— Слышь, Гитлер, дай поспать.
— Не дам. А за Гитлера можно и в ухо получить.
— Ну еще минуточку!
— Ни секундой больше. Вставай, одевайся, умывайся и буди девчонок, а я пока прогуляюсь.
— Ты тиран.
— Кто рано встает, тому бог подает. Все, я пошел, минут через десять вернусь.
Несмотря на ранний час, жизнь в Маяковке кипела. Всюду стоял шум-гам: рев скотины, ритмичный звук кузницы, голоса людей. Тут и там суетились коммунары. Мимо прошла седая женщина средних лет, неся на плечах коромысло с ведрами, полными воды. Пробежали два чумазых мальчугана. Один размахивал над головой какой-то дохлятиной вроде кошки, держа ее за хвост. Другой догонял его, крича и улюлюкая. Из-за высокой башни со старинными часами показался Майкл с каким-то тяжелым мешком. Увидев постояльца, он опустил ношу на землю и спросил:
— Уже проснулись?
— В процессе, — сказал Луцык и кивнул на мешок. — Может, помочь?
— Сам справлюсь, — мрачно пробубнил техник, взвалил на спину груз и побрел по своим делам.
Подъехал чернокожий одноглазый мужик верхом на осле.
— Новоприбывший? — поздоровавшись, осведомился наездник.
— Он самый.
— Мое имя Флинт.
— Луцык.
— Странное погоняло.
— Это фамилия такая.
— Странная фамилия.
Флинт ласково почесал осла за ухом.
— Как там Земля?
— Вертится, — равнодушно вскинул плечами Луцык.
— «Пеликаны» еще играют?
— Чего?
— ФК «Ливерпуль», спрашиваю, еще существует?
— Не знаю.
— Да ты, я вижу, не болельщик…
— Нет. Не болельщик, увы.
— Тогда чего ты мне зубы заговариваешь⁈
Флинт брезгливо сплюнул на землю и пришпорил осла. Осел хлопнул ушами и пошел вперед.
Подошел отец Иоанн. Его правая рука была перебинтована.
— Утро доброе, сын мой.
— И вам, святой отец.
— Простите, запамятовал ваше имя.
— А нас вроде и не представляли. Луцык меня зовут.
— Крещеный?
— Мама говорит, что крещеный.
— А какое вам было дано крестильное имя?
— Не знаю… Я не разбираюсь… Меня по жизни Виктором зовут.
— Виктор с древнегреческого означает «победитель». Церковь посещаете?
— Иногда… На Пасху разве только… Кулич освятить и крашенки.
— Значит, вы верующий?
— Ну как сказать… Верю во что-то там…
— Скоро у нас сходка будет, а после нее заходите в храм божий. И друзей приводите…
Подобные разговоры, как правило, не приводили ни к чему хорошему. «Хочешь поссориться с человеком — поговори с ним о религии и политике», — сказал когда-то один умный человек. Эти слова надо бы отлить в граните. Поэтому Луцык перевел разговор на другую тему:
— Что у вас с рукой?
— Крыса укусила, — со вздохом сообщил священник.
— А к врачу ходили?
— К Кеворкяну⁈ Нет уж, я еще хочу пожить на этом свете!
Когда он вернулся в дом, Гюрза ревела в три ручья, а Кабан и Джей ее утешали.
«Рановато я приперся, надо было еще малость погулять», — подумал Луцык, рассеянно почесывая щеку. И пробормотал:
— Гюр… В смысле, Гузель, успокойся. Скоро вернется твой Остап.
— Ты хотел сказать, «Гюрза»? Да? Я знаю, что вы так меня между собой называете! — на секунду прервав истерику, она снова заревела белугой.
— Ну прости, я больше так не буду.
— Она не из-за Остапа расстроилась, — пояснила Джей, ласково поглаживая страдалицу по волосам.
— А из-за чего?
— В туалет хочет.
— Ну так пусть сходит. В чем проблема-то?
— Она боится туда идти.
— А что там бояться? Нормальный сельский туалет системы «очко». Как пел Юра Хой: «Сельский туалет — и лучше кайфа нет. Стоит в саду, сверкая, отражает солнца свет!». Давай, Гузя, подними попку и иди пописай или что ты там хотела…
— Нет! Нет! Нет! Я не пойду в этот туалет! Хочу в другой! — завопила Гюрза.
— Ты что, туалетной мартышки испугалась? — хихикнул Луцык.
— Какой еще мартышки? — испуганно спросила Гюрза.
— Той, которая живет в очке и кусает непослушных детей за попку! — хохотом отозвался Луцык.
— А еще есть фекалоид. Демон из дерьма! Главный убийца ада! — вспомнил Кабан.
Гюрза не поняла шутки и не оценила ее. Зарыдала пуще прежнего, слезы так и брызнули фонтаном из глаз.
— А ну-ка хватит, петросяны хреновы! — прикрикнула Джей. — Прекращайте паясничать! Видите, человеку плохо!
И тут до Луцыка дошло:
— Гузя, так ты что, не ходила по нужде с тех пор, как мы сюда приехали⁈
— Нет.
— Ты же лопнешь! А ну давай шуруй на дальняк!
— Не пойду я в этот ваш вонючий клозет! Сами туда ходите! А я не пойду! Не пойду! Не пойду! Не пойду!
Вопли Гюрзы буквально оглушали. Будь здесь дядя Франк, он бы точно сыграл в ящик от такого ора.
— Другого нет, иди в этот, — придав голосу начальственный тон, строго сказал Луцык.
