— Как ты там, милсдарь? — спросил один из мужиков, несущих гроб. — Не сильно укачивает?
— Поменяться хочешь? — буркнул я в ответ. — Тащи давай и не тревожь покойника глупыми вопросами.
— Да я к тому, чтобы ты не сблеванул ненароком. А то вон какой синий.
— Тащи-и-и, — на пределе нервного напряжения просипел я.
Дорожка к морю спускалась порой очень кучеряво. Я один раз едва снова не вывалился, когда гроб резко наклонился. Пришлось расставить ноги и упереться локтями в боковины.
Хорошо хоть недолго всё это было. Я бы долго не выдержал плача, переходящего в ржач. Когда плакальщица только что тянула на одной волне своё «на кого же ты нас покинул», а потом начинала притоптывать и пританцовывать — это было не вполне нормально! Когда хмурые мужики то и дело прыскали в кулак, а потом делали вид, что утирают слёзы — это не вполне нормально.
Да ещё и Чопля начала травить анекдоты из нашей прошлой жизни… тут уж как от смеха удержаться?
Наконец, мы прибыли на место. Шум волн частично заглушал смешки, а это было уже не плохо. Пролетающие мимо чайки заглядывались на меня — проверить на вшивость ведьмака или оставить до лучших времён?
Цангири взял слово и начал вещать скорбным голосом:
— Дорогие поселяне, други и подруги! С тяжеленным сердцем и охрененно опустевшим кошельком, в котором недостает кучи рублей, должон сказать, что сего дня мы провожаем в последний путь нашего нового другана, Эдгарта Южского…
Я услышал, как всхлипывания начали постепенно переходить на хихиканье. Да, пока ещё можно принять за возгласы сожаления, но уже с большим трудом.
— И чаво я могу сказать о нём, окромя хорошего? Другой бы меня ободрал как липку, а энтот человек с уважением только половину взял. Да, разорил меня подчистую и обездолил малых детушек, но разве в том его вина? Ну нет! Энто всё вина нашего обчества! Энто оно его с малых ногтей заставляло транжирить, пить и выцыганивать деньги у честных старост. Но мы за энто его судить не будем. Его на том свете вволю поджарят за всё былое!
Почему-то резко захотелось встать и натянуть старосте глаз на жопу. И ещё моргать заставить!
Хихиканье начало перерастать в смешки. Смешки местами обрывались в хохот.
— Энто… Чаво ещё сказануть-то? А! Эдгарт был человеком, который оставил след в жизни каждого из нас. Наследил, конечно, знатно. Ещё и денег под энто дело взял немеряно! Некоторым он подмогнул советом, другим — делом, а кто-то просто знал, что рядом есть настоящий друг. Я знаю, кому отдать бабло, если его станет слишком много. И этно… Эдгарта не стало с нами, но воспоминания останутся. Особливо воспоминания о тех двухстах пятидесяти рублях, которые он выманил у меня самым что ни на есть обманным путём. Пусть вода ему будет пухом, а дно ему будет новым жильём! Есть кто желающий чмокнуть милсдаря в губы синие на прощание?
Таковых не нашлось. К гробу подлетела Чопля, кинула мне на грудь букетик ромашек и проговорила страдальческим голосом:
— Не волнуйся, мой дорогой господин и друг, я позабочусь о наших деревнях и поместье! У меня ни одна копейка не уйдёт туда, куда не нужно. Все копейки я потрачу на утешение в объятиях цветочных эльфов и распитии успокоительных коктейлей. Мы такую вечерин… ммм, панихиду по тебе справим, что вся Тамбовщина неделю пьяная мотаться будет!
— Брысь, погань мелкая, — процедил я еле слышно.
— Что? Всё потратить на себя? — продолжала валять дурака Чопля. — Что же, печально, но придется так и поступить. Я всегда тебя буду помнить таким, даже когда буду маяться с похмелья!
— Как воскресну — убью, — пообещал я шепотом. — Забери ромашки — они тебе на венок понадобятся!
— Эх, таких людей теряем! — со всхлипыванием отлетела прочь моя верная подруга.
Вместо неё небо загородило сморщенное лицо Бабы-Яги. Она аккуратно прицепила мне на шею какой-то медальон, который я не смог сразу разглядеть и проговорила:
— Если будет худо, то покажи его кому следует. Тебе помогут…
— Чего? Кто? — попытался было спросить я, но лицо уже исчезло.
— Так что, никто больше не хочет попрощаться? Ну, тогда заколачивайте, чтобы не воняло! — послышался голос Цангири.
Чтобы не воняло? Да я вас… Да вы меня… Да вы все…
Крышка гроба не дала мне встать и высказать всё, что я думаю о провожающих.
Крышку положили на специальные штифты. Они были призваны не дать крышке сорваться при качке, но чтобы в случае опасности я сразу смог сбросить её и быть готовым атаковать нападающих.
— Ни пуха, ни пера, милсдарь, — послышался говорок одного из мужиков, потом в щель пахнуло последний раз перегаром, и я ощутил покачивание.
Меня подняли и понесли…
Всего четыре метра! Сука, всего четыре метра, а меня едва снова не уронили, не перевернули и не поставили стоймя!
Да я бы этих гробовщиков каждого поместил на своё место, а потом бы отправил на встречу с Чудом-Юдом!
