загнёт «в зюйд-вест грот бом брамсель»…) сомнений не было. Но надо и исполнить категорический высочайший приказ- содержать «на хлебе и воде», то есть на каше и рыбе. А депутации друзей с огромными сумками-передачами как отвадить? Градоначальник ещё и потому с биноклем на смотровую площадку на крыше выходил — высматривал жён-подруг офицеров и путейцев, прям таки жаждущих вручить мэру судки с борщом и котлетами. А не дай Бог возьмёшь, что тогда? Нарушить приказ императора? Или самому съедать горы провианта? Давиться и съедать? Да, задачка.
— Послушай, Арсений Палыч, может твоих оглоедов из Морского Корпуса припрячь к важнецкому секретному делу?
— К какому?
— Пожирать все передачи, каковые для инженеров приносят в городскую тюрьму.
— С ума сошёл, Никодим Иванович? Чтоб будущий офицер флота объел узника? Да твой Егор от отца скорее отречётся, чем так поступит! Лучше отдавай снедь уголовным, только, конечно, без спиртного.
— Да нет уголовных в городе! Нет! Всех на дистанцию вывезли вылизывать магистраль: и злодеев и пьянчуг горьких. В тюрьме только господа инженеры обретаются.
Моряк понимающе кивнул, — Владивосток перед высочайшим визитом изрядно «подчистили» и все мало-мальски неблагонадёжные элементы из города вывезли. Однако приезд нескольких тысяч человек в составе делегаций сибирских и дальневосточных городов, на «стыковку» Великого Пути, а помимо сибиряков прибыли и волжане и из Москвы и Петербурга гости, и даже из Варшавы приехали представители короля польского, изрядно оживил «здешнее общество».
В городских ресторациях строились самые грандиозные планы по завоеванию новых рынков, купчины и сановники жаждали вести пароходы в Южную Америку, Африку, Антарктиду и отыскать там столько золота, чтоб кержаки из «Калифорнийской золотодобывающей компании» почувствовали себя жалкими нищебродами…
Большим успехом у гостей пользовалась аренда пассажирских пароходов на сутки-другие, с катаниями по заливу Петра Великого. На миноносках, в обязательном порядке конвоировавших каждое прогулочное судно (мало ли, вдруг пираты-карбонарии-масоны захватят пароход и под видом добропорядочных граждан таранят крейсер с императором) считать уставали бутылки, выбрасываемые гулеванами за борт. Первогильдеец Саврасов из Самары, упившись, решил освежиться и, раздевшись донага сиганул в воды залива. Хорошо, палубная команда на «Акулине» дело туго знала и выловила почтенного негоцианта в момент, кстати, протрезвевшего и поклявшегося в ознаменование чудесного спасения выстроить часовенку на одной из сопок Владивостока в честь святой Акулины. Поверенный Саврасова матом крыл патрона, изучая святцы в поисках хоть какой-нибудь святой, пусть и не Акулины, но чтоб имечко на слух примерно соответствовало…
— Плохи дела, сосед, — кавторанг недовольно покрутил головой, будто воротничок жал.
— А что такое? — Селивёрстов подумал поначалу, что сын накуролесил и грозит отпрыску исключение из Корпуса, — Егор чего утворил?
— Нет, старший твой образцовый моряк. Я об арестованных офицерах. Считай, половина Минной дивизии в каталажке блох давит, а меж тем у корейского берега три английских парохода чего-то выжидают.
— Подумаешь, пароходы, его величество сопроводит весь Тихоокеанский флот.
— Да не о том речь, сосед. Помнишь как в войну России и КША с САСШ наши подводники в Нью-Йорке отличились?
— Как не помнить, мичман Овсянников тогда на радостях фуражку Егорке подарил, сын с той поры и решил пойти по флотской части, а вся Владивостокская эскадра неделю не просыхала, а потом и офицеры и матросы рапорта писали на войну.
— Было дело, — крякнул морской волк, — а кто мешает сейчас джентльменам выпустить при приближении конвоя пару-тройку подводных лодок на пути следования, сколь не велик океан, а подходы то к порту вот они.
— Это ж сразу война! А англичане с французами ещё не расцепились, где им с нами в довесок задираться?
— А чёрт знает, — Галковский раздосадовано махнул рукой, — умом понимаю, что ерунда, что нервы то и домыслы, поиск козней врагов таинственных и могущественных. А сердце щемит. Да ещё с Нечволодовым пьянствовали лучшие офицеры с «бомбосбросок», теперь «каторжанят» вместо того, чтоб вражеские подлодки отыскивать и топить.
