Новосибирск, 2349 год.
Офелия Робертовна, отложив рукоделие, с любопытством наблюдала за метавшимся по дому мэром. Периодически выкрикивая: «Да что этот робот себе позволяет⁈», — он хватался то за голову, то за сердце, то замирал посреди комнаты, потрясая кулаками.
У окна стоял Пяткин, заглянувший с дружеским визитом, и бормотал что-то на своём драматургическом языке:
— Экспозиция, вызов, поворотное событие, кульминация… Если добавить спутника-шута… Нет, лучше наставника-тень. Отлично! Неявный антагонист, в конце второго акта он…
— Кузьма! — что есть мочи завопил Иннокентий Ферапонтович. — Тащи-ка, голубчик, сюда моё ружьишко!
Дважды повторять не пришлось. Слуга появился практически сразу, сжимая в одной руке двустволку, в другой — патронташ с картечью. Мэр выхватил их, набросил патронташ и встал перед зеркалом.
— Нет, — покачал он головой, — недостаточно. Неси охотничий жилет!
Скинув пиджак и облачившись в новое одеяние, Иннокентий Ферапонтивич довольно крякнул.
— Позвольте, мой друг, немного приукрасить ваш и без того мужественный образ небольшим изящным штришком, — Георг Никодимович подошёл к мэру и водрузил ему на голову берет.
— Вы презентуете мне свой элегантный головной убор?.. — расчувствовался Иннокентий Ферапонтович. — Господин Пяткин, это столь великодушно…
— Не стоит благодарностей, — ответил драматург. — У меня всегда найдётся замена. А вам берет к лицу, словно для вас и сделан, просто случайно оказался на моей голове и преступно долго на ней задержался.
— Позвольте поинтересоваться, милый супруг, — вступила в разговор Офелия Робертовна, — что вы задумали?
— Любовь моя, — ответил мэр, — я намерен защитить институт клонирования от возможного вторжения враждебного робота! Раз уж война неизбежна, я должен, будучи знатных кровей, принять в ней самое непосредственное участие! Знать всегда поддержит Отчизну в трудную годину! И не смейте меня отговаривать!
— Что вы, моё сокровище! — робоняня протестующе замахала руками. — Подобные мысли меня совсем не посещают! Я лишь покорно прошу разрешить мне сопровождать вас в военном походе. Конечно, не на поле боя, но в лагере, куда вы будете возвращаться подлечить раны и отдохнуть после тяжёлой битвы.
Иннокентий Ферапонтович бросился перед ней на колени и обхватил бёдра супруги.
— Конечно, услада моих очей! — воскликнул он.
— Могу ли присоединиться и я? — спросил Георг Никодимович. — Баталии — глубочайший источник драматургического опыта. Да и отдать долг Родине — величайшая честь для меня!
Мэр обнял Пяткина.
— Я в вас не сомневался! — сообщил он. — Что из оружия предпочитаете?
— Нечто столь же неординарное, как и я!
— Тогда я знаю, что вам предложить.
Иннокентий Ферапонтович подскочил к одному из стеклянных шкафов, вытащил оттуда шашку с гравировкой «1-я конармия», папаху и протянул их драматургу.
— Посвятите меня в воины, — попросил тот.
Новосибирская область, 2349 год.
На нижней ветке дерева, растущего рядом с молельным домом, сидела упитанная кукушка и, никого не боясь, куковала во всё горло. Онуфрий смотрел на неё почти в упор, с расстояния в две вытянутые руки. Птица игнорировала робота, видимо, считая его неопасным. Или же никогда не встречала таких, как он, и не обращала внимания. Мысли настоятеля были не здесь. Он путешествовал дорогами прошлого, вспоминая своё первое появление в общине, постижение религиозных догматов, глубокие проповеди брата Давида, вечерние ритуалы с прыжками через костёр. Настоящее, а, тем более, будущее больше не виделось Онуфрию светлым и полным надежд. Он осознал, что последнее время ностальгирует по ушедшим годам, коим нет возврата.
Вероотступничество… Слово возникло в голове внезапно. И оно отражало суть происходящего. Настоятель, лишившийся веры. Как иронично! А когда-то он критиковал Давида, глупец! Чем же он лучше учителя, если сам потерял связь с божественным⁈
Страшно, ведь ни молитвы, ни труд не помогали. Смысл жизни, который когда-то осязался даже кончиками пальцев, куда-то утёк или испарился, оставив вместо себя незаполняемую пустоту. Она возникла внутри Онуфрия, превратившись в огромную дыру, где отсутствовало хоть что-то, дающее надежду. Мрак и безысходность, тьма и безнадёга.
То, что община не растёт, представляло собой самую незначительную проблему. Настоятель уже принял решение и знал, как с этим бороться. Важнее то, что ему давно плевать и на Вознесенское, и на количество послушников. Хотелось взять и опустить руки, перестав предпринимать любые действия. Сесть под дерево и уйти в гибернацию на недели или месяцы. Братья вряд ли поймут, конечно. Плевать! Разберутся!
А ещё визит Друга… И тут до Онуфрия дошло. Он метнулся в церковь, скинул чалму и мантию, нежно прикоснулся к гробу Давида и выкатился наружу. Оказавшись рядом с поленницей, где настоятель проводил столько времени, он выдернул из колоды колун и приладил себе на спину, перевязав верёвкой.
