Итак, Фрида привезла полубезумную Ларису в свой дворец и вернула к нормальной жизни. Нормальной с точки зрения фламенги. Прежде всего Фрида перестроила организм Ларисы так, что теперь бывшая отравительница представляла из себя странный симбиоз плоти и плазмы. Фламенга делала Ларису совершенной — такой же, как она сама. Лариса осознавала эти перемены — они не радовали ее, но и не страшили. Скорее было любопытно жить такой жизнью: ясной, но холодной, исполненной знания, но лишенной обыденной радости. Фламенга изменила душу Ларисы, навсегда очистив ее от таких ненужных эманации, как печаль, бесплодные угрызения совести, тоска, жалость… Фрида действительно любила Ларису и желала ей только добра. Своего добра.
Лариса не знала, сколько времени она прожила в доме фламенги с той поры, как Фрида забрала ее из психиатрической клиники. Время в поместье Фриды не имело никакого значения, с ним обращались, как заблагорассудится. В первое ее пребывание у Фриды, Лариса помнила, стояла ранняя осень, сухая, теплая, напоминающая вкус вермута на губах… Это была осень их с фламенгой первой страсти-любви, первого узнавания. Теперь же вокруг поместья фламенги ликовала весна, не похожая ни на одну земную весну, длящаяся вечно, дарящая наслаждение навсегда. Лариса поначалу пыталась считать дни, но минуты, часы, сутки в мире фламенги тоже вели себя игриво, и не было никакой возможности уследить за ними. Поэтому Лариса перестала заботиться о времени. В конце концов, она, как и здешняя весна, не менялась. Седина в волосах — не местный подарок, а наследство времен психиатрической клиники. Лицо же Ларисы засияло бы красотой и молодостью, лишь захоти она того. Но во дворце фламенги не поощрялось ненужное сверкание. Фрида никогда ни в чем не ограничивала свою возлюбленную, но Лариса словно чувствовала, что ей разрешено, а что — нет. Лариса проводила время в обществе редкостных книг из огромной библиотеки фламенги, гуляла по весеннему приволью, а бесконечными ночами, напоенными ароматом свежей травы, она отдавалась неистовым ласкам своей ртутнолицей подруги… И никогда не думала, что жизнь ее может измениться. Но однажды Фрида сказала Ларисе:
— Милая Лара, я на некоторое время вынуждена тебя покинуть. Все поместье в твоем распоряжении, хозяйничай, будь построже со слугами, в мое отсутствие они могут чересчур расслабиться… Что такое? Ты недовольна?
— Нет, — качнула головой Лариса. — Это другое. Я растеряна. Я отвыкла представлять себе мир без тебя. Ты вызываешь зависимость, и тебе это известно, фламенга.
Фрида нежно погладила Ларису по щеке серебряной ладонью, прижалась сверкающими губами к Ларисиному виску, где пульсировала теплая, пока еще человеческая кровь…
— Не расстраивайся, любовь моя. Это ненадолго, надеюсь. Зато я вернусь с подарком, который наверняка сделает тебя счастливой.
— Подарок? Какой? Фрида рассмеялась:
— Ты так на меня смотришь, Лара, что невозможно удержать в себе никакой тайны. Хорошо, слушай, я расскажу тебе.
И фламенга рассказала о том, что издревле она покровительствует общине, в которой, отгородившись от всего мира, живут люди и «нечистые» фламенги. Ее. Фриду, они почитают как божество, потому для поддержания своего божественного реноме она никогда им не показывается. Но в силу своих способности"! Фрида всегда знает, как обстоят дела у вверенной ее попечению горстки людей. Так продолжалось веками, но совсем недавно произошло событие, что называется, из ряда вон.
— Что же это? — спросила Лариса.
— Одна из «нечистых» фламенг забеременела от человека.
— Это считается необычным?
— Нет, как раз это в той общине считается нормальным порядком вещей. Там все женщины — фламенги, «нечистые» фламенги (сами себя они называют пламенгами, правда, забавно звучит?), а мужчины — почти все люди. Дети, рождающиеся от них, становятся еще более «нечистыми» фламенгами, но и людьми в общем смысле они не являются.
— Что это значит?
— То, что эти дети обладают тем, что вы, люди, называете «паранормальными способностями». На са-мом деле сила Истинного Сияния просто таким образом проявляется в этих детях, что они способны, поэтически выражаясь, повелевать стихиями и владеть тайнами времени и пространства. — О.
— Да. Конечно, не в той полной степени, как беспримесная фламенга, но…
— Понятно. Но если такие дети появятся среди обычных человеческих детей, начнется паника…
— А вот этого община не допускает, — сказала фламенга. — Ее дети не покидают родных стен. Точнее, не покидали. До последнего момента. Я выяснила, что некий человек из общины нарушил правило: повез свою беременную жену рожать к людям, в… — фламенга брезгливо оттопырила серебряную губку, — роддом. Этого нельзя допустить. Поэтому я и покидаю тебя. Надеюсь, наша разлука будет недолгой. Я все улажу и вернусь.
Фрида долгим и изнурительным поцелуем приникла к губам Ларисы, а затем неторопливо, наподобие Чеширского Кота, растаяла в воздухе.
… Теперь она вернулась. С девочками-близнецами, на глазах Ларисы преобразившимися из человеческих детей в младенцев-фламенг в ответственный момент первого купания. Фрида улыбалась им. Потом сказала Ларисе:
— Отчего ты испугалась и вытащила руки из ванночки? Тебе же не причинят вреда никакие перепады внешней температуры. Я что, зря твой организм перестраивала?