Бомбосбросками во Владивостоке называли 500-тонные миноносцы «Охраны водного района» вооружённые парой трёхдюймовок, но имевшие на борту до сотни глубинных бомб. Здесь Российский Морской Генштаб не мудрствуя лукаво, перенял опыт англичан, выводивших на дежурство в Канал до пяти десятков «минных канонерок». Ну, это у них там, в ЛондОнах «минные канонерки», во Владике же — «бомбосброски» и никак иначе.
В кабинет градоначальника, где Галковский и Селиверстов переживали за безопасность маршрута императора, без стука вошёл генерал-лейтенант, граф, командир Особой Экспедиции, обладавший чрезвычайными полномочиями, Олег Константинович Востоков.
— Здравия желаю, Арсений Павлович, — по свойски «по домашнему» обратился бастард к кавторангу, — а к вам, Никодим Иванович, дело неотложное.
— Рад служить вашему высокопревосходительству, что требуется вашему сиятельству?
— Я только что с телеграфа, через неделю во Владивосток прибудет пять тысяч, или чуть больше рекрутов из Кореи, необходимо провести медицинский осмотр будущих воинов. Но как назло три врача из гарнизона крепости и эскадры, приняли самое деятельное участие в эпической драке с инженерами железнодорожниками и ныне прохлаждаются на нарах, откуда вытащить эскулапов нет никакой возможности, не оспорить же приказ его величества, тогда вся иерархия рухнет. Необходимо содействие врачей городской больницы и ваше, Никодим Иванович на то разрешение.
— Я не прочь, но сами доктора…
— Работа в комиссии будет достойно оплачена.
— Если так. То конечно.
После ухода Востокова и мэр и моряк прильнули к окну. Перед городской управой стоял экипаж, окружённый двумя десятками конных корейцев.
— Большую силу забрал граф, — хмыкнул кавторанг, — личные башибузуки, только ему преданные, прям как хан какой, или эмир.
— Пять тысяч солдатиков, — прикидывал мэр, — это ж на неделю, не меньше врачи ими заниматься станут. И ведь не откажешь, а как с больными быть?
— А есть выход, сосед, — Галковский рассмеялся, — и запрет царский не нарушим и все формальности соблюдём. Надо на гауптвахте открыть приём, зарядить всех трёх драчливых докторов с утра и до вечера на осмотр пациентов. За пределы гауптвахты провинившиеся не выходят, нарушения нет, а то, что отбывая наказание, помогают людям, государь поймёт и оценит.
— Арсений, друг, — взмолился градоначальник, — скажи адмиралу, он гарнизоном командует. Я ж, сам понимаешь, Олегу то Константиновичу отказать не могу.
— Добро, сейчас же иду к Фомину.
— Как думаешь, господин капитан второго ранга, а куда граф навострился с такой силищей. Эдак в его Экспедиции под семь тысяч только пехоты будет, да плюс команды на пароходах. Если не в Корею, то куда?
— Хм, даже не скажу. Филиппины вряд ли, разве что Гуам забрать и там старшего посадить на новообразованное королевство или герцогство, государь решил. Нет, не Гуам. Я бы на Панамский перешеек графа командировал. После Сент-Луиса от корейцев шарахаются как чёрт от ладана, можно было бы малой кровью забрать стратегически важный участок и канал там впоследствии отрыть, сугубо для российских нужд.
— Голова, Арсений Павлович. Не зря тебя на флоте после ранения оставили.
— Правило такое уже лет тридцать, и в армии и на флоте: если офицер получил увечье, но желает продолжать службу, подыскать ему место, соответствующее возможностям. А гардемаринов распекать и исполнять редкие адмиральские поручения я и с тростью могу.
— Никодим Иванович, — секретарь мэра как привидение вырос в дверном проёме, — телеграмма из Казани, тамошняя делегация застряла в Чите, просят казанцы «прицепить» земляков к литерному составу номер семнадцать, дабы те не опоздали на «стыковку».
— Успеют, — махнул рукой Селивёрстов, коему чрезвычайно льстил факт вхождения в Комиссию по организации торжеств и право давать «зелёную улицу» делегатам от городов и губерний России матушки, едущим на край материка, приветствовать государя, завершающего кругосветное путешествие и заодно введение в эксплуатацию Великой Сибирской Магистрали широко и шумно отпраздновать…