Так, именно Хи Рен раскрыла мне загадку «сам-знаешь-чего с блокпостом». По ее словам — которым, пожалуй, в данном случае вполне можно было доверять — это был въезд в особо охраняемый правительственный квартал. Своего рода пхеньянский «запретный город», доступ куда простым смертным закрыт. Собственно, свой рассказ девочка и начала с того, как недавно шла от метро домой, задумалась о чем-то — и случайно оказалась прямо возле той самой арки. С блокпоста ее окликнули и настойчиво — причем, не слишком вежливо — попросили перейти на другую сторону улицы.
Затем, понизив голос, школьница похвасталась, что ее онни иногда бывает за той стеной по делам. И кое-какими подробностями товарищ Джу с младшей сестрой якобы поделилась: помимо государственных и партийных учреждений в «запретном городе» она вроде как видела немало жилых домов и даже магазины с кафе и ресторанами.
— Вот когда онни войдет в правление Пэктусан, нам тоже дадут там квартиру! — мечтательно выдала Хи Рен — раньше таким тоном она говорила только о Первой школе. — Это, конечно, еще не скоро случится, — одернула себя, правда, тут же девочка. — И чтобы всего добиться, онни нужно упорно работать… А она тут со мной возится, — виновато вздохнула школьница. — Ну да ничего, неделя осталась, — этот разговор у нас с ней происходил в среду. — Поступлю — и дальше уже сама справлюсь, а онни сосредоточится на карьере… Я ведь поступлю? — подняла школьница на меня умоляющий взгляд.
— Если будешь стараться так же, как сейчас — непременно поступишь! — заверил я ее.
— Я буду очень-очень стараться! — просияв, в свою очередь обещала мне ученица.
Ее первые результаты меня и в самом деле радовали. По разработанной мной в понедельник программе мы шли уже даже с небольшим опережением — и ни в одном промежуточном тесте ниже 82 процентов Хи Рен не скатилась. Да и с 82 — это вышел скорее некий эксцесс, а так у нас с ней стабильно выходило 89–93. В общем, похоже, ее вожделенный «Хогвартс» уже действительно был не за горами.
Как, к слову, и мои 400 юаней — включая обещанную премию. Хотя, признаться, о «светивших» мне деньгах я все эти дни почти не думал. Стоило начать — захотелось бы строить планы, как конвертировать заработок в побег — взятку там кому-нибудь дать, как предлагала Катя Кан, или еще что-то подобное предпринять. А для проработки такого рода проектов информации у меня по-прежнему было ничтожно мало. Поэтому отрешился я до поры и от мыслей о будущем гонораре. Заслужу — получу, а пока тут и говорить не о чем.
В среду от ученицы я ушел раньше обычного — в самом начале четвертого, так как к 16:00 мне нужно было на собрание. Товарищ Джу отнеслась к вопросу с пониманием, а с Хи Рен я попрощался сразу по окончании нашего послеобеденного урока — девочке самой пришла пора бежать на какую-то репетицию во Дворец школьников Мангёндэ — как я понял, некое подобие советского Дворца пионеров или современного российского Дворца творчества детей и молодежи.
— До свидания, Чон- сонсэнним! — помахала она мне рукой. — До послезавтра!
— До послеза… — на автомате начал отвечать я — и осекся. — Э… Почему до послезавтра? А завтра как же?
— Завтра же День Солнца! — вытаращила на меня глаза школьница. — У нас будет четыре или пять концертов! Да и у вас, наверное, все расписано!
Хм, вот это прокол! Давненько, блин, их не было…
— Да, да, конечно, — поспешил кивнуть я. — Так погрузился в этот наш английский, что обо всем на свете забыл! — буркнул уже не столько для ученицы, сколько для ее присутствовавшей при разговоре онни.
— Как можно забыть ТАКОЕ⁈ — в кои-то веки нисколько не помогла мне в затруднении Хи Рен.
— Сам вот удивляюсь, — потеряно развел руками я. — Просто все мысли были об уроках, а они у меня в программе к календарным датам не привязаны…
— Да, но День Солнца… — некстати зациклило девочку.
— Беги уже, а то опоздаешь! — строго заметила ей тут Джу Мун Хи.
— Да, да, уже ушла! — подорвалась-таки школьница — и пташкой выпорхнула из квартиры.
— Поразительная сосредоточенность на работе, — усмехнулась мне товарищ Джу, когда дверь за моей удивленной ученицей захлопнулась. — Сказала бы даже, похвальная — если бы, конечно, речь шла не о Дне Солнца!
— Совсем закрутился, — продолжил оправдываться я. — Никогда ведь раньше не преподавал, уроков не составлял… Просто мозги закипают — как себя зовут, и то забываю!
— Если понадобится — обращайтесь, напомню, — хмыкнула моя собеседница и удалилась к себе.
Ну а я пошел готовить урок — получается, на послезавтра.
В концерне рабочий день сегодня, естественно, тоже заканчивался на час раньше, но вовсе не по случаю завтрашнего великого праздника, а как раз из-за собрания. Не знаю уж, почему нельзя было начать общественные мероприятия часом позже, но сделано было именно так. Да и никто особо не возражал, надо думать.
