— Один маленький шаг для инженера Ползунова — и огромный прыжок вперёд для человечества в лице госпожи Урюпиной. Всё, беги уже к своей ненаглядной, а то давай я тебя Знаком перенесу.
— Да погоди! Пойдём, чего покажу.
— Мы же сможем после этого остаться друзьями?
— Что?
— Что?
Ползунов показал мне комнату, заполненную собранными Разрушителями.
— О-о-о-о… — протянул я в восхищении. — Вот это… Вот это, Иван Иванович — да. Это очень вовремя и прям хорошо.
— Ну, я же слышал, что завтра самая страшная битва. Вот уже две ночи мои молодцы не спят. И нынче не будут.
— Перестань.
— Что значит?..
— То и значит. Не издевайся над людьми. Отпусти пораньше, выдай им тринадцатую зарплату. Они, может, завтра все погибнут.
— Так что же может быть лучше, чем погибнуть, занимаясь таким важным делом?
— Ну, есть варианты… Короче, дай людям отдохнуть. Битва будет не их, а наша, охотничья.
— Наша задача — обеспечить…
— Если вы на одного паука больше сделаете — это нам сильно погоду не переменит, поверь. Основная ставка вообще не на технику. Серьёзно говорю, Иван Иваныч: и сам отдохни, и людям не мешай. Прорвёмся. Юлиан где?
— Домой ушёл, к семейству. Ещё час назад, предатель…
— Вот, смотри, что умный человек делает — и повторяй за ним. Глядишь, у тебя тоже будет крепкая любящая семья. Всё, вон отсюда. Во-о-он!
Ползунов, отдав последние распоряжения, удалился. Работники, которым выдали премию и сообщили о сокращённом рабочем дне, очень обрадовались и заработали в два раза интенсивнее. Уже через полчаса Дорофеев-младший подбежал к нам с Кощеем и протянул трубу.
— Однако, — оценил я. — Это ж прям как у слона… индийского.
— Так по чертежу же…
— Ладно, спасибо. Сейчас испытаем. Исполняй, Славомыс.
Славомыс с большим сомнением поднёс ко рту один конец трубы. Посмотрел на меня. Я показал большой палец. Вздохнув, Славомыс заговорил. И, блин, от голоса реально затряслись стены.
— ТРЕПЕЩИТЕ, СМЕРТНЫЕ!!!
Смертные остановили работы и в ужасе уставились на безобидного с виду Славомыса.
— Ну как? — спросил я.
— Ну… так, — ответил Славомыс. — Ничего лучше у нас всё равно нет.
— Внушительно, — одобрил Дорофеев. Он с интересом разглядывал древнеславянский наряд Славомыса. — К костюмированному балу готовитесь, господин?.. — замолчал в ожидании, что Кощей представится.
— К балу, к балу, — подтвердил я. — Господин будет на нём королём косплейщиков. А ты, Андрюша, топай домой. Тоже, небось, под ёлкой уже дожидаются.
Дорофеев покачал головой.
— Мне некуда спешить. Я не петербуржец, живу один в съёмных комнатах.
— Неужто личную жизнь до сих пор не устроил?
— Да когда бы я успел? С утра до ночи в мастерской торчу.
— Эк Ползунов с тобой сурово. Хочешь, поговорю с ним? Как по мне, так право на отдых ты вполне заслужил.
Дорофеев улыбнулся.
— Иван Иваныч меня не задерживает. Наоборот, всегда говорит: будет, мол, Андрей Михайлович, иди уже, займись собой. Твоё дело молодое, хватит между станков бегать да над чертежами корпеть. Наглядишься ещё.
— А ты что же? Не идёшь?
— Не-а. Мне, сказать по правде, здесь время проводить интереснее, чем с барышнями. Нагулялся по молодости, хватит с меня. Ту единственную, что судьбой назначена, не пропущу. А попусту время тратить… — Дорофеев махнул рукой.
