Вряд ли в этом был виноват возраст. Скорее, склад ума… Я умел быть лидером и политиком, умел вести за собой людей, повелевать, плести интриги: в этом была моя страсть, любовь к власти.
Не так много власти в том, что ты проводишь долгие ночи, создавая новый ритуал, даже если он и способен подарить тебе большее могущество.
Здесь и сейчас, глядя на неприступную твердыню Бастиона, самому себе я мог признаться и отдать отчёт: даже со всеми своими знаниями, даже со всей моей чудовищной силой, мощью, и способностями, что сделали бы честь иным тёмным властелинам, я не в состоянии уничтожить своих врагов прямо здесь и сейчас. И как бы я ни старался, мне не по силам на коленке изобрести какой-то невероятно могущественный новый ритуал искусства смерти с минимумом необходимых ингредиентов под рукой. Слишком мало времени, слишком много различных проблем.
Для этого надо быть гением, гением-изобретателем. Я таковым не был: к этому просто не лежала душа…
И всё же я верил, решение есть. Просто оно лежит в другой плоскости. Надо всего лишь найти другой подход, если к классической ритуалистике у меня не лежит душа… душа…
Я внезапно задумался о том, что вообще представляет из себя моя душа на данный момент. Как мастеру смерти, мне было известно многое о душах. Я знал, как надо инициировать адепта смерти, медленно приспосабливая его тело к чужеродной ядовитой энергии. Как медленно запускать эту силу себе в душу, учась управлять ею минуя первый телесный костыль. Непростой, но одновременно в чём-то лёгкий и быстрый путь к силе для любого: нужны лишь жертвы…
Я вспомнил, как демон выдёргивал меня за пределы мира, уча управлять собственной душой. Он давал простое, но гениальное определение того, что такое душа.
Душа — это ты. Ты и есть душа.
Сложно сказать, сколько в этом было правды. В какой-то степени, определённо, так оно и есть… Все известные мне источники сходились на том, что душа бессмертна, и поэтому я не особо волноваться насчёт каких-либо последствия для себя, проводя над собой любые ритуалы. Но здесь и сейчас, сидя перед неприступной крепостью и перебирая весь свой немалый арсенал, я внезапно понял одну странную вещь.
Практически ни одно из проклятий, что я знал, ни один ритуал, ни один приём, не затрагивал душу мастера смерти, что использует его. Душа была истоком силы, направляющей дланью способностей, но почти никогда — целью. Единственным исключением было обращения самого себя в лича, что имело родство с созданием других видов высшей нежити: но и это не несло в себе никаких кардинальных последствий, банальная привязка души к телу, ровно как и для других видов высших немертвых.
И именно этот путь мой демонический наставник считал тупиком. Была ли здесь связь? Был ли умысел в том, чтобы учить меня именно так, не влияя на собственную душу напрямую? Была ли причина у мастеров смерти опасаться затрагивать самих себя? Он учил меня качественно, я не сомневался. Но учил отнюдь не всему, что знал... Мастер смерти — еще не мастер всех мистических искусств, и даже не магистр...
Пожалуй, я неплохо знал то, что можно было назвать магией душ. Понимал, как пленить чужую душу и привязать её к телу или даже предмету. Знал, как пытать и искажать её, как подчинить себе и как создать из неё солдата или слугу. Знал, как использовать её силу в ритуалах…
Душа — прочная штука. Даже искусство смерти не могло уничтожить её, по крайней мере, я не знал способов… Но вот повредить или исказить — возможно. И теперь я поневоле задумался: если я способен повредить чужую душу… То способен ли навредить своей? Сам того не осознавая?
Я медленно принялся перебирать собственные эксперименты. Давным-давно, ещё перед отправкой на север, я провёл над собой частичный ритуал обращения в лича, дублирующй связь души с телом: одна из первых моих придумок, своеобразная страховка на случай внезапной смерти. Затем было создание глазоеда… Именно тогда я применил тотально непроверенные экспериментальные методы на практике, пытаясь создать псевдожизнь, выворачивая собственную волю и собственные способности наизнанку: и это обернусь припадком странного помешательства, после чего я отказался от продолжения экспериментов. А затем было бессмертие…
Я всё ещё чувствовал его в себе, отчётливо, как неотъемлемую часть себя, и хотя прошло всего несколько лет, мне казалось, что это чувство было со мной целую вечность. Словно несокрушимые адамантовые цепи чьей-то воли приковывают меня к этому миру… Стоит лишь потянуть за них, и закроется любая рана, одно желание, и мир соберёт новое тело словно бы из ничего.Лежал ли путь к победе здесь и сейчас через мое бессмертие? Вероятно, я смог бы обратить себя в прах, и собраться заново чуть дальше, чуть выше по скалам... Но подняться так по километровой дороге? Сколько раз мне придеться испытать собственный разум на прочность, обращая самого себя в прах, чтобы избежать лавины? Сотни или тысячи?Это определенно станет чудовищной нагрузкой на разум, от которой можно сойти с ума. И, что тоже имеет значение: прямой нагрузкой на саму мою душу...
Однако это было именно тем, чего мастера смерти избегали. Избегали намеренно, и сейчас я отчётливо понимал, что некоторые ритуалы, вообще-то, были, пожалуй, слишком усложнены: и если пропустить часть проклятий через свою душу, возможно, они давались бы легче, могли даже усилиться...
