— Ах, я так счастлива!
— А уж я-то как счастлив!
Тут я почувствовал полнейшую готовность ко второму раунду. Отставить! Я тут по делу, вообще-то. Короче, поторопился слинять из комнаты.
Однако проходя мимо комнаты горничной, словил дежавю. Дверь отворилась, и меня — в сопровождении жаркого шёпота: «Наконец-то ты пришёл, мой поросёночек!» — увлекли на второй за час алтарь любви.
Горничная быстро сообразила, что достался ей нифига не её «поросёночек», но не слишком расстроилась. Решительно заняв позицию сверху, она отработала великолепную программу, подвинув с первого места Елену Афанасьевну. И легла рядом, прижавшись ко мне горячим телом.
— А все охотники такие… сильные? — прошептала она мне на ухо.
— Без понятия, — честно признался я. — Если хочешь — поспрашиваю. Мы как раз скоро в рейд толпой пойдём.
Ответить девушка не успела. В коридоре послышались грузные шаги и шумное дыхание. Сомнений в том, кто сюда «крадётся», не оставалось.
— Ой! — прошептала горничная. — Что же нам делать⁈
— Укроемся с головой простынёй и будем уповать на чудо! — предложил я.
Поскольку более рациональных предложений не поступило, мы так и сделали.
Абрамов вошёл в комнату, прикрыл за собой дверь и запер её на ключ. Остановился возле постели.
— Спишь, заинька моя? — прошептал он. — Проснись! Твой поросёночек пришёл.
Я резким движением поднялся, задрав повыше простыню. Накинул её на голову Абрамова и с силой приложил его коленом в челюсть. С высоты кровати вышло почти как раз. Не очень сильно, однако господину градоначальнику, который ожидал совершенно иного приёма, хватило.
Ошеломлённый ударом, ослеплённый простынёй, он попятился и рухнул на задницу. Я, в сопровождении крика горничной, соскочил на пол и стремительно оделся. Отпер дверь — ключи Абрамов оставил в скважине — и сунул их себе в карман. А потом повалил пытающегося подняться Абрамова и обрушил на него серию уже серьёзных ударов. Из-под простыни раздался стон.
Тут распахнулась дверь, и в комнату ворвалась госпожа Абрамова со свечой.
— Что здесь происходит⁈
— Кикимору поймал! Вот!
Госпожа Абрамова переместила свечу и посмотрела на укрытое простынёй нечто. Этого времени как раз хватило горничной, чтобы натянуть ночную рубашку.
Свеча задрожала.
— Э-э-это ки-ки-ки-кимора⁈ — пролепетала госпожа Абрамова.
— Где кикимора, мама?
— Где, покажи!
Обе дочки оказались тут как тут.
Господин градоправитель замер под простынёй и, наверное, даже перестал дышать.
— Такая здоровенная⁈ — изумилась Анна Афанасьевна.
— Прожорливая, — объяснил я. — Насилу заломал. Убивать не стал — чтобы дома у вас не напачкать. Сейчас товарищ мой придёт, мы её утащим, да за городом сожжём.
— А можно на неё посмотреть? — вылезла из-за спины матери Анна.
— Ни в коем случае! Кикиморы обладают особой магией. Морок наведут — и от всех нас к утру останутся только хладные трупы.
Про морок кикимор слышали все. Свеча задрожала ещё сильнее. Тут во входную дверь громко постучали.
— Я открою! — подскочила горничная и унеслась.
Через полминуты в комнату ввалились Захар и Данила, приехавшие со мной. Они быстро оценили фронт работ.
— Вы — за ноги, я — за руки, — распорядился Данила, самый из нас здоровый.
Домочадцы расступились. Анна и заинька-горничная с любопытством — каждая со своим — смотрели на ещё двух «охотников», появившихся в их жизни. Мы вытащили «кикимору» в коридор.
— А где же Афанасий Александрович⁈ — спохватилась госпожа Абрамова.
— Не видел, — опять предельно честно ответил я. — Здесь где-нибудь. — И опять чистая правда.
На улице ждала моя карета. Туда мы уложили «кикимору», туда же сели вдвоём с Захаром. Данила составил компанию кучеру.
— Лежи смирно, зараза! — прикрикнул Захар и стукнул заворочавшуюся «кикимору» по маковке. — А то сейчас прям здесь спалим!
— Но-но! — возмутился я. — Я тебе спалю. Мне эту карету сам градоначальник подарил, господин Абрамов! Великая честь, между прочим. Если сгорит — как я ему в глаза смотреть буду?
— И то верно… Слыхала, тварь проклятая⁈ Смирно сиди!
Выехав за город, кучер остановился. Мы с Захаром выскочили из кареты и при помощи Данилы вытащили «кикимору», бросили на землю.
— Владимир Всеволодыч, позвольте мне, — попросил бледный, но решительный кучер.
— Угощайся, — не стал я возражать.
Кучер несколько раз от души пнул стонущую «кикимору».
— Вот тебе! Вот тебе, зараза такая! За… Да за всех людей, которых ты погубила!
Отведя душу, он вернулся за штурвал. А я, присев рядом с тем местом, где под простынёй у «кикиморы» должна была быть голова, тихо сказал:
— Сегодня я тебя отпускаю. Вот такой я великодушный охотник: поймал тварь — и отпустил. Потому что жалко мне вас, безмозглых, которые в голову только жрать умеют. Так и быть, даю тебе второй шанс. Но если ещё хотя бы раз попытаешься мне или кому-то из моих близких напакостить… Думаю, понимаешь, чем закончится. Понимаешь?
— Да, — хлюпнуло из-под простыни.
— Молодец. Сообразительная кикиморка попалась. Да же, пацаны? Нормальная бабка.
— Эт точно, — поддакнул Захар. — Иной, бывает, хоть кол на башке теши — всё едино. А тут — с понятием.
С радостным смехом мы загрузились в карету, и кучер повёз нас к Фёдору на постоялый двор. Развлеклись — и хватит. Пусть ни костей, ни родий я сегодня не заработал, но зато получил чувство глубокого морального удовлетворения. Ну и не только морального, чего уж душой кривить.
В этот раз вскакивать с утра пораньше необходимости не было. Выспался я от души. Когда спустился вниз, в харчевню, за одним из столов увидел Захара.
Он, привстав, доложил:
— Данила, как договаривались, поутру с почтовой каретой домой отправился. Кучер Антип к знакомому кузнецу пошёл. Говорит, гнедую кобылу подковать надо заново, а то как бы не захромала.
— А ты?
— А я тебя дожидаюсь.
— Понял. Вольно, садись.
Захар уселся за стол.
Рядом с нами образовался Фёдор. С поклоном подал мне чашку кофе.
— Специально для вас хлопотал, уважаемый Владимир Всеволодович!
— Я оценил. Спасибо.
— Завтрак подавать? Или подождать, покуда кофий выпьете?
— Подавай.
Фёдор, повернувшись к стойке, махнул рукой. К столу подскочил пацан лет тринадцати, с подносом в руках, и принялся расставлять блюда. Гречневая каша с грибами и подливкой, пироги, окорок, гора оладий, политых вареньем — в общем, как обычно. Обожраться и не встать.
— Смерти моей хочешь? — взглянув на Фёдора, вздохнул я.
— Что вы! Как можно-с?
— Шучу. Присаживайся. Рассказывай, как чего. Я привык за завтраком новостную ленту листать.
Фёдор уселся рядом.
— Дак, главную-то новость вы, поди, и без меня знаете. В доме градоначальника кикимору изловили.
Я кивнул:
— Это — слыхал, да, — отпил кофе.
— Его превосходительство градоначальник вашему сиятельству за кикимору до того благодарны, что пообещали дочку за вас выдать.
Я поперхнулся. Захар гыгыкнул и похлопал меня по спине.
— … хотя Анна Афанасьевна другому была обещана. Сыну Троекурова, смоленского помещика. А тот, по слухам, парень горячий. Как бы чего не вышло.
— Скажите этому парню, что пообещать — не значит жениться.
Захар заржал в голос. Фёдор покосился на него и продолжил:
— Лягухи более не безобразят. Мужики товар доставляют исправно. Всем миром просили выразить вам почтение и нижайшую благодарность.
— Передай, что принял. Если это всё, можешь переходить к прогнозу погоды.
— Не всё. Ещё барышня вас спрашивали.
— Скажи Елене Афанасьевне, что я отбыл в длительную командировку.
— Дак, не Елена Афанасьевна спрашивала. Другая. Назвалась Катериной Матвеевной.
Тут я снова чуть не поперхнулся.
— Она же должна была в Смоленск уехать?
Захар гоготнул.
— Помешало что-то. Платьем за порог зацепилась, не иначе. А может, не за порог…
Я показал Захару кулак.
Фёдор развёл руками:
— Приходили вчера. Прознали откуда-то, что вы здесь останавливаться изволили.
— И правда. Откуда бы ей прознать? У вас тут сплетни разлетаются с такой скоростью, что никакого пять-джи не надо.
— Чего говорите?
— Говорю: если ещё придёт, скажи, что как только вернусь из командировки, непременно навещу. Кстати, о Катерине Матвеевне. Где тут у вас портной Яков Брейгель?
Это имя мне назвала Катерина Матвеевна. Я запомнил.
Захар настаивал на том, чтобы дождаться возвращения кучера и ехать к портному в карете, как полагается аристократу. Я послал его лесом. За ночь отлично отдохнул, а пешком ходить приятнее, чем трястись по булыжной мостовой. Тем более, что ходу оказалось — едва ли двадцать минут.
Когда мы подходили к мастерской Якова Брейгеля, из дверей выскочил человек. И понёсся нам навстречу так радостно, как будто увидел возвращающихся после армейки родных братьев.
— Ваше сиятельство! Господин охотник! — это он орал издали, пытаясь на бегу кланяться.
— Чего это он? — спросил Захар.
Я пожал плечами.
— Крысы одолели. А может, лягухи. Или жена с упырём загуляла… Скоро скажет.
— Ваше сиятельство! — Человек доскакал до нас и поклонился. — Безумно! Безумно рад вас видеть! Идёмте же! — Он ухватил меня за рукав и повлёк к мастерской. — Разрешите представиться: Яков Соломонович Брейгель. Лучший портной в Смоленской губернии. Я как раз собирался навестить вас лично! Вот, прямо сегодня хотел отправиться в Давыдово. Хотя, конечно, это был бы тяжёлый путь. Я ведь уже очень не молодой человек.
Брейгель выдохнул, вытер с лысины пот и уставился на меня круглыми, выпученными от усердия глазами. Определить его возраст я не сумел. Может, сорок лет, а может, все шестьдесят. Ростом Брейгель едва доставал мне до подбородка. Зато в ширину опережал изрядно. Что, впрочем, на резвость перемещений не влияло никак.