Там была и Рослава – она то позволяла обнять себя, то исчезала, растворяясь в туманной дымке. Иногда Варна видела ее в окружении сестер, счастливую, улыбающуюся, танцующую в цветущем поле, гуляющую босиком по лесу или ворожащую над железной чашей. Варна не могла говорить в этих снах, она пыталась просить прощения, но ей не удавалось выдавить из себя ни слова.
Просыпаясь, Варна долго лежала, уставившись в потолок, пытаясь утихомирить разошедшееся сердце. Ей мучительно хотелось встретиться с Рославой, но она не знала, где искать ведьму, не знала, вернется ли та, когда сойдет снег.
В том марте произошло что-то странное – однажды Варна заметила свое отражение в зеркале и застыла, пораженная произошедшими за зиму изменениями. В отражении она увидела незнакомку – девушку, не ребенка. Куда-то подевалась угловатость, тело начало меняться, удобные штаны облегали бедра, рубаха натянулась на невесть откуда взявшейся груди. Она оказалась не готова к взрослению и теперь всячески пыталась скрыть изменившееся тело под свободной одеждой.
Но не только Варна начала меняться той весной. Наставники помрачнели, мальчишки обособились, у некоторых из них на лицах появились первые намеки на бороды, каждое утро Мстислав заставлял их бриться, ибо «негоже детям Господним зарастать, как дикарям».
Тогда же Нина пригласила Варну и Диву к себе в комнату, где провела беседу о любви и плотских отношениях. В процессе Варну чуть не вырвало, а Дива побледнела и сидела ни живая ни мертвая. Наставница упорно игнорировала воздействие, оказанное ее словами, и продолжала рассказывать о грехе, о том, откуда берутся дети и почему девушка должна хранить себя в чистоте.
– И ты тоже хранишь себя? – спросила Варна после того, как справилась с рвотными позывами.
Нина смутилась.
– Обета безбрачия я не давала.
– Значит, у тебя есть муж? Где он?
– Нет, мужа у меня нет.
– Тогда как…
– Слушай меня, Варна, а не задавай вопросы!
Еще одна ложь от наставников: Нина точно опорочила себя отношениями с мужчинами, но замуж при этом не вышла. Варна не считала себя слишком умной, но и самой глупой не была, поэтому легко сложила два и два – Нина учила их правилам, которые сама не соблюдала.
После этих бесед мальчишки старались обходить их с Дивой стороной. Дошло до того, что Данияр шарахался от девочек, прижимался к стене и бормотал нечто невнятное, будто приблизься он к ним – под его ногами тотчас разверзнется пекло. Не изменилось только поведение Свята – он продолжал избегать всех.
Дарий стал тихим, неразговорчивым, все свободное время проводил в своей комнате в одиночестве. Используя силу, дарованную Зверем, Варна слушала, как ночами он истово молится, а потом бьет себя плетью.
Волна неизвестных чувств, захлестнувшая Варну, иногда успокаивалась и исчезала, но порой вспыхивала, неожиданно и с такой силой, что буквально сбивала с ног. Слово «вожделение» было в церкви под запретом. Наставники запрещали подопечным даже думать о таких вещах, прикрываясь беспокойством об их телесной чистоте. Мстислав добавлял к этому, что разум воина должен быть ясен, когда на него нападает нечисть. Но своими запретами они только сильнее распаляли любопытство и подталкивали искать ответы самостоятельно, раз уж взрослые отказываются рассказывать им правду.
Однажды Варна увидела, как Дива и Млад выходят из сарая, в котором Свят дал ей поддельный крест. Волосы девочки растрепались, а мальчишка раскраснелся. Звериное чутье внутри обострилось, Варна втянула носом воздух и уловила аромат, исходивший от ребят, – запрещенный, сладкий, он сказал ей больше, чем глаза. Между Дивой и Младом произошло что-то, о чем не принято говорить вслух.
Дабы выбить дурь из голов подопечных, Тихомир заставлял их работать на стройке. Возведение приюта остановили зимой, а теперь решили возобновить. В церковь стекались люди из окрестных деревень, желающие помочь, вокруг стало людно, и к концу дня Варна мечтала лишь об одном – скрыться в полумраке спальни.
Интерес деревенских девушек и женщин к Святу привел Варну в ужас. Раздобревшие, пышногрудые женщины трепали его по волосам, называли ангелом, умилялись ему, но Варна чувствовала то, что они пытались скрыть за материнскими объятиями. Деревенские смотрели на него так, будто хотели съесть, и ее пробирала дрожь каждый раз, когда она угадывала эти греховные желания в их глазах. Свят делал вид, что не замечает, отмахивался, был холоден и груб, но даже на его щеках время от времени появлялись красные пятна стыда. Кого он стыдился – себя или их, осталось загадкой.
– Как ты их терпишь? – спросила Варна во время одного из боев на мечах.
– Мне на них наплевать, – заявил Свят, отбивая ее атаку.
– Лжец. – Она сделала выпад. – Я видела, как ты краснеешь.
– Тебе показалось, – сквозь сжатые зубы ответил он и так сильно отбил меч, что рука Варны задрожала, а запястье пронзила боль.
Святу исполнилось четырнадцать, он был высокий, гибкий и стройный. Его серые глаза холодом горели на бледном лице, а светлые волосы отросли до середины спины. Со стороны он походил на агнца, но, как только в его руках оказывалось оружие, он превращался в воина.