Если подумать, именно так и родилась моя чёрная молния. В душевном порыве ярости, что сплёл знания воедино… Проклятья ведь можно формировать по-разному. Подавляющее большинство создавалось либо внутри своих каналов смерти, либо окончательно формировалось уже рядом с телом, сплетаясь из нитей прямо рядом с мастером смерти.Я сплетал черные молнии прямо в своей душе. Именно поэтому они убили меня в момент первого применения: выплеснувшись наружу, мощь удара оказалось такова, что мне просто не хватило контроля сфоксировать их так, чтобы не убить себя. Затем, потренировавшись, я конечно приспособился выпускать их слегка иначе... Хотя даже так это наносило тяжелые раны, что не перекрывались даже королевской регенерацией: приходилось задействовать бессмертие.
Но какова была цена этого? Ведь если хорошо подумать… Каждой такое воскрешение или исцеление напрямую влияло на мою собственную душу. Я не чувствовал никаких изменений, ни слабости, ни утраты сил, скорее наоборот: могущество лишь росло, а запас сил казался почти бездонным. И все же было в магии душ нечто странное, словно скрытая тайна, что-то, чего боялись и избегали те, кто были первопроходцами и основоположниками известного мне искусства смерти.
Чего же вы боялись, великие отцы-основатели? Те, кто были безжалостны достаточно, чтобы разработать комплексы проклятий, способные уничтожать целые города, если не страны… Те, кто первыми выжигал в мире путь своей волей, создавая молнии смерти, дробящие скалы? Повелители легионов, способных опустошать миры?
Наверное, я ещё мог дать заднюю, если хорошо подумать. Я не чувствовал необратимых последствий: но, с другой стороны, как часто мы замечаем, что изменились сами по себе?
— Ты была первой, Мелайя. — негромко заговорил я, не отрывая взгляда от пламени костра. — Скажи мне, я сильно изменился с тех пор, как мы встретились?
— Мы все меняемся. — присела рядом охотница. — Такова природа жизни.
— Это не ответ. — покачал я головой.
— Может быть. — пожала плечами иссушающая жизнь. — Имеет ли это значение? Клятвы были даны, выбор сделан. Люди не предают своих лидеров только потому, что те стареют и меняются с возрастом. Тебя интересует что-то конкретное?
Я тяжело вздохнул.
— Я думаю о практиках искусства смерти, которые могут влиять на душу и сознание самого мастера. Быть может, на ранних этапах это незаметно, но я уже зашёл очень далеко. Если однажды кто-то спросит тебя о том, каким человеком на самом деле я был… Чтобы ты ответила?
Охотница надолго замолчала, задумавшись. Вместо неё заговорил Итем:
— Мы все меняемся через магию, которой владеем. Пылающие души повелителей пламени не зря называются таковыми. Такова природа силы сотворения: она меняет нас, выковывая нечто новое из наших душ. Нечто большее, лучшее… более могущественное, наконец. Я помню, однажды, будучи ещё мальчишкой, я попытался создать огромное пламя, чтобы впечатлить одну девчонку… Мне почти удалось, но боль была почти нестерпимой: словно саму душу прожигало насквозь от перенапряжения.
— Мой наставник говорил, что если шаман слишком сильно перенапряжёт свою Эа, он может лишиться возможности говорить с духами. — задумчиво произнёс Вотал. — Иногда на месяцы, иногда на годы… А иногда до конца его дней.
— Я восстанавливался больше двух месяцев, прежде чем смог вновь зажечь огонь. — кивнул Итем. — А затем ещё некоторое время боялся браться за что-то серьёзное, боялся, что вновь потеряю способности. Но я помню, как в те дни мой учитель сказал мне то, что я помню до сих пор: души бессмертны, Итем. Единственный способ сломать тебя, это если ты сам позволишь себе сломаться. Неважно, сколько сильна боль, и неважно, каковы риски. Ты — повелитель пламени, пылающая душа нашего мира. И ты будешь им до тех пор, пока сам того хочешь. Никто не в силах отобрать это у тебя.
— Значит, ты думаешь, это больше психологическое?
— Кто знает. — пожал плечами Итем. — Истинная природа собственной души всё ещё одна из величайших загадок для нас. Но с тех самых пор я никогда не терял свою силу. Выжимал себя досуха на тренировках, терял сознание от боли, создавая мощнейшее среди учеников пламя, но даже если мне казалось, что дальше мне уже совершенно некуда истязать свою измученную потухшую душу… Мне всегда хватало сил на то, чтобы поджечь свечу, освещающую вечернюю книгу перед сном. Всегда.
Думаю, я ещё мог вернуть себя в норму. Проклясть землю вокруг крепости, сделав так, чтобы армия не смогла её покинуть. Провести обратный ритуал: набрать ещё жертв, найти ещё семнадцать смертников в культе… Отказаться от чёрных молний, уничтожить глазоеда, вернуться к классике: уберечь собственную душу от того, чего боялись древние мастера смерти. Но смогу ли я тогда выиграть эту войну? Без бессмертия, без чудовищной мощи, что обрёл неизвестной ценой? Одной лишь подготовкой, хитроумными ритуалами и мастерством правителя, полагаясь на собственных вассалов? Этот вопрос, пожалуй, стоило хорошо обдумать.