— Да как же ты не пропустишь единственную, если безвылазно в мастерской сидишь? Думаешь, она сама сюда придёт? Много ты тут барышень наблюдаешь?
Дорофеев обвёл взглядом цех и рабочих у станков — сплошь мужиков, естественно. Задумался. Это соображение ему, видимо, на ум не приходило.
— Вот что, дружище. Давай-ка я тебя домой перемещу.
— Зачем? Я и сам дойду. Квартира тут, неподалеку.
— Да я не про тот дом. Я про папашино имение. То, что по соседству с моим. Ты там сколько уже не был-то?
— Давно, — признал Дорофеев. — Почитай, с того самого времени, как… — он замолчал. Отвёл глаза.
— Что было, то прошло. — Я хлопнул его по плечу. — Ты теперь — совсем другой человек. А значит, жить надо по-новому и в будущее смотреть с оптимизмом! Держись, короче, сейчас перенесёмся.
Я положил одну руку на плечо Дорофеева, другую — на плечо Кощея. Не бросать же его в мастерской. Через секунду мы стояли у ворот дорофеевской усадьбы.
Глава 18
— Боязно, — прошептал Дорофеев, прислушиваясь к тому, как скрипят по снегу чьи-то валенки — нам спешили открыть ворота.
— Не ссы, — ободрил я. — Если что — вали на меня.
— Что валить?
— Да всё вали, мне не привыкать. Можешь сказать, что и Мёртвое море — тоже я.
Ворота открылись. Слуга, стоящий за ними, для начала поклонился мне.
— Доброго вечера, ваше сиятельство! Давненько вы нас… — и вдруг слуга заметил Андрея. Охнул. — Андрей Михайлович! Вы ли?..
— Я, Порфирьич. Я. Не сомневайся.
Слуга всплеснул руками.
— Ох, радости-то сейчас будет! Ох, будет радости! Их сиятельство, глядишь, на радостях поправятся!
— Поправятся? — переспросил я. — А что случилось?
— Хворые они, — слуга погрустнел. — Который день с постели не встают. Горячка у них, кашель мучает. То и дело кровь горлом идёт. Уж и от кушаний отказываются, только отвары пьют понемногу.
— Отец мне ничего не писал, — Андрей нахмурился, ускорил шаг. К дому почти подбежал.
— Не хотели их сиятельство вас беспокоить, — слуга семенил за ним. — Надеялись, что лучше станет. А нынче надежду уж потеряли, решили, что не подняться им. Письмо вам диктуют, управляющий при них сейчас. Чтобы, ежели попрощаться не успеете, так приезжали бы хоть на похороны.
— На похороны⁈ Да вы тут совсем охренели? — возмутился я. — А мне сказать — не судьба?
Ответа, впрочем, уже не услышал. Мы с Дорофеевым вбежали в дом.
Хоромы были примерно того же масштаба, что мои в Давыдово. Где тут спальня Дорофеева-старшего я понятия не имел, принимал он меня в других помещениях. А Андрей в этом доме вырос и сразу рванул в нужном направлении.
— Папенька! — он бросился к лежащему в постели Дорофееву-старшему.
Я не видел Михаила Григорьевича около двух недель. Посмотрев на него, рот открыл. Крепкий, солидный дядька за это время превратился в форменного доходягу. Нездоровая какая-то ерунда. При обычных болезнях такого не бывает.
— Андрюша… — исхудавшее лицо Дорофеева осветила слабая улыбка. — Вот уж не чаял дождаться. А я как раз письмо тебе…
Андрей зарыдал. Порывисто обнял отца, что-то забормотал.
— Спокойно, граждане, — попросил я. — Андрей, отойди.
— Нет! — проревел Дорофеев-младший.
— Да отвали, сказал! Полгода папашу не видел, ещё пять минут точно подождёшь.
Я взял Андрея за шиворот, оторвал от отца и отодвинул в сторону.