— Серапион! — крикнул Онуфрий проезжавшему мимо послушнику. — Остаёшься за старшего!
— А ты куда, брат? — Серапион удивлённо замигал сенсорами.
— Есть у меня одно дело незавершённое. Пока это так, не знать мне покоя!
Онуфрий поправил верёвку и двинулся в путь.
Лимузин пересёк черту города и оказался в Новосибирской области. Кузьма сидел на водительском сиденье, делая вид, будто в автомобиле с автопилотом от него что-то зависит. Офелия Робертовна любовалась в окно загородными пейзажами. Лес подступал постепенно, сначала засылая одиночных лазутчиков, притворявшихся, что они выросли случайно, потом — группы деревьев, отрешённо стоявших на отдалении друг от друга, а затем, убедившись, что его не разоблачили, наваливался всей своей могучей армией, блокируя свободное пространство вокруг шоссе. Дай лесу волю, он бы и сюда пробрался, но дорожные службы самоотверженно противостояли любым попыткам отвоевать дополнительное место.
Драматург и мэр обсуждали новую пьесу Пяткина. Тот уверял, что ничего подобного никогда ещё не случалось в истории театрального искусства. Не зря он примчался в Новосибирск, прервав образовательное турне с лекциями. Требовалось приступить к работе немедленно. Правда, грядущая война внесла коррективы в график Георга Никодимовича. После оглушительной победы, вернувшись героем, он возобновит деятельность в театре. Сейчас же на кону судьба Отечества! Пяткин не оставит родную страну в лихую годину!
Иннокентий Ферапонтович искренне восхищался самоотверженностью товарища. Он, мэр, вооружённый ружьём, мог стрелять по противнику со средней дистанции, драматург же с шашкой вынужден будет биться в самой гуще сражения, рискуя головой похлеще любого из воинов. Бесстрашие и презрение к смерти — это ли не повод для уважения⁈
Но какова же сласть — крушить недругов, глядя им в глаза, чувствовать близкое дыхание, слышать предсмертные хрипы, видеть агонию поверженных! В пекле ада выплавляются настоящие герои, которых не сломит ни одна напасть, не прошибёт никакой удар.
Под беседу дорога прошла незаметно. Лимузин проскочил в поворот и покатился в сторону главного входа в НИИ клонирования. Приглядевшись внимательно, водитель и пассажиры заметили робота-помощника, двигающегося в ту же сторону, что и они. На спине у него поблёскивал краем полированного лезвия топор.
— Притормози! — скомандовал мэр, когда они поравнялись.
Кузьма отдал команду автопилоту. Роботом оказался брат Онуфрий.
— Что вы тут делаете, настоятель? — поинтересовался Иннокентий Ферапонтович. — Каким ветром занесло?
— Решил присоединиться к новым людям в их борьбе против Друга и отдать кое-кому старый должок! — ответил Онуфрий.
Он многозначительно похлопал по выступавшему сбоку топорищу колуна, на котором красовалась свежая надпись: «За брата Давида!».
Глава 23
Рязань, 2349 год.
Дни неслись друг за другом, неделя сменяла неделю. Работа, съёмки, вечерние прогулки или посиделки. Через месяц фильм был готов. Его премьера состоялась в Доме культуры и спорта, а Павлову отправили персональную копию. Картину назвали «Любовь и звёзды», и целый месяц горожане ходили в ДК, чтобы увлечённо следить за судьбой Артура и Стеллы. В целом фильм приняли тепло, но, разумеется, нашлись и те, у кого было особое мнение на этот счёт.
— Маруся, я посмотрела твой фильм! — доложила Тамара Сергеевна.
— И как вам? — поинтересовалась Маруся.
— Мне понравилось. Комбинированные съёмки вообще шикарные, как в советских фильмах. Но одного я понять не могу. Почему Стелла всё время плачет при расставании с Артуром? Русская женщина не может реветь, словно маленькая девочка, зная, что она найдёт успокоение в занятии наукой!
— Вы просто никогда не влюблялись! — сказала Соня.
— Почему же? — Тамара Сергеевна обиженно поджала губы. — Влюблялась. В юности я безумно любила Ивана Петровича Павлова!
— Павлова⁈ — Соня захлопала глазами от удивления, а девчонки захихикали.
— А что? — щёки Тамары Сергеевны зарумянились. — Мужчина он видный, красивый, умный…
— Мне кажется, — Соня покачала головой, — проще от горы взаимности добиться, чем от Павлова. Он женат на науке и разводиться не планирует.
— В том-то всё и дело! — назидательно произнесла Тамара Сергеевна. — Недостижимая цель. Если молоденькой девчонке не удаётся избежать любовных страданий, то надо пострадать, пройти через это, а потом спокойно заниматься тем, чем и положено учёному!
— А как же дети? — спросила Маруся. — Вы не хотите иметь детей?
— Почему же? Хочу. Я говорю про душевные метания от любви. Встречу достойного человека — выйду замуж, рожу детей. Без рыданий, заламывания рук, нервотрёпки.
— Эх, — вздохнула Соня, — мне этого не понять.
Рязанская область, 2349 год.