— Это что-то меняет? — усмехнулась Дарья.
— Да, если вам понадобится человек, готовый вместе с вами сражаться в любом бою.
— Я… Благодарю вас, Хелия.
— Не за что, Дарья. А по поводу моего вопроса, в порядке ли вы… Мне кажется, вы слишком взволнованны и неуравновешенны в последнее время. И выглядите усталой, особенно сегодня. Могу я знать причину этого?
Дарья вспомнила про список из дела «Наведенная смерть». Про то, как он исчез из ее компьютера и из базы Ложи Магистриан-магов.
— Нет, Хелия, — покачала она головой. Добавила, чтоб не обидеть секретаршу: — Это очень личное, правда.
— Кстати, о личном, — немедленно перевела стрелки разговора Хелия. — Не забывайте, сегодня вам предстоит ознакомиться с артефактами целых шести женихов.
— Приятная перспектива, — усмехнулась Дарья.
— Но до этого будут вудуистки.
— Не слишком приятная перспектива. Кстати, Хелия, — лицо Дарьи стало непроницаемым, — я давно хотела узнать…
— Да, Дарья?
— Существует ли вероятность проникновения в базу данных Дворца Ремесла?
Хелия проницательно посмотрела на Госпожу Ведьм и спросила:
— Когда вы обнаружили, что ваш компьютер взломан, Дарья?
Глава четвертаяSIC ITURAD ASTRA[36]
Вряд ли можно назвать человеческим жилищем дворец, где почти все стены были из обсидиана или нефрита. По каменным стенам струились символы и письмена, напоминая водоросли, колышущиеся на песчаном дне бурливого ручья. С высоких потолков, украшенных черно-белой мозаикой, свешивались люстры, больше похожие на застывшие слезы. Люстры состояли из сотен свечей, но их никто никогда не зажигал. Вообще этот дворец напоминал странный и немного страшный музей. Такой музей мог бы быть у Смерти, если бы люди додумались всерьез сделать Смерть экспонатом для выставки.
Но для женщины, чье лицо чаще всего напоминало ртутно-серебряную маску, а глаза полны были светом, напоминавшим свет раскаленных звезд, обсидиановый дворец был родным домом. Местом отдыха, раздумий, решений.
А теперь этот дворец принадлежал еще и им. Правда, пока они этого совершенно не осознавали, поскольку были младенцами — слишком задумчивыми, некрикливыми и спокойными.
Младенцев в обсидиановый дворец привезла ртут-нолицая женщина. В гостиной, где всегда царил полумрак и только пламя камина выглядело живым, ртут-нолицую женщину, державшую на руках младенцев, встретила другая женщина. Ее лицо было вполне человеческим, разве что не по-женски жесткая складка залегла у красивых губ да еще волосы серебрились ранней сединой.
— Вот я и привезла их, Лариса, — сказала ртутно-лицая женщина и аккуратно положила младенцев на мягкую низенькую софу. Седоволосая Лариса подошла и опустилась рядом с большим свертком на колени. Снизу вверх взглянула на ртутнолицую:
— Было трудно, Фрида?
— Относительно, — усмехнулась Фрида. — Нет, детей мне отдали даже без разговоров. Кому они нужны там. Сложнее было с их матерью. Она умерла.
— Разве она не была фламенгой?
— Не беспримесной. Но даже небеспримесная не могла бы умереть окончательно.
— Я знаю, — сказала седоволосая Лариса. — Признак фламенги — бессмертие.
— Неуничтожимость, — с улыбкой поправила Ларису Фрида. — Я попыталась воззвать к их матери, чтобы восстановить ее, но, похоже, она слишком глубоко распалась. К тому же ее тело сожгли, а смешение пламени фламенги с обычным пламенем всегда приводит к плохим последствиям. И у меня не было времени разбираться. С детьми на руках. Кстати, взгляни, Лариса! Ну разве малютки не прелесть!
Лариса аккуратно развернула сверток из нищенских больничных одеялец и пеленок. Распеленутые младенцы засучили ножками и недовольно пискнули. Лариса побледнела:
— Они… Сиамские близнецы! О господи!
— Тебя это пугает? Вызывает отвращение? — быстро спросила Фрида, глядя на седую женщину.
— Нет, — покачала головой Лариса, пристально рассматривая младенцев. — Мне жаль их. Они обречены на…
— На что, дорогая Лара? Ты смотришь на них и судишь о них с обычной позиции человека. А тебе пора бы забыть о том, что ты человек.
— Но они, — указала Лариса на детей. — Эти девочки — люди?
— Мне еще предстоит это узнать, — сказала Фрида. — Они родились от фламенги и человека. Чего в них будет больше… Это покажет время. А жалеть их не надо. Здесь они будут обеспечены всем. Будут расти, и любая их прихоть станет исполняться неукоснительно, как воля Всевышнего. Что же касается их так называемого уродства… Ты ведь, кажется, считаешь их уродцами? Отклонением от нормы? Молчи, я знаю, что считаешь. Но вот что я скажу, Лариса: что для обычного человеческого понятия — уродство, то для Истинного Сияния — символ великой силы. Эти девочки будут великими…
— Великими кем! — спросила Лариса.
— Кем — зависит от нас, моя дорогая подруга. А теперь скажи: разве не замечательно, что их двое и в то же время — одна? И ты, и я — мы так мечтали о дочерях, ..
— Ты мечтала о ребенке, Фрида?