Офис к моему появлению в нем словно вымер — кроме охраны на проходной, по пути в зал, где мне предстояло выступить перед товарищами, я не повстречал ни души — ни на лестницах, ни в коридорах. Не оказалось уже никого и в комнате курьеров, а вот Сон, к которой я — уже, признаться, без особой надежды застать в приемной — забежал по пути сдать командировочное, еще была на боевом посту — правда, тоже уже собиралась уходить. Но документ у меня приняла — пусть и не без ворчания.
На место — в одну из лекционных комнат того самого Музея Заслуг, куда собирались поместить прославивший недавно наш отдел экземпляр «Нодон синмун» — я прибыл без пяти минут четыре.
Помещение было уже набито битком, причем, в отличие от утренних газетных чтений, заполняла его сейчас исключительно публика моего возраста и младше. Ну да, собрание же проводит Социалистический союз патриотической молодежи, так что старикам здесь не место…
Из троллейбусных обмолвок Пака и застольных разглагольствований Хи Рен я уже составил достаточно внятное представление о том, как устроен здешний социум — кое-что, конечно, пришлось домысливать, но в целом в сделанных выводах я был уверен. Очевидно, каждый гражданин страны состоял в той или иной общественной организации — причем только в одной, ни в коем случае не распыляясь. Начиналось все со школьников, которых объединял Союз детей — этакая северокорейская пионерия. Принимали туда абсолютно всех, хотя и в несколько этапов — сперва активистов и отличников, под конец — уже остальных. Собственно, все как и в позднем СССР, но если у нас случались и редкие исключения — например, сын священника на свой страх и риск теоретически мог от алого галстука и клича «Всегда готов!» отвертеться, то здесь вроде как сбоев не случалось — ну или та же Хи Рен о таких просто не слышала.
Достигнув 14 лет, граждане организованно поднимались на следующую ступеньку — переходили в Союз молодежи, местный аналог комсомола. Тоже, как я понял, поголовно. А вот дальше уже были возможны варианты.
С 18 лет разрешалось вступать в партию, но туда брали уже далеко не всех. И те, кого так и не признавали достойным (то есть подавляющее большинство), достигнув 30 лет, «расставались с комсомолом»… и автоматически становились членами профсоюза. Это в городе, а на селе таких переводили в Крестьянский союз.
Не оставались без внимания даже беспартийные домохозяйки — для них существовал специальный Женский союз.
Не знаю вот только, как тут обстояло дело с пенсионерами — о них ни Пак, ни Хи Рен при мне не упоминали, а специально я, понятно, не спрашивал.
Свои собрания каждая из перечисленных организаций проводила отдельно от прочих. Заседали часто, пожалуй, даже слишком: по два-три раза на неделе, а то и все четыре. Но конкретно наша ячейка Союза молодежи жила в относительно ненапряженном режиме — собиралась вместе лишь дважды в семидневку. По средам — для обсуждения актуальных вопросов — и по субботам — для пресловутого «подведения итогов жизни». Суть последнего для меня пока, правда, так и оставалась покрытой мраком тайной…
Еще на входе в зал я внезапно подвергся яростной атаке со стороны ответственного секретаря Мина.
— Где вас носит, товарищ Чон⁈ — прошипел тот, налетев на меня коршуном и едва не сбив с ног. — Все уже вот-вот начнется!
— Так не началось же еще! — развел я руками. — А у меня, вообще-то, работа есть!
— Да, слышал, вас плотно задействовала товарищ Джу, — слегка сбавил напор мой собеседник. — И тем не менее! — тут же, однако, снова пошел он в атаку — выше громкого шепота голоса при этом, впрочем, так и не поднимая. — У всех работа! А как теперь, по-вашему, я смогу проверить, хорошо ли вы готовы?
— Так вы же сами передали мне проект речи, — удивился я. — Я там почти ничего и не менял…
— То есть что-то все-таки поменяли? — нахмурился ответственный секретарь.
— Ничего существенного, — заверил я его. — Так, добавил пару ярких образов — но абсолютно в духе вашего текста!
В общем-то, тут я ничуть не слукавил — вполне в духе.
Руки до проекта речи у меня дошли только в метро, по дороге в Пэктусан, и от зашкаливавшего пафоса будущего выступления меня в какой-то момент аж затрясло — соседи по вагону даже оборачиваться стали.
Старательно закашлявшись — будто и прежде это вовсе не нервный смех был, а просто слюна на вдохе не в то горло попала — после чего правда, сторониться меня стали только сильнее — я вышел на ближайшей станции, где наконец взял себя в руки. Дождался следующего поезда — из-за чего, собственно, в итоге и приехал в Пэктусан впритык — снова зашел в вагон и уже там внимательно перечитал текст еще дважды.
И стало мне тут как-то совсем невесело. Чтобы как попка повторить весь этот бред — да еще и с подобающим случаю энтузиазмом — ну, это надо было совсем уж себя не уважать. С другой стороны, переть рогом против системы мне тоже ничуть не улыбалось. Не теперь.
Так что, поразмыслив, я решил избрать третий путь: постараться довести ситуацию совсем уж до абсурда — в собственных глазах — при этом, разумеется, не подставляясь.