— Живехонек. Только в отключке.
— Как придет в себя, ко мне приведи.
— Сделаю. А с дружком его что делать будем?
— Он мне не дружок, — процедил сквозь зубы Остап.
— А кто? Подружка? — заржал Фунт.
— Отставить! — прикрикнул пахан. — Не люблю я эти петушиные шутки.
— Почему сразу шутки? Может, они и вправду такие.
Крот нахмурился:
— Новоприбывший, как тебя кличут?
— Остапом.
— Скажи мне как на духу, Остап, ты когда-нибудь играл в трубочиста?
Он понял, о чем речь, как-никак ментовские сериалы снимал. Игра в трубочиста была одной из тех жутких вещей, которую проделывали на зоне с первоходами. Алькатрас, конечно, не зона, а он не первоход, но, со слов Ржавого, закон тут царил воровской. Поэтому Остап испугался пуще прежнего и жалобно проблеял:
— Ч-чего?
— Признавайся, занимался гуталиновыми махинациями? — наседал пахан.
— Я не… я…
— Говори, любишь устраивать тусовки на заднем дворе? — гыгыкнул Фунт.
— Заткнись! — осадил своего подчиненного пахан и пояснил: — Я спрашиваю, не содомит ли ты, Остап?
— Я? Да еще чего! Нет, конечно!
Крот улыбнулся:
— Вот и славно! У нас, знаешь ли, не любят таких и строго наказывают. Отрубают им голову. — Он немного помолчал. — Шутка. Мы же не звери. Сажаем на кол.
— Не верю я этому голубку, — фыркнул Фунт.
— А я верю, — сказал главарь и распорядился: — Оставь нас одних, мне нужно перетереть с ним глаз на глаз. И руки ему развяжи.
— Ты уверен? А вдруг он выкинет какой-нибудь фортель?
— Не выкинет. Я прослежу… А тела прикопайте и о случившемся ни слова.
— Заметено.
— А минут через пятнадцать пришли ко мне кого-нибудь из своих мушкетеров.
— Значит, тебя звать Остапом? — пошамкав губами, спросил Крот и предложил ему присесть.
— Вообще-то я Володя… Владимир. Остап — это кличка. Я на самом деле…
— Ты в Алькатрасе, — прервал его пахан. — Здесь неважно, кем ты был на Земле, и в каком городе жил. У нас нет национальностей, мы говорим на одном языке. Важно лишь то, кем ты являешься в данный момент.
— Ясно.
— Меня звать Крот. Я здешний пахан. Со мной можно на «ты».
— Можно мне воды? И чего-нибудь поесть, — опасливо произнес Остап.
Крот встал, подошел к шкафу и вернулся с кружкой воды и тарелкой, на которой лежало нарезанное кусочками вареное мясо. Несмотря на слепоту, он прекрасно ориентировался в пространстве.
Остап поблагодарил и жадно принялся за трапезу.
— Ты, значит, новоприбывший, — задумчиво произнес хозяин.
Рот собеседника был занят едой, поэтому он ответил кивком, но потом спохватился, что общается со слепым и сказал:
— Да я новоприбывший.
После небольшой паузы прозвучал вопрос:
— Давно на Карфагене?
— Два… нет, три дня.
— Один высадился? Отвечай честно, я чую ложь. Все, кто живут на Карфагене, обретают способности, которыми прежде не владели. Вот у меня, например, обострились слух, обоняние и осязание. Носом чую, когда мне врут… Жаль, зрение так и не вернулось. Я ослеп еще в молодости, на Земле. По глупости. Отравился метиловым спиртом.
— Нет, не один. Нас пятеро, включая меня.
— Среди вас есть женщины?
— Да. Две.
Пахан сально улыбнулся и продолжил допрос:
— И какие способности подарил вам Карфаген?
— Я хорошо дерусь. А одна девушка из нашей компании оглушает своим криком противника.
— А остальные?
— Пока не знаю.
— Рано или поздно станет понятно… А может, и не станет. В Алькатрасе есть люди, которые так и не раскрылись.
— Что, и такое бывает?
— Бывает. Вот например, Фунт. Не раскрылся, и из-за этого комплексует.
Тарелка тем временем опустела:
— Спасибо.
— Не за что. Кормить пленника — это святая обязанность. В скольких бы тюрьмах я ни сидел, а завтрак, обед и ужин всегда были по расписанию.
— Значит, я пленник?
— В некотором роде.
— Но ведь я откупился.
— В Алькатрасе все решаю я.
Остап вытер жирные губы рукавом и икнул. После еды он заметно осоловел, словно хлопнул сто граммов водки. Может быть, поэтому решил спросить:
— А правда, что Алькатрас был основан урками?
— Правда, — ответил Крот.
— Ух ты, как интересно…
— Из отцов-основателей остался один я. А большинство наших поселенцев и нар-то не нюхало. Хоть и зовутся урками.
— И про рабство правда?
— Совершенная. Видал людей в зеленых робах?
— Видал.
— Это как раз и есть рабы.
Остапа передернуло.
— Чую, ты вздрогнул, — проговорил пахан. — Но на деле не все так ужасно. Принято думать, что раб — это забитый, несчастный человек, почти животное. Раба можно продать, избить, даже убить. Но это не так. Не скажу, что наши рабы как сыр в масле катаются, но называть их скотом было бы некорректно. Конечно, прав у них гораздо меньше, чем у урок, но никто не морит их голодом, не лупит почем зря. Важно, чтобы раб хорошо выполнял свою работу, а для этого он должен быть сыт, одет и обут. Ты в курсе, что рабы на плантациях жили сытнее, были наряднее одеты и крепче здоровьем, чем нью-йоркская беднота?