— Прости, Фрида, — виновато сказала Лариса. — Я все еще не могу привыкнуть к новым способностям своего тела. Мое сознание до сих пор слишком человеческое… Дай мне одну малышку. Пожалуйста.
Лариса бережно взяла в свои руки серебряно-зеркального младенца. Если бы не ощущение, что ты держишь в руках живую ртуть, в остальном это была замечательная девочка, симпатичная, с сапфирно-чисты-ми глазами, смотревшими, как показалось Ларисе, не по-младенчески серьезно.
— Они замечательные, — сказала Лариса, поражаясь тому, что в сердце ее вдруг вспыхивает материнская нежность к ребенку. — Это и был твой подарок, Фрида?
— Да, милая Лара. Я подумала, что нам с тобой давно пора обзавестись потомством. Как настоящей семье.
«Настоящая семья»? А почему бы и нет! Их можно даже назвать образцовой семьей, потому что этот союз не омрачен ссорами, взаимными попреками, тяготами быта и прочими издержками в виде родственников или безденежья… Фрида фантастически нежна к Ларисе и всегда заботлива с нею. Лариса (хоть и не признается себе в том) действительно любит фламенгу и не представляет себе дня без нее: пока Фрида была в отъезде, Лариса мучилась жестокой ипохондрией и много пила. А теперь у них будут дети. Две девочки, странные, путающие, дивные. Но какова семья — таковы и дети.
Лариса улыбнулась девочке, лежащей у нее на руках:
— Какие же тебе нужны памперсы и пеленки, а, зеркальце мое?
— Самые обычные, — за младенца ответила Фри-ла. — Ты не думай, они снова примут человеческий облик через некоторое время. И видимо, снова срастутся.
— Ох. Почему с ними происходит такое, Фрида?
— Я еще не совсем разобралась с этим вопросом, но, полагаю, организмы девочек с самого их рождения заняты решением одной-единственной задачи: какой сущности отдать предпочтение — сущности человека или фламенги. Во всяком случае, на обычную воду они среагировали именно как фламенги.
— Позволь… Я не знала, что фламенги и вода несовместимы.
— Почему же, вполне совместимы, только в воде фламенга будет именно фламенгой. Она не сможет удерживать в воде своих дополнительных сущностей… Моя девочка проявляет сильные признаки беспокойства, Лара.
— Моя тоже! Близнецы завопили.
— Похоже, теперь они возвращаются в человеческий облик! Их нужно положить рядом, чтобы сращение прошло как надо.
— Фрида, а может, не нужно? Может, они и в человеческом облике смогут остаться разделенными?
— Сомневаюсь! Ты пойдешь на такой опыт? Я — нет. Мне дороги эти дети. Клади девочку, Лара.
Девочек положили рядом на софе. И теперь Лариса увидела обратный процесс — как человеческая плоть наслаивалась на девочек, закрывая серебро и ртуть и одновременно скрепляя младенцев, превращая их в уродцев — сиамских близнецов. Когда процесс завершился, девочки открыли глаза: одна — серые, другая — темно-карие, и синхронно вздохнули.
— Господи! — вырвалось у Ларисы. — Как они вздыхают! Несчастные дети!
— Ну-ну, Лара, мы сделаем их самыми счастливыми. — Фрида погладила подругу по плечу. — Это наша задача на всю оставшуюся жизнь. Сделать их
счастливыми и великими. А пока давай их запеленаем и покормим. И если ты спросишь, чем мы будем кормить наших детей, я отвечу: проверь свои груди.
Лариса, округлив глаза, посмотрела на фламенгу. Молча расстегнула свою блузку, вытащила одну грудь, надавила… Из соска появилось молоко.
— Как ты это сумела? — только и спросила она у фламенги.
Та в ответ усмехнулась. Потом сказала:
— Сейчас твоя очередь их кормить.
— Потому что сейчас они люди?
— Ты схватываешь на лету, Ларочка. Идем, для них приготовлена детская. Чудесная комната, ты оценишь. Ты будешь кормить наших девочек, а я… Есть некоторые вопросы, которое мне незамедлительно нужно решить. Что ты так на меня смотришь?
Лариса уже взяла на руки детей.
— Ну? В чем дело, Лара?
— Какие мы дадим им имена? Фрида улыбнулась:
— Подумаем об этом вечером.
В детской (которая, к слову, выглядела действительно чудесно — как расписное крыло тропической бабочки) Лариса, удивляясь самой себе, покормила близнецов. Они, кстати, обнаружили недюжинный аппетит, сосали жадно, смешно причмокивали, фыркали и морщили свои микроскопические носы. Ларисе было хорошо с ними, но в то же время она и жалела девочек и с брезгливым чувством думала о том, что это — не настоящие дети, а выродки. Мутанты.
«Для чего фламенгам разбавлять свою кровь людской? — думала Лариса. — Чего они добиваются? Ведь теперь, получив оба Камня, фламенги заняли первое место в Последовательности Видов, а значит, и высшую власть над миром… Кстати, я всегда слабо понимала, что подразумевают фламенги под Последовательностью Видов. Лесенку „фламенги, люди, животные, растения, микроорганизмы“? Возможно. Только раньше, до событий в курортной зоне, верхнюю ступеньку лесенки занимали морферы. От которых, впрочем, человечеству ни холодно ни жарко. Как и от фламенг. Помню, мой бывший возлюбленный, морфер Артур, кричал, что фламенги, получив оба Камня, превратят весь мир в сплошной термоядерный ад. Сколько с той поры прошло времени, а ада все нет. Хотя… Я ведь живу не в мире. Я живу вне досягаемости мира. Поместье Фриды — оно везде и нигде… Я сбилась. Так чего же добиваются фламенги? Зачем им люди? Когда-то я задавала себе такой вопрос, думая