Фантастика 2025-71 — страница 326 из 330

Глава 1

171 год, просинець (январь), 18

— Ну куда ты смотришь⁈ — воскликнул Берослав. — Он же разобьется!

— А ты хочешь, чтобы он вырос неженкой? — усмехнулась Мила.

— Он же совсем маленький! Кости еще хрупкие и слабые.

— Тебе нужен достойный наследник! — с некоторым вызовом воскликнула Злата. — Видишь, как он лазает всюду? Это всегда славно.

— Живой значит. — добавила Дарья. — Сонная муха нам не нужна.

— А если голову пробьет?

— Значит, такова воля богов. — серьезно произнесла жена. — И я тебе еще рожу.

Берослав лишь покачал головой.

В этот самый момент его маленький сын, забравшись на лавку, прыгнул на него и повис на шее, вцепившись в нее со всей дури. Заливаясь при этом смехом. Не со злого умысла, нет. Просто заигравшись и не желая падать.

Князь стряхнул его.

Придержав.

И посадив на коленку, произнес:

— На меня так прыгать нельзя.

— Можно!

— Еще раз прыгнешь — получишь по заднице.

— Нет!

— Это еще почему?

— Меня бить нельзя!

— Мне можно.

— Нет!

— Хочешь проверить мое слово? Дерзай. — произнес Берослав, отпуская сына на пол.

Тот поступил ожидаемо. Забрался на лавку и повторил свой прыжок. Но… что-то пошло не так.

Отец его перехватил почти в воздухе. И положив на колено, заголил попу, прижав при этом руки, чтобы он ими голую задницу не закрывал. А потом ладошкой отшлепал, невзирая на то, как тот верещал и возмущался. Добротно так — до покраснения афедрона.

Закончил.

После посадил себе на колено и, глядя прямо в глаза, произнес:

— Если я говорю: «нет», значит «нет». И в случае неподчинения ты будешь наказан. Понял?

Сын промолчал.

— Сейчас в качестве наказания я тебя отшлепал. Не поймешь — возьму хворостинку и отхожу ей.

— Нет!

— Желаешь проверить?

— Нет… — недовольно покачал головой маленький ребенок. — Плохой папа.

— Значит, плохой, да? Хорошо. Тогда ты сегодня останешься без еды. Для пущего понимания.

— Милый! — встряла Злата.

— Ты слышала меня. Сегодня он остается без еды. А то — распустили…

Жена дернулась было возразить, но теща придержала ее, кивнув на окно, за которым солнце уже минуло зенит и приблизилось к закату. То есть, ребенка, по сути, оставляли лишь без ужина. Что вполне терпимо, хоть и неприятно.