— Не-а, — признался Остап.
— Теперь знаешь, — сказал Крот и продолжил. — Большинство наших рабов — коммуняки, которых выгнали из Маяковки. Чаще всего — за сущую провинность. Есть, скажем, один тип, которого турнули за то, что он спер полмешка муки.
— Надо же. А мне казалось, что у Лаптева в Маяковке просто идиллия.
— Все это сказки матушки Гусыни!
— А еще говорили, что вы живете по воровским законам.
— Это тебе коммуняки рассказали?
— Они самые.
— Чушь собачья! В Алькатрасе мы живем по совести. Никаких воровских понятий и прочей дребедени. А Лаптев твой — дурак. В облаках витает, все строит какой-то коммунизм, Кампанелла недоделанный! Жить надо сейчас, а не в каком-то воображаемом будущем. Радоваться, с девицами шурум-бурум, гульки до утра, выпивать… Но меру знать! Помнишь, как там было у Гиппократа?
— Нет, не помню.
— А ты вообще знаешь, кто такой Гиппократ?
— В общих чертах.
— И что же ты о нем знаешь?
— Древнегреческий врач. Отец медицины.
— И то хлеб. А то у нас большая часть урок — дубы стоеросовые. Им что Платон, что планктон — все едино. А я, знаешь ли, люблю хорошую беседу с умным человеком. В тюрьмах уйму башковитых людей повстречал, многому у них научился. Как-то раз сидел я в одной камере с доктором философии, он мне много вслух читал. Ницше, Шопенгауэра, Канта… Что-то я заговорился. Мы, старики, болтливый народ. На чем мы остановились?
— На Гиппократе.
— Ах да! Гиппократ говорил: «Никто не должен приступать меры: мудрость жизни — знай во всем меру».
— Богатая мысль, — согласился Остап.
— Воистину! Думаю, за это надо выпить!
Сказав это, Крот снова дошел до шкафа, достал оттуда глиняный сосуд и безошибочно разлил по двум кружкам красную жидкость с кислым запахом:
— Я крепкого не держу, годы уже не те. А вот винишком порой балуюсь. Это, конечно, не божоле, но пить можно. Мы готовим вино из картофеля. Формально говоря, это брага, но «вино» звучит приятнее, — он чокнулся с собутыльником и сделал маленький глоток.
Остап же залпом осушил всю кружку. Алкоголь теплом растекся по его телу, вселяя спокойствие.
— Ну как на вкус?
— Кислятина.
— Ну на вкус и цвет, как говорится… Вот Маякове вообще не пьют! Сухой закон у них!
— Омерзительно!
— И я того же мнения. А у нас еще самогонку гонят. И даже кабак есть. «Второе дыхание» называется.
Остапа охватила приятная волна ностальгии. Надо же! Ведь именно так именовалась культовая московская рюмочная-стоячка, куда, будучи бедным студентом, частенько заглядывал будущий режиссер и частенько уползал оттуда на рогах. А располагалась она в тесном подвальчике в Пятницком переулке. Легендарное место. Минимализм во всем: тесное помещение, липкие столики, алюминиевые пивные бочки у стен, дым коромыслом. В меню помимо пива постоянно наличествовали дешевая водка и нехитрая закусь вроде бутербродов со шпротами. Публика во «Втором дыхании» собиралась ортоборная: маргиналы всех мастей, футбольные фанаты, неформалы, студенты. Можно там было встретить и хорошо одетых господ в пиджачках и галстуках, артистов и богатеньких иностранцев. Чем привлекал их этот гадюшник, одному богу известно, но все они отлично вписывались в общую атмосферу. В рюмочной была какой-то особый вайб. Всем было плевать на то, кто ты, какие у тебя регалии и какого ты возраста. Здесь всегда кипела жизнь. Люди общались, спорили, дрались. Ругали мэра и президента с его администрацией, хвалили советскую власть, обсуждали футбол, философию, кино или просто вели разговоры за жизнь, сдабривая все это отборным матом. Порой в «Дыхание» заруливал настоящий баянист. Ему щедро наливали, а он играл на заказ народные песни и не менее народные рок-хиты вроде «Человека и кошки» и «Вечной молодости».
Обычно посиделки в рюмочной проходили без эксцессов, лишь изредка случались досадные недоразумения. Например, однажды из-за ирокеза, который носил в ту пору Остап, до него докопался подвыпивший воин-афганец и выбил два зуба. Еще как-то раз его чуть не прессанули скины. Тогда вместе с какими-то подмосковными панками, с которыми только что познакомились, они зашли сюда немного подзаправиться, перед тем как пойти на концерт «Пургена». На них наехали два бритых нацика. Барменша крикнула, чтоб шли разбираться на улицу. Делать нечего, вышли на улицу. Подмосковных «дружбанов» сразу как ветром сдуло. Вот оно, хваленое панк-братство. Скины начали традиционно:
— Ты панк?
— Панк.
— Кто по нации?
— Русский.
— А знаешь, что «панк» в переводе с английского означает «отброс»?
— Знаю.
— Так значит, ты — отброс и позоришь русскую нацию.
— Ничего и никого я не позорю.
И так далее, и в таком духе… Пока один из нациков не увидел у него на джинсовке значок группы «The Stooges». Оказалось, тоже поклонник этой команды. Быстренько тема разговора поменялась, они вернулись в помещение «Второго дыхания» и за пивом обс