Они так часто занимались вместе, что Варна знала каждую черту лица Свята, каждое выражение, которое искажало его перед атакой. За годы, проведенные в церкви, она изучила напарника лучше, чем кого бы то ни было, потому что была одержима мечтами о победе над ним. Больше всего ей нравилось видеть легкое замешательство, которое появлялось на его лице, когда он падал на землю.
Варна засмотрелась на родинку на его щеке и получила сокрушительный удар под дых. Она согнулась, закашлялась, едва не выронила меч, но вовремя вспомнила, что потеря оружия – неизбежная смерть в бою.
– О чем ты думаешь? – резко спросил Свят.
– О тебе, – прохрипела она и с удовольствием отметила, как вытянулось его лицо. – Тебе бы в хоре петь, агнец.
– Возьми свои слова назад! – потребовал он.
– И не подумаю.
Заметив, как Свят оглядывается по сторонам, она поняла, что сейчас начнется настоящая драка. Подобравшись, Варна обратилась к силе, что дремала внутри. Та откликнулась с удовольствием, будто только и ждала, когда ее призовут.
Из-за спины Свята появилась тень, и Варна, зарычав, кинулась на них.
Первый удар высек искры из клинков. Она атаковала яростно, дико, не чураясь грязных приемов: свободной рукой пыталась наотмашь ударить его по лицу, припадала к земле, чтобы сделать подсечку; но Свят тоже знал ее не первый год и был готов к этому: перепрыгивал через ноги, вовремя отходил назад, уворачивался от ударов, пропустил лишь один – в лицо, точно такой, каким Гореслав много раз отправлял его на землю. После этого он озверел. Тень металась вокруг с такой скоростью, что Варна не могла разглядеть ее, отбивать их атаки стало почти невозможно, мышцы горели, но сдаться она не могла. Собрав последние силы, Варна отступила, чтобы разогнаться, и бросилась на него в самоубийственно глупой атаке. Она успела увидеть ухмылку на его лице и не смогла скрыть собственного оскала. Меч прошел в опасной близости от головы Свята, но тот увернулся, поставил ей подножку – и на полной скорости Варна пролетела мимо, покатилась по земле и врезалась в ограду.
Открыв глаза, она увидела склонившегося над ней Свята. В солнечном свете он выглядел как посланник Господа, да только скалился по-волчьи.
– Хорошо, – искренне сказал Свят, подавая ей руку. – Это было очень хорошо!
– Безумец. – Она встала и потерла ушибленное колено. – Я чуть шею не сломала.
– Но не сломала же.
Он стоял близко и часто дышал, она видела пот, стекающий по его лбу. Кажется, Свят впервые выглядел счастливым.
– Ты воняешь, – сказала она, толкая его в грудь.
– Кто бы говорил. – Он многозначительно приподнял бровь.
Варна отвернулась, чтобы подобрать оружие, и увидела Дария. Он стоял у церкви и смотрел прямо на них.
– Он нас видел, – испуганно прошептала она.
– Дарий никому не расскажет, – уверенно ответил Свят.
– Он не знал обо мне. – Варна побежала к нему. – Дарий!
Но тот метнулся прочь и скрылся за углом. Варна почти нагнала его в катакомбах, но он захлопнул дверь комнаты перед ее носом. Если она начнет тарабанить, то привлечет внимание, а этого делать ни в коем случае нельзя. Несколько минут Варна стояла, обдумывая, что будет дальше, затем вздохнула и пошла в баню. Свят доверял Дарию, значит, тот не проболтается, а если начнет спрашивать ее о силе, она расскажет правду.
В последний день марта, когда оставшийся снег превратился в грязные лужи, Варна решила, что час настал. Дождавшись, пока все уснут, она выскользнула из церкви и пошла в лес. Сердце ее было не на месте – колотилось, как запертая в клетке птица, – а в животе что-то мучительно ныло то ли от страха, то ли от предвкушения.
Лес встретил ее настороженным шепотом, тихим шелестом и треском. Она успела забыть эти звуки, запах прелой листвы и нагретого дерева щекотал ноздри. Варна медленно кралась к их месту – крошечной прогалине в густом лесу, на которой стоит большой плоский камень. Молодая трава цеплялась за штаны, воздух весенней ночи пьянил, лучина, которую она запалила, чтобы не заблудиться, горела куда ярче обычного. Лес был пропитан колдовством.
Она вспомнила ночи, проведенные здесь с Рославой, и прибавила шагу. На мгновение ей показалось, что она вот-вот вернется домой, к любящей семье. Зима была долгой, слишком долгой; Варна истосковалась по своей названой матери и хотела увидеть ее еще сильнее, чем прежде.
Заметив высокую фигуру на поляне, Варна кинулась к ней. Сердце заколотилось от радости, ноги сами несли ее вперед, внутри все сладко задрожало от предвкушения встречи.
Но женщина, которую она увидела, не была Рославой – перед ней стояла Пава, мертвенно-бледная, с уродливым шрамом на шее. Она улыбалась – скалила пожелтевшие зубы, шаталась, переминалась с ноги на ногу.
– Пришла, – прохрипела она. – Неужели осмелилась? Шавка нового Бога.