Привереда затихла, вытерла мокрые щеки рукавом и всхлипнула:
— Может быть, тут есть торговый центр или «Макдак»…
— Да пойми же ты наконец, что мы на другой планете! Здесь нет ни торговых центров, ни «Макдаков», ни палаток с шаурмой, ни нормальных туалетов! Это Карфаген, детка! Тут люди мхом задницу подтирают! Слышишь? Мхом!
Удивительно, но это подействовало. Гюрза присмирела и тихонько сказала:
— Джей, проводи меня, пожалуйста. Одна я боюсь.
Заглянул в гости Лаптев. Выглядел он уставшим, на лбу выступила испарина, а лицо покрывали красные пятна. В руках председатель держал крынку, накрытую белоснежной тряпицей.
— Ох и замаялся я сегодня, ребятки, — сказал главный коммунар, вытирая лицо платком. — Встал ни свет ни заря, и сразу в лямку. Тяжела председательская ноша. Я вам, кстати, молочка принес. Жена с утра надоила. Парное. Пейте.
Кабан сделал из крынки щедрый глоток.
— Какое вкусное! — оценил он, вытирая губы рукавом. — А у вас тут что, и коровы имеются?
— Нет, что ты. Когда-то мы пытались буйволов приручить, но не получилось. А молоко ослиное.
— Чего⁈ — глаза Кабана расширились до размера футбольной шайбы.
— Говорю, молоко ослиное. Понравилось?
Кабан зажал рот ладонью и бросился вон из комнаты.
— Чего это с ним? — удивился Лаптев.
— Аллергия на ослиное молоко, — прыснул Луцык.
Но Лаптев не просек прикола.
— Бывает, — понимающе сказал председатель. — У Ленвлады тоже такая проблема. Как выпьет нашего молочка, сразу задыхаться начинает… Ну как вы тут устроились?
— Нормально. Но вот что я тебе скажу. В Маяковке завелся бельевой фетишист.
— Фашист? У нас отродясь таких не было!
— Не фашист, а фетишист. Так называют людей, которые делают из нижнего белья культ и испытывают от этого возбуждение.
— Возбуждение в смысле… — Лаптев хлопнул ладонью по вертикальному кулаку.
— В этом самом, — кивнул Луцык.
— Тогда с этого места поподробнее.
— Какой-то извращенец свистнул мои труселя с бельевой веревки.
Председатель хмыкнул и задумчиво провел большим пальцем по подбородку:
— Непорядок.
— Вот и я о том же, — кивнул Луцык.
— Проблему решим. Выдам тебе новые трусы со склада, — уверил писателя Лаптев.
— Хорошо бы.
— А выбор у вас большой?
— Чего?
— Ну, я предпочитаю обтягивающие плавки.
— У нас только классические трусы на складе. Семейники. Отличная модель. Все дышит.
— Что дышит? Ванька-встанька? Как он может дышать-то?
— Это я образно сказал.
— Странные у тебя образы.
— Только умоляю, об этом инциденте никому ни гу-гу. Народ у нас острый на язык, вмиг придумают какое-нибудь обидное прозвище, хрен отвяжешься. А то вот был у нас такой человечек, Пьер, так он обмолвился как-то, что ему нравится мультфильм «Золушка», с тех пор его и прозвали Золушкой. А еще один был по фамилии Сыроватко. Как же я просил его молчать об этом, но он, дурак, проболтался. И стал Тампоном… Так что, мой совет, помалкивай в тряпочку. А то окажешься Трусняком или Труханом.
— Буду иметь в виду. Спасибо, что предупредил, Сергей Леонович.
— А этого бельевого фашиста мы обязательно найдем и строго накажем, не сомневайся!
— Фетишиста, — поправил Луцык.
— Тьфу! Придумают же! В наше время такого не было!
— Капитализм, — голосом Ивана Данко сказал Луцык.
В комнату вернулись Джей и Гюрза. Последняя была спокойна, как удав. Видать, посещение туалета прошло без эксцессов.
— Что с Кабаном стряслось? Он нас чуть не заблевал, — сказала Джей.
— Поплохело ему, — ответил Луцык. — Попил ослиного молочка.
— Ослиного? Дай-ка попробовать.
Она отхлебнула из крынки и удовлетворительно кивнула.
— Молоко как молоко. Очень даже вкусное. Пробовал?
Луцык отрицательно выставил вперед ладонь.
— Нет, я пас.
— Гузя, не хочешь? — обратилась Джей к плаксе.
Та отрицательно покачала головой.
— Кстати, а как насчет ваших способностей? — снова заговорил председатель. — Уже разобрались, что у кого?
— Про мой дар уже все знают, — сказала Джей.
— А у остальных что?
— Мне кажется… — Луцык замялся. — Я научился лепить.
— Лепить?
— Угу. Недавно вот смастерил из хлеба лошадку. Хотя прежде никогда лепкой не занимался.
— Значит, ты теперь у нас гончар?
— Не знаю. Надо попробовать.
— Что ж, полезный навык. После сходки отведу тебя в гончарную мастерскую, проверим. Еще будут новости?
— Я научилась быстро считать, — проговорила Гюрза.
— Вот как? А ну сочти, сколько будет восемьсот пятьдесят два умножить на семьдесят три?
— Шестьдесят две тысячи сто девяносто шесть.
Лаптев достал из кармана блокнотик и карандаш и принялся выводить на клетчатых страницах каракули.
— Тютелька в тютельку! — просиял он.
— А сколько будет пятьсот двадцать три умножить на тридцать три и разделить на пять? — с подозрением поинтересовался Луцык.
— Три тысячи четыреста пятьдесят один и одна восьмая.
Председатель снова произвел проверочные вычисления в своем блокноте: