— Христос в помощь, — сказал я.
Чертёнок зашипел и попятился. Я усмехнулся. Не любит нечисть Христа. Ну а мне-то? Пионер должен быть вежлив, вот я и… А там, дальше — проблемы индейцев шерифа не волнуют.
— Ты куда едешь? — взвизгнул чертёнок.
— В Москву, — «признался» я.
— Зачем?
— За песнями.
— За… За песнями?
— Ну да. Нам песня строить и жить помогает. На любой земной работе и в космическом полёте песня — это главное, друзья.
Чёрт в ответ изобразил нечто вовсе уж невиданное. Он кончиком хвоста почесал макушку. Так вот забавно взрослеют чертенята. Хвост растёт быстрее туловища.
— Так ты что, к Кощею не собираешься? — выпалил мелкий бес.
— Не-е-е, ты чего. — Я перекрестился. — Кощея я боюсь. Цельный властелин потустороннего мира. Убьёт ещё чего доброго.
От крестного знамения чертёнок опять поморщился и попятился.
— Так ты, получается… трус⁈
— Как скажешь, Недотыкомка.
— Как ты меня обозвал⁈
— Я тебе имя дал. Раньше жил, как дурак, без имени. А теперь с именем будешь. Как дурак.
На морде Недотыкомки отобразился напряжённый мыслительный процесс.
— Имя? — спросил он, вновь почесав меж рогами хвостом.
— Ну. Носи, радуйся. Ты чего хотел-то?
— Так, это… Девка-то у нас!
— Одна на всех?
— Эм…
— Хреново вам, сочувствую. У меня вот только дома — две. А вообще, в любой деревне только свистну — и…
— Что ты мне зубы заговариваешь⁈ — взвизгнул чертёнок. — Девка твоя у Кощея! Ежели через три дни не придёшь за ней — получишь её голову!
— А на что она мне?
— Кто? Девка?
— Да не, голова. Одна голова, без всей остальной девки, имеет очень малое значение. Не присылайте, не надо. Давайте на это Рождество обойдёмся без подарков.
— Ты-то нам подарил подарочек, — оскалился Недотыкомка.
— Безвозмездно, заметьте. Просто ненавязчивый знак внимания. Ладно, ты сказал — я услышал. Три дня. Приду. Всё? Пошёл вон.
Три дня — это, конечно, немного меньше, чем запрашивала Яга, но, в целом, нормально. Вытянет. Не вытянет — пойдём без навигатора.
Хорошо уже то, что Кощей начал дёргаться. Он-то, видать, думал, что я к нему сразу же прискачу, даже без коня. А я всё не иду и не иду. В такие моменты у негодяев возникают тревожные мысли типа: «А не дебил ли я? А не херню ли сделал?» Пусть-пусть подумает, оно полезно.
— Ты меня прогонять не смеешь, — распушился чертёнок. — Ласков со мной будь! А то с твоей девкой чего-то нехорошее случится.
В ответ я кастанул Удар.
Недотыкомка взвизгнул и скатился с тропы в снег. Там он тут же исчез, оставив по себе парящую полынью.
— Хозяин? — тихо позвала Тварь.
— Внимательно.
— А чёрт сейчас был?
— Был.
— А. Ну, хорошо. А то я уж, это… Того. Ладно! Поехали тогда.
И Тварь вломила уже по-настоящему. Через двадцать минут я был на месте.
Деревня Караваево и вправду оказалась справная, как говорил Геннадий Максимович. Никаких тебе щелястых развалюх, никакого раздолбайства. Сплошь капитальные постройки, на пригорке церковь, тропинка к ней расчищена, всё чин-чином. Дым из труб к небу тянется. Идиллия.
— Ну, лес — вон, — заметил Егор.
Он, Земляна, Захар и Геннадий Максимович переместились на мой Знак.
— Спасибо, кэп, — кивнул я.
— Зайдём туда, Манок запалим, да поглядим, кто на него вылезет.
— Ох и холодрынь же здесь, — поёжился Захар.
Он был прав. В этих местах отчего-то мороз стоял сильнее, чем в Поречье. Вон, даже реку льдом затянуло. Небось, перейти можно. Вроде как даже проруби виднеются.
— Жрать охота, — внесла свою лепту ожившая Тварь.
— Потерпишь, — отрезал я.
— Ох, не знаю…
— Сперва работа, потом — жратва. Кто не работает, тот не ест.
— Я-то свою работу уж отработала, привезла, куда надо. Могу и пожрать, пока вы мечами машете.
— Ладно, не зуди. Спросим сейчас.
Мы пошли по деревне и вскоре увидели мужика, чинящего забор.
— Здрав будь, — поприветствовал его Егор. — Бог в помощь.
— И вас Христос храни, охотнички, — отозвался мужик. — Вы ж из-за Семёна?
— Насчёт Семёна ничего не скажу, да говорят, люди пропадают.
— Семёновские две дочки, — кивнул мужик и, приладив свежую доску на место прежней, вынул из кармана гвоздь. Захар молча взялся держать доску. — А потом он ещё и соседа взял, сам пошёл. Так все и сгинули.
Мужик застучал молотком. Переждав, я спросил:
— Что за долбанутая логика тут опять? Одна девка пропала — вторую послал. Две пропали — ещё соседа туда же. И так — пока вся деревня не закончится, что ли?
— Нет, — обиделся мужик и вынул второй гвоздь. — Мы же к его сиятельству послали, жалиться.
— Сразу посылать надо было!
— Так кто ж знал!
— «Кто ж знал»… У Семёна этого остался кто-то дома?
У Семёна остались заплаканная жена и куча мелких ребятишек. Жена — пышнотелая, с рыхлым, но добрым лицом, — пыталась нам улыбаться, но получалось плохо. Ревела.
— Теперь старость одной встреча-а-ать! Одна я с малыми детьми оста-а-алася-а-а, — подвывала она, сидя за столом.
— Вы по существу, пожалуйста, — попросил я. — Горевать будем потом, сейчас людей найти нужно. Дочь за хворостом послали, верно понимаю?
— Ве-е-ерно.
— Так. Куда она могла пойти?
— Знамо дело, вдоль реки дорожка, там лес старый.
— Приметила я эту дорожку, — заявила Земляна.
— Ну и пойдём. На снегу следы должны были остаться.
Мы, вместе с хозяйкой, вышли из дома. Проходя мимо забора, я заметил, что несколько досок в нём сломаны.
— А чего это у вас? — спросил, указав на непорядок.
— А, — отмахнулась хозяйка, которой было не до того. — Ночью, видать, молодёжь колобродила. Вы уж доченек-то моих найдите, заступнички! Семена моего…
— Сделаем всё, что в наших силах, — пообещал я.
Мы побрели по деревне к тому месту, где лес стыковался с рекой. Я смотрел по сторонам на заборы и то тут, то там видел выломанные доски.
— Чё-то хрень какая-то, — остановился я.
На меня посмотрели вопросительно.
— Вы гляньте. Все доски наружу выломаны. И следов снаружи нет, как будто изнутри кто-то пнул.
Егор, заинтересовавшись, подошёл к одному забору, наклонился.
— Или крюком дёрнул, — услышал я его тихий голос.
— Чего-чего? — подошёл ближе.
— Смотри-ка вот, видишь? На целой доске свежая выщерблина. Как будто кто с размаху крюком меж двух досок саданул — и дёрнул. Да и на этой, сломанной… — Егор доломал доску. — Видишь? Вот сюда он и втыкался…
Я уж было хотел спросить, откуда такие познания и выводы, но тут выскочил хозяин забора. Парень примерно моих лет, только в два раза здоровее, с бешено вьющимися белыми волосами.
— Вы это чего⁈ — прикрикнул он, помахивая поленом. — Средь бела дня чужие заборы ломать⁈
— Ничего, здрав будь, хозяин, — протянул ему через забор обломок Егор. — Вот, смотрим, как странно сломано.
Парень разглядел наши мечи и перчатки. Полено сунул подмышку — сделал вид, что всегда так прогуливается.
Протянул:
— А-а-а. Здорово, охотники! Меня Афоней зовут.
— Афанасий? — уточнил я.
— Да Афоня, чего там… А заборы — да. Две ночи подряд уж на улице шум, гомон, стук, бряк. Выскочишь, глядь — а никого. И никто не знает! Отродясь такой беды в деревне не было. Все душа в душу жили. И вдруг… Да ещё девки у Семёна пропали. И сам куда-то сгинул.
— По ночам — шум, гомон, а выходишь — никого? — переспросила Земляна. Вздохнула. — Н-да… Ну, теперь хоть понятно, кого искать.
Нам с Захаром ничего не было понятно, а вот Егор помрачнел.
Оставив Афоню мараковать над забором, мы отошли чуть в сторону.
— Ну, и? — спросил я. — Что за нечисть? При чём тут выломанные доски?
— Шуликуны, — сказал Егор, и Земляна кивнула.
— Не в первый раз слышу, — сказал я. — Что это за твари?
— Мерзкие, — сказала Земляна. — Сама не видела, но слыхать доводилось. Их ещё святочной нечистью называют. Человечки такие мелкие, ну, вот, может, с локоть высотой. То ли шапки у них острые, то ли головы. Они этими шапками лёд пробивают и вылезают из реки, как раз под Рождество. А потом чудят.
— Заборы ломают?
— На санях катаются с крюками. Люди попадутся — они этими крюками людей в прорубь утягивают. А нет — так просто портят всё, до чего дотянутся.
Я посмотрел на Афоню и хмыкнул.
— Ну да, похоже… Блин, сколько ж ещё на Руси всякой нечисти водится, а?
— Много, — был краток Егор.
— Ладно. Убить их как?
— Да никаких премудростей. Меч да Знаки. Только сперва догнать нужно. Они, по слухам, уж больно шустрые.
— Манок?
— Манок. Только всего верней — ночи ждать придётся.
— Чего это? Людей днём похитили.
— То-то и странно, что днём. Как будто…
— Дай, угадаю. Как будто они не сами вылезли, а кто-то их поднял?
— Ну… да. Они ж сами-то только в ночь перед Рождеством вылезают. А чтоб раньше — странное то дело.
Я вздохнул.
— Опять, значит, колдуна искать…
Егор пожал плечами.
— Не обязательно. Может, это из-за того, что в потустороннем мире шут знает что делается. Оно ж как? Там что творится — у нас отражается. У нас творится — там аукается.
— Ладно, — кивнул я. — Значит, так. Идём к реке, исполняем Манок. Дальше смотрим по обстоятельствам. Если что — зависнем на ночь. Афоня! У тебя на ночь можно зависнуть?
— Отчего ж нельзя? — откликнулся Афоня. — Оставайтесь. Только в бане кому-то ночевать придётся, в избе места мало.
— Добро. Кобылу тебе пристрою сейчас, чтобы с нами не моталась? Её накормить надо человеческой пищей. Заплачу хорошо, не обижу.
— Человеческой? — озадачился Афоня.
— Ну, она яйца любит, пироги, пышки. Бухла не давай, что б ни говорила!
— Говорила? — совсем уже обалдел парень.
— Бывает у неё, ага. Не обращай внимания. Где парковать, покажи?
Я завёл Тварь на двор и сдал с рук на руки Афоне. А сам вместе с охотниками двинул к реке.