— Допустим, мечтала. Иногда. Не перебивай. Мы с тобой очень разные, Лариса. Но в то же время — ты знаешь это — мы с тобой одно целое с тех пор, как я отыскала тебя в сумасшедшем доме и забрала к себе, сюда. Мы ведь тоже сиамские близнецы с тобой, Ларочка, меж нами такая крепкая связь…
— Разве, Фрида?
— А почему же я тогда тебя искала? Почему вытащила из лечебницы, где ты с твоей безумной писательницей медленно, но верно теряли человеческий облик и представляли, что совершили побег и заняты спасением морферов?
— Да, я была уверена, что вернулась в курортную зону «Дворянское гнездо», в руины. И там получила задание похитить Великие Камни у фламенг, чтобы восстановить Последовательность Видов.
— Вот-вот, — кивнула ртутнолицая. — Согласись, с такими галлюцинациями ты протянула бы недолго. Но вернемся к нашим младенцам.
Тут фламенга повела рукой в воздухе, и на ее серебряную ладонь ниоткуда мягко спланировала стопка белоснежных пеленок с кружевной оторочкой и два памперса.
— Сначала их надо искупать, — заявила Лариса. — Посмотри, у них на ручках опрелости!
— Ты наблюдательнее меня, Ларочка. Я хорошо сделала, что оставила тебе человеческие глаза… Что ж. Упомянутых опрелостей мы не можем допустить, — усмехнулась фламенга. Положила пеленки и памперсы на софу и снова повела рукой — теперь посреди гостиной стояла круглая фаянсовая ванна с пузырящейся, чуть пахнущей лавандой водой. — Итак, приступим к совместному купанию наших дочерей, Лариса.
— Хорошо, — согласилась седоволосая женщина. Она взяла голеньких близняшек на руки, поморщилась: — Как ты везла их, Фрида? Они же насквозь промокли!
— Но при этом они не хныкали, — заметила Фрида. — Значит, наши девочки будут терпеливо относиться к таким мелочам жизни, как мокрая пеленка.
— Фрида, надеюсь, вода в ванночке нормальная, без твоих фламенгских штучек?
— Вода как вода. И что ты подразумеваешь под "флангскими штучками»? Давай я помогу тебе.
Женщины осторожно принялись купать сиамских малышек. Крошечные девочки, задремавшие было на софе, проснулись и заревели, причем абсолютно синxpoнно, только одна ревела тоненьким сопрано, а другая заливалась крепким басом. Однако рев не помог избежать им купания, поэтому на фламенгу сердито смотрели серые глаза одной девочки, а на Ларису — густо-карие глаза другой.
— У них разные глаза, — не преминула заметить Лариса. — А, казалось бы, близнецы…
— Как разные? — удивилась фламенга. А потом добавила: — Великое Пламя…
Теперь глаза девочек стремительно меняли цвет. Сначала у той и у другой они стали серыми, затем серый цвет сменился карим, карий — нежно-зеленым, зеленый — голубым…
— Что это значит? — прошептала Лариса. Руки ее, поддерживающие тельце одной из близняшек, задрожали, но она превозмогла себя.
— Похоже, они договариваются меж собой, — сказала Фрида.
— О чем?!
— Кем они будут: людьми или…
I лаза обеих девочек внезапно стали ртутно-сияю-шими, раскаленными, словно солнце…
— Или фламенгами…
Иода в ванночке сама собой начала нагреваться. Лариса вскрикнула и вскинула руки, обжегшись: буквально за считаные секунды вода закипела, а закипев, испарилась со звуком небольшого взрыва… Треснула фаянсовая ванночка, разлетелась на дымящиеся куски. Фламенга своими серебряными руками подхватила девочек, успела спасти.
— Они… — прохрипела Лариса, указывая на младенцев, — они…
— Да, — сказала Фрида. — Правда, немного страшно наблюдать за этим впервые?
Человеческая плоть стекала с девочек, как жидкий крем. Стекала и обнажала иную плоть — из сверкания серебра и ртути, из невещественного пламени и света, недоступного человеческому глазу. И едва это преображение завершилось, выяснилось, что девочки отделились друг от друга. Совсем. И при этом заревели, но как-то не очень уверенно.
— Они фламенги, — сказала Фрида.
— Я заметила, — тяжело сказала Лариса. Ей было не по себе, как всегда было не по себе с той поры, когда она впервые имела честь познакомиться с фламен-гой Фридой. Помнится, тогда Фрида едва не испепелила Ларису — Ларису Бесприданницеву, профессиональную и талантливую отравительницу, красу и гордость преступного мира. А теперь Ларисы для мира просто нет. Для мира она мертва, сожжена, уничтожена. Она живет лишь для фламенги Фриды, которая почему-то прониклась к ней нежными чувствами…
Лариса не была пленницей дворца фламенги, но она не знала, куда ей идти, куда бежать. Да и стоит ли? Мир давно похоронил ее, близких и любимых людей у Ларисы не было… Разве что двоюродная сестра, знаменитая писательница Вера Червонцева… Но вот что забавно, Веры Червонцевой тоже больше нет для всего мира. Есть только женщина, носившая когда-то это имя. Однако нет никакой вероятности, что эта женщина жива. После гибели обители морферов — ку-рортной зоны «Дворянское гнездо» — Лариса оказалась вместе с Верой в психиатрической клинике. В отдельных палатах, разумеется, потому что они были буйными пациентками, одержимыми идеей немедленного искупления вины перед морферами и жаждой вымостить своими костями дорогу для возвращения морферов, этих надмирных сущностей, от которых, как теперь здраво рассуждала Лариса, здешнему миру ни холодно ни жарко. Морферы исчезли. Последовательность Видов возглавили фламенги. И, надо сказать, конец света от этого не начался…