Вот как так можно, а? Тут за их жизнь сражаешься, тревожишься, оборотней отгоняешь, а они даже самое простое действие не могут сделать! Хотелось материться, воскресать и натягивать глаза на жопы!
И при этом мне начало не хватать воздуха… Как будто на лицо положили подушку и начали неторопливо прижимать всей площадью.
Гроб опустили… Он начал покачиваться на волнах. Я слышал, как голоса постепенно начали отдаляться.
В ногах сразу же стало сыро. Похоже, что пропускная способность дешевых материалов была на высоте. Даже на гробе сэкономили, засранцы! Вот и верь после этого местным плотникам — не извольте сумлеваться…
Эх, вот простыну, подхвачу воспаление лёгких и в самом деле помру. Вот тогда они попляшут! Вот тогда они заговорят!
— Прощай, Ихтиандр хренов! — сквозь толщу дерева донесся весёлый голос Чопли.
Ну вот, весь драматический настрой сбила, засранка!
Вода уносила меня всё дальше от этой жестокой суши. Я едва снова не задремал, убаюканный покачиванием воды. Она мягко плескалась о борт и несла меня навстречу приключениям.
В какой-то миг я почувствовал, что гроб остановился! Вот прямо встал на месте, как вбитая в дно опора будущего моста.
Как я это почувствовал? Потому что прекратилась качка. Гроб словно снова поставили на две табуретки. Вот только где посреди моря взялись эти самые табуретки?
Потом на крышку гроба опустилось что-то мощное, тяжелое и упругое. В следующий момент гроб повлекло вниз, а вода брызнула с разных сторон. Она была соленая и теплая. Гроб быстро наполнялся водой. Ещё немного и воздуха не останется совсем.
Я вздохнул и шмыгнул носом. Ну что же, началось!
Глава 21
Стук в дверь гостиничного номера раздался в тот момент, когда Алексей Семёнович завершал описывать сцену из новой книги. Лежащий Кешка тут же соскочил со спинки кресла и подобно домашней собачонке бросился к двери. Его хвост бешенным пропеллером бил по полу, только что не гавкал на того, кто находился за дверью.
— Ты чего это, друг любезный? — спросил писатель, поднимаясь с рабочего места. — Может, это какая доставка приперлась, а ты так реагируешь… Или же Моргана пораньше пришла…
Кот не ответил, продолжая внимательно следить за ручкой двери. Он словно собрался прыгнуть на посетителя.
Алексей Семёнович подошел к двери и спросил:
— Кто там?
— Добрый день. Вас беспокоит Старицкий, Владимир Алексеевич, — раздался за дверью мужской голос.
— Слышал, это всего лишь Старицкий, — улыбнулся Алексей Семёнович коту.
Улыбка вышла фальшивой. Противный холодок пробежал по спине писателя, как будто в комнате неожиданно появился портал на Северный Полюс. Судя по коту, он тоже не поверил искренности писателя.
Эх, была бы воля писателя, он предпочел бы оказаться за тридевять земель от этой двери, но сейчас его положение вынуждало открыть дверь. Всё-таки они были заодно. Союзники…
Алексей Семёнович вздохнул, как перед прыжком в полынью на Крещение, и открыл дверь.
На пороге стоял вовсе не тот человек, какого все знали под фамилией Старицкий. Сейчас в коридоре находился молодой человек, больше похожий на студента университета, чем на сурового мужчину с портрета, на котором красовалась надпись «За информацию о местонахождении положена награда».
Удивительным было то, что Кешка тут же бросился к посетителю и начал тереться о его ноги с таким усердием, как будто встретил давнего хорошего знакомого. Калинин даже ощутил небольшие уколы ревности — его-то Кешка так никогда не встречал. Даже когда приходилось уезжать на неделю и за котом присматривала сердобольная соседка.
Посетитель в ответ нагнулся и провел пару раз ладонью по голове мурчащего кота. Тот сразу же упал на спину и подставил самое дорогое — пушистое пузо.
Вот так вот? Первому встречному? Новый укол ревности заставил Калинина поежиться.
— Добрый день, многоуважаемый Создатель, — приветствовал студент писателя с улыбкой. — Рад нашей встрече. Позволите пройти?
— Конечно, но… Я тоже рад, однако… Госпожи Морганы сейчас нет, а у меня тут не совсем убрано, — растерянно проговорил писатель, пропуская гостя внутрь номера.
— Я знаю. Это я выслал ей сертификат на спа-процедуры на целый день. Пусть она и ведьма, но всё же женщина. Так что у нас будет время поговорить, — Старицкий прошел в комнату и щелкнул пальцами, отчего свет лампы мигнул. — Ну что же, вот теперь можно принять и свой обычный облик.
Со студента словно старая кожа со змеи стянулась вниз фальшивая оболочка. На писателя взглянул суровый мужчина с сединой на висках. Этот самый образ писатель видел раньше на фотографиях с достопамятной надписью о награде. Однако, почему-то не хотелось сдавать этого человека — в стальных глазах мелькнула такая боль, что Алексей Семёнович едва не отшатнулся.
За суровым видом и непроницаемым лицом скрывалось нечто такое, что могло потрясти многих художников. И не один из них сошел бы с ума, пытаясь передать при помощи ничтожной кисти всю глубину чувств и эмоций, спрятанных внутри.