к пересказал содержание разговора.
– Не понимаю, почему вы не рады, – сказал Ноланд. – Соседство с патрульными клеттов обнадеживает.
– Да, конечно, – пробормотал Вереск, поглаживая седую бородку. – Проблема в том, что патрульные всегда ездят по трое или хотя бы вдвоем. Боюсь, его соратники погибли в одной из стычек с чудовищем.
– Может, они разделились?
– Будем надеяться. А пока давай-ка внемлем совету клеттского мудреца и поспешим, да будет милостив к нам Создатель. – Вереск тряхнул поводьями, и крепкие дэрнирские лошадки покатили фургон на восток.
Вуивр. Ноланд встречал это название не только в легендах, но и в исторических пособиях, посвященных Четвертой эпохе. Вуивра, как и всех чудовищ Кха, вывели алхимики, экспериментируя с эфирными токами животных. Крупных плотоядных ящеров использовали как боевые единицы в имперской армии и для показательных казней: попавших в плен героев сопротивления скармливали живьем перед людским населением для устрашения и назидания. Современным чернокнижникам, слава Богу, создать подобных тварей не под силу, лишь Кха с продолжительностью жизни в сотни лет могли достичь в каком-либо искусстве эфирного резонанса – особого уровня мастерства, позволяющего творить настоящие чудеса.
Неизвестно, как именно древние алхимики создали это чудовище (да и не будет ни один ученый портить свою репутацию, разбираясь в запретных алхимических опытах), однако легенды говорят, что за основу был взят вид гигантского крокодила, обитающий в южных водах реки Дам Хаарц. Первоначально алхимики Кха хотели сделать вуивра летающим, подобным сказочному дракону, поэтому экспериментировали не над вараном, а над крокодилом – обитателем водной стихии. В их понимании, водная рептилия более пригодна для жизни и охоты в воздухе, поскольку привыкла летать, но в воде.
После продолжительных мутаций вуивр превратился в жуткое чудовище с огромной зубастой пастью, но так и не стал летающим. Кроме того, как и все творения Кха, он оказался неприспособленным к жизни уродом: не только не покорил воздушную стихию, но и, будучи не в состоянии управляться с гигантским телом под давлением атмосферы, предпочитал воду. Исполинский хвост, к огорчению Кха, остался орудием для плаванья и не стал палицей, крушащей ряды врагов.
Ноланд мысленно погрузился в давно прочитанные книги, из шелеста страниц темной истории продолжили подниматься сюжеты и образы… Алхимики Кха решили усилить выведенную популяцию другим способом и обратились к коллегам по темным искусствам – заклинателям, умеющими заключать силу первичного эфира в предметах. Заклинатели изготовили кристаллы с необычайными свойствами. Наполненный эфирной энергией камень наделял тело живого существа силой, действуя как гальваническая батарея, однако с куда более сильным, сверхъестественным эффектом. Вуивры стали такими, как их описывают летописцы, – быстрыми и свирепыми ящерами, способными догнать и сокрушить кавалерию. Ноланд вспомнил рисунок из старинного, еще рукописного, сборника легенд: на лбу скалящегося чудовища блестел красный камешек, словно капля кровавого пота. Да уж, подумал Ноланд, в кабинете отцовского особняка эти легенды не казались столь зловещими, и супротив чудовищ в ту эпоху выступали могучие герои-путники. Он вспомнил о клеттах, охотящихся на вуивра.
– Патрульный как будто одобрил, что мы путники, – сказал Ноланд. – Среди клеттов много путников?
– Сложно сказать. Иногда мне кажется, что их нация сохранила учение Тири-Эж лучше других и в какой-то мере построила на нем свое общество, но к путниками они себя не относят. – Вереск подумал, формулируя мысль наилучшим образом. – Однозначно, они не исповедуют баализм, хотя опять же я никогда не слышал, чтобы они отвергали культ. Их религия – это мудрость. Они скорее смотрят на поступки человека, а не на то, кем он себя называет.
– Понимаю их. Можно легко назваться путником, но о самом Пути известно так мало, – сказал Ноланд, – обрывочные предания Тири-Эж, малость дошедших до наших времен наставлений Вечных хранителей… Легенды, сказания. И все!
– Согласен, чем меньше указаний, тем сложнее путь. Но чем сложнее путь, тем больше награда путника. Мы знаем главное: наш Путь пролегает к Властелину вселенной и своей жизнью мы должны снискать Его довольство. Это стержень учения.
– Знаю, но как не ошибиться, когда сведений так мало, а иногда они даже противоречат?
Вереск хмыкнул и улыбнулся:
– Поэтому некоторые люди становятся лингвистами или историками. Иные же целенаправленно пробуждают в себе совесть, развивают конструктивное мышление. Все для того, чтобы поступать правильно. Любопытно, что ясный разум и чистое сердце независимо друг от друга приходят к схожим выводам и поступкам. Клетты как раз приверженцы разума. Это роднит их с нашими северными учеными.
– Лично я опасаюсь общих слов, – сказал Ноланд, – в них слишком много простора. В университете я изучил сотни книг, но чем больше знаний, тем больше трактовок. Размышлениями можно прийти к чему угодно, обмануться самому и запутать других.
– Опять же согласен. Но частности пусть каждый определяет для себя сам. Нам не нужны идеологи, формирующие секты и сталкивающие их лбами! В теории Путь прост: доброта, честность, милосердие, великодушие, скромность, умеренность, справедливость, искренность… Путник ищет знание, совершенствует нрав, ставит перед собой благородные и смелые цели… И чтобы все перечисленное не осталось только лишь словами, он должен быть силен духом. Такими были рыцари Ордена Совершенства в Четвертую эпоху.
– И это так прекрасно! Почему всем людям не стать путниками? – вздохнул Ноланд. – Тогда каждый стремился бы к Свету, а человечество превратилось бы в счастливое общество, где все друг другу как братья. Золотой век! Ведь больше нет народа Кха, нет их козней и темных легионов… только люди.
Минуту они ехали молча. Ноланд осознавал красоту идеи, но вместе с этим не мог представить жизнь в таком обществе. Оно казалось светлым, но безжизненным и холодным, как звездный свет в морозную ночь. Ноланд знал, что это не только недостижимый идеал, но и совершенно чуждая человеку форма существования. Человек без греха, сомнений и промахов – механизм, но не личность. И идеальное для него общество – муравейник. Ноланд уже собрался объяснить мысль и обезопасить себя от обвинений в наивности, но Вереск перевел тему из гипотетического будущего в настоящее:
– Ты сам всю сознательную жизнь причислял себя к путникам, но только недавно задумался об этом всерьез. В том-то все и дело, что человек попросту не воспринимает свою жизнь всерьез. Зачастую у нас нет времени задуматься о том, куда мы идем.
– Естественно, общество состоит из личностей. Но ведь все знают про учение о Пути. Почему герои остались в легендах, а сегодня никто не хочет идти по их стопам? Зло повержено больше трехсот лет назад: теперь нет Кха, люди свободны от их тирании.
– Потому что на практике Путь труден. Трудно идти по бездорожью, петляя в лесных лабиринтах и взбираясь на горы. Особенно когда рядом есть широкая мощеная дорога с пабом на каждом повороте. Понимаешь, про что я говорю?
– Культ баалов становится главной идеологией Сандарума, – сказал Ноланд, припоминая нынешних рыцарей.
– Для большинства людей это и есть золотой век.
– В Эпоху рока было проще, – сказал Ноланд. – Кха воплощали в себе зло, люди сражались с ними клинком и духом, мало кто был настолько подл, чтобы прислуживать захватчикам. А теперь все перемешалось.
– Да. Но тебе ли, историку, не знать, как тяжело было в те времена.
– Конечно. И все-таки было проще.
– Мы не выбираем времена, когда нам жить, – пожал плечами Вереск.
Никогда Ноланду не доводилось общаться с настолько интересным собеседником. Среди однокурсников никто всерьез не интересовался такими темами, а преподаватели сторонились откровенных разговоров, поворачивая русло беседы каждый к своему предмету, как будто все многообразие жизни ограничивалось только историей, социологией или психологией. За его короткую жизнь накопилась уйма мыслей и вопросов без ответа, а Вереск как будто в свое время задавался теми же вопросами, но в течение жизни довел размышления до конца и сформировал цельную картину мира. Общаться с ним было как с самим собой в старости – приятно и познавательно. Упустить такой шанс Ноланд ни в коем случае не мог и постоянно что-нибудь спрашивал, не стесняясь наивных по формулировке, но серьезных по сути вопросов.
Вместе с этим Ноланд неожиданно для себя почувствовал обиду на отца, который тоже отличался обширными познаниями и глубоким мировоззрением, но вечно пропадал в экспедициях и не делился с ним своими соображениями. Он просто занимался своим делом мировой значимости, предоставив Ноланду познавать мир самостоятельно, что не всегда получалось успешно. Ноланд в период юношества потерял много времени в бесплодных попытках объять многообразие мира и теперь понимал, что в какой-то момент пересек черту, уделив фантазиям больше внимания, чем реальной жизни. Он чувствовал свою слабость и неподготовленность к ответственности, которую обрел, ввязавшись в эту историю. Как будто ожидал учебу, а попал на экзамен. Ноланд вздохнул. Теперь пора наверстывать. Вопрос, почему сегодня нет героев и легендарных событий, нужно задать в первую очередь себе. Если в мире чего-то нет, то нужно это создать. А для этого придется постараться.
Глава 18. Факарам
Яма распорядился поставить в центре своей комнаты самую большую ванну, которая нашлась в гостинице. Коридорный наполнил ее горячей водой, поглядывая на странного постояльца, сонного и заторможенного. Когда все было готово, Яма строго-настрого запретил беспокоить его в ближайшие сутки. Чтобы сформулировать и выговорить указания у него ушло несколько минут: слова тянулись, как смола, паузы между ними были такие, что лакей успевал заскучать и взглянуть на часы. Возможно, коридорный посчитал Яму умственно отсталым или, вероятнее, пьяным, но все указания исполнил. Яма убедился, что когда есть деньги, то можно требовать от людей что хочешь – в погоне за милостью Золотого баала они становятся внимательными и исполнительными.