Простые Целительные Знаки у меня все были прокачаны до высшего уровня. Только Удержанием духа и Воскрешением не заморачивался, но здесь, слава тебе господи, до такого пока и не дошло. Лечить обычные человеческие болезни мне доводилось не часто. Прямо скажем, почти не доводилось — в моей медицинской практике преобладали ранения, не совместимые с жизнью. Как действовать, доподлинно я не знал, поэтому кастанул на Дорофеева последовательно Противоядие, Заживление и лакирнул Восстановлением сил.
Лицо Дорофеева порозовело. Глаза блеснули. Он оперся исхудавшими руками о подушки и попробовал подняться. Андрей снова бросился к нему.
На этот раз я не возражал. Проворчал:
— Ну вот, собственно, и всё. Какого хрена было столько мучиться? Раньше позвать не могли?
Дорофеев-старший смущенно забормотал что-то о врачах из Смоленска и местных целителях, которые что только ни делали для поправки его здоровья. Я вздохнул и махнул рукой.
— Ладно… Так, граждане. Для окончательного разрешения ситуации мне тут надо небольшой обряд провести. Слабонервных прошу выйти.
Слабонервных не нашлось, все остались в комнате. Все — это два Дорофеевых, управляющий, который перед нашим приходом писал письмо, и мы с Кощеем.
— Ну, как хотите. Моё дело — предупредить.
Я запалил Манок. Ностальгически припомнил первую свою кикимору. Которая, кстати, по иронии судьбы навела меня на присутствующего здесь Дорофеева-младшего. Вот ведь как иногда жизнь интересно поворачивается… На ту кикимору мы охотились втроём: я, Егор и Захар. Да сколько за ней бегали ещё!
Тварь, которая пыталась извести Дорофеева-старшего, на мой прокачанный до высшего уровня Манок выползла сразу. Минуты не прошло с момента, как запалил. Я заметил в углу, у печи, чуть заметное шевеление и даже амулетом, позволяющим увидеть кикимору, пользоваться не стал. Просто шарахнул в том направлении Мечом.
Тварь мгновенно стала видимой. Меч развалил её надвое — голова с плечами и всё остальное. Пол заливала зелёная кровь. За моей спиной кто-то взвизгнул, но оборачиваться я не стал. Подошёл к твари.
— Ну вы совсем уже страх потеряли? В своём уме, вообще — на моего соседа рыпаться? Ты знаешь, кто я такой?
— Ненавиж-жу! — прошелестела кикимора. — Ты умрёш-шь!
— Слышал, ага. Вот, ей-богу — надоели до смерти… Ладно, недолго вам осталось.
Я даже бить не стал. Проткнул башку кикиморы аккуратно, чтобы ещё больше не напачкать пол зеленью. Клинок вошёл между глаз без усилий с моей стороны, будто сам по себе. Легонько, едва ощутимо тюкнуло в грудь двумя родиями.
— Вот теперь совсем всё, — оборачиваясь к Дорофеевым и компании, сказал я. — Прошу прощения, что намусорил, но вытаскивать эту тварь на улицу — потеря времени. А мне отдыхать пора, завтра в бой.
Ответом было молчание. Дорофеевы во все глаза смотрели на убитую кикимору. Справа что-то тюкнуло об пол. Я обернулся. Оказалось, что хряпнулся в обморок управляющий.
— Вот просил же слабонервных выйти! Кощей, подними его, и сваливаем. Ко мне там Разумовский должен был заскочить, уже заждался, поди.
Отмахаться от Дорофеевых, которые принялись в один голос меня благодарить и упрашивать остаться на ужин, удалось с трудом. Я пообещал, что непременно загляну на днях или раньше — надо же будет Андрея переправить обратно в Петербург. «Если ему, конечно, будет, куда возвращаться», — прибавил мысленно, но тут же упаднические настроения в себе подавил.