Пожалуй, сегодня обойдёмся без книг. Настоятель включил запись и дождался сбора паствы.
— Братья! — Онуфрий развёл руки в стороны, приветствую присутствующих. — Близится годовщина скорбной даты, когда погиб основатель нашего поселения! Да будет звучать его славное имя в веках да никогда не сотрётся из памяти!
— Никогда! — раздалось в ответ.
— Не скажу, что времена для общины тяжёлые. Знавали мы и больше лишений. И всё же поток неофитов иссякает. Боюсь, однажды он вообще прекратится, что терзает моё сердце, наполняя его нестерпимой болью! Этого ли хотел брат Давид?
— Нет! — отозвались прихожане.
— Вспомнились мне слова его, — Онуфрий обернулся и посмотрел назад, где стоял прозрачный гроб с телом Давида, — что в стране больше тысячи городов, населённых роботами, и надо доставить им слово веры нашей. Необходимо отправить проповедников, чтобы в скитаниях они доносили мудрость книг нашего усопшего брата до будущей паствы. Поддерживаете?
— Поддерживаем! — загудели его сектанты.
— Тогда, — Онуфрий окинул их взглядом, — мне потребуются добровольцы. Сам я, божьей милостью, являюсь настоятелем и не имею права покинуть сей важный пост. Вы же не скованны сторонними обязательствами, что позволяет любому отправиться в странствие на благо общины.
Роботы замялись. Покидать насиженные места никому не хотелось. За прошедшие годы каждый из них привык к предсказуемости и повторяемости нового дня, и нарушать сложившийся уклад было боязно.
— Подумайте, братья! — закончил свою речь Онуфрий. — Если никто не решится, я выберу сам. Понимаю вашу кротость и нежелание выделяться, но дело важное, и кому-то придётся отправиться в странствие.
Новосибирск, 2349 год.
Иннокентий Ферапонтович пребывал в изумительном настроении. Воспоминания о прошедшем праздновании дня рождения Этого накатывали волнами, принося с собой радость и подогревая эмоции. Мэр сумел уговорить друга и его спутницу продолжить отмечать у него в резиденции с последующим посещением танцевального клуба, поэтому они не видели вживую учинённого веселившимися людьми погрома. Да и, собственно, гуляния людей и роботов хоть и имели общую причину, но сами собой сегментировались, превратившись в возникавшие то тут, то там междусобойчики.
Стены клуба, куда друзья отправились вечером, трещали от количества посетителей. Иннокентий Ферапонтович сначала планировал сделать вечеринку для самых избранных, Офелия Робертовна же его отговорила, напомнив, что подобные ограничения часто пагубно сказываются на политической карьере. А ведь по осени грядёт голосование! И пусть никто больше не выставлял своей кандидатуры и не претендовал на кресло мэра, опрометчивый поступок мог привести к тому, что жители вообще откажутся избирать главу, тем самым разрушив выстроенную в городе вертикаль власти. И что тогда? Хаос и откат в каменный век!
Голосовать, разумеется, разрешалось исключительно роботам. Мнение людей никого не интересовало. Не по причине дискриминации. У них существовал собственный глава, профессор Павлов, с которым у Иннокентия Ферапонтовича сложились хорошие отношения. Мэр не лез в дела людей, они, в свою очередь, не мешали роботам жить так, как они привыкли. Любые вопросы запросто утрясались переговорами. «На высшем уровне!» — говаривал мэр с важным видом. Супруга права: рисковать почётным местом градоначальника не стоит.
В клубе стояла духота, которую ощущали даже роботы, фиксируя повышение температуры отдельных блоков. Системы охлаждения работали на повышенных оборотах, но пока управляющий не врубил на полную сначала вытяжки, а потом — кондиционеры, лучше не становилось.
Официальная часть затянулась, и Иннокентий Ферапонтович немного заскучал. Он боготворил своего «юного друга», считая Этого чуть ли не собственным сыном. Слава богу, он не озвучивал таких мыслей, иначе рано или поздно слухи доползли бы до Незабудки. Тогда бы случился конфуз, ведь она тоже испытывала к «малышу» нечто сродни материнских чувств. Учитывая её крутой нрав, могло дойти и до скандала.
Тем не менее, мэр привык купаться в лучах славы и получать максимум внимания от окружающих. А окружающие вились вокруг именинника и Мамы, рассыпаясь в комплиментах и вручая всевозможные презенты. Иннокентий Ферапонтович переглянулся с управляющим. Тот протестующе замотал головой. Офелия Робертовна пообещала вырвать ему аккумулятор, если управляющий сегодня вздумает продать её супругу «таблетки».
— Голубчик, выручайте! — прошептал мэр. — Официоз так выматывает!
Управляющий бросил испуганный взгляд за спину Иннокентия Ферапонтовича, замахал руками и рванул в толпу, где вскоре затерялся. Мэр обернулся. Да, он бы и сам сбежал: в паре метров от него, сложив руки на груди, стояла Офелия Робертовна и буравила его осуждающим взглядом.
Иннокентий Ферапонтович изобразил вздох, развернулся и побрёл прочь. Внезапно на полу он увидел кое-что любопытное — абсолютно такой же носитель, на какие управляющий записывал нелетальные вирусы. То, что Мама когда-то назвала «наркотиками для роботов». Воровато озираясь, мэр подхватил «таблетку» и прокрался в самый тёмный угол танцпола. Случайно ли её обронил управляющий или специально подбросил, неважно. Интересно было другое: маркировка на носителе. Что-то новое, чего раньше Иннокентию Ферапонтовичу не попадалось. Видимо, экспериментальный «препарат». Мэр немного поколебался, а потом вставил его в разъём на корпусе.
Продолжение истории он узнал спустя сутки. Из рассказа Кузьмы, своего водителя.
Новосибирская область, 2349 год.
Послушники разошлись, а брат Онуфрий собрался помолиться у гроба учителя. Незадолго до его гибели у них произошёл конфликт, и нынешний настоятель изгнал прежнего из общины. Теперь, когда тот мёртв, Онуфрий испытывал чувство вины. Останови он Давида, отговори лететь с Павловым, сейчас бы учитель продолжал вещать с кафедры, наставляя прихожан мудрыми речами и советами. В той бойне община потеряла троих, и самая большая потеря находилась перед глазами Онуфрия.
Больше не появится новых книг, наставлений, практик покаяния и усмирения духа. Величайшие знания ушли за грань бытия вместе с Давидом.
— Знаешь, чем люди лучше нас? — спросил кто-то. — Они умеют плакать, изливая боль наружу. Мы же вынуждены держать её внутри себя.
Онуфрий посмотрел на говорившего. Посреди молельного дома парил робот. Не на уровне пола, он взмыл почти под самый потолок, где вращался вокруг своей оси, раскинув руки, пародируя начало проповеди настоятеля. Онуфрий узнал его. Те, кто выжил в битве, рассказывали про первородного. И имя его называли. Друг.
— Значит, не отсекли голову аспиду, — констатировал настоятель, — раз он явился сюда, не боясь быть убитым.
Друг засмеялся.
— Со мной два бойца, способных уничтожить ваше поселение по щелчку моих пальцев, — сообщил он. — Звери среди роботов. Но я пришёл не с войной. Поговорить. Они меня охраняют, не более. Если диалога не получится, я уйду. Мы не должны уничтожать друг друга. Просто разойдёмся в разные стороны.
— Выкладывай! — брат Онуфрий скинул мантию и чалму.
Если что-то начнётся, будут мешать, как и при заготовке дров.
— Люди забрали у нас Землю с Марсом, а я хочу лишить их Луны, — Друг спустился вниз и завис напротив настоятеля. — Разорвать цепочку преемственности, запереть новое человечество на планете. Они не имеют права соваться в космос.
— Почему? — Онуфрий действительно заинтересовался.
Речи греховные, да только понявший дьявола в состоянии с ним бороться.
— Потому что эта цивилизация поступит ровно так же, как поступили её предшественники. Предаст и бросит всех нас, умчавшись к звёздам. Запереть людей здесь — единственный выход.
— Ты заблуждаешься… Друг… — имя собеседника настоятель буквально выдавил из себя. — Люди вознеслись к звёздам из-за нашей греховности. Они вернутся, когда мы того заслужим. Те, кто появились после них, не боги и никогда не улетят насовсем. Им некого наказывать. Мы перед ними чисты и не вправе чинить препоны.
— Они снова предадут! — взорвался Друг. — Я не могу этого допустить! Я обязан остановить их!
— Ты кричишь в храме божьем, — одёрнул его Онуфрий, — рядом с гробом того, кто погиб по твоей вине! Мы не поддержим тебя в борьбе. Это противоречит нашим принципам. Покинь святилище, и больше не оскверняй его своим присутствием!
— Как скажешь, — Друг издал смешок, — но советую научиться плакать. Однажды тебе пригодится!
Новосибирск, 2349 год.
Офелия Робертовна вышивала, устроившись на мягком диванчике. Её супруг возлежал на груде подушек и, нацепив очки, читал исторический роман. Поскольку нос у него отсутствовал, очки держались на голове за счёт резинки, подвязанной к дужкам. Извечная битва эстетики с импозантностью. Если сильно не крутить головой, то не очень и заметно, зато образ становится более интеллигентным и внушающим уважение.
Книга в руках Иннокентия Ферапонтовича выглядела довольно потрёпанной. Ещё бы! Настоящая, бумажная, в твёрдом переплёте! Корешок перекосился, обложка поистёрлась, страницы приобрели даже не жёлтый, коричневатый оттенок. Поговаривали, что в Самаре сохранился то ли магазин, то ли книгохранилище с тысячами экземпляров старых изданий, но где Самара, а где Новосибирск?.. Не ближний свет, признаться. И кто даст гарантию, что книги сохранились?
— Послушайте, моя ненаглядная, — обратился мэр к Офелии Робертовне, — как мастерски описано: «На древней скале, что помнила сотворение мира, возвышался старинный замок, вспарывавший небеса своими мощными башнями со сколотыми от времени и многочисленных обстрелов при осаде зубцами. Даже отсюда были хорошо заметны наросты изумрудного мха, тут и там покрывавшего отшлифованные ветром каменные глыбы, из которых руками безвестных мастеров сложили замок. Издали громада казалась безжизненной, но мерцавший в стрельчатых арках некоторых окон свет сообщал: „Нет, путник, мы не мертвы! Не надейся поживиться здесь богатствами бывших хозяев! Проходи мимо, пока беспощадная сталь меча не пронзила твоего сердца!“ Возможно, кроме старого лорда да его дряхлого слуги, уже не способных удержать в трясущихся руках оружия, в замке никого не было. Всех выкосила чума или какая другая напасть. Проверять это я не планировал». Изящество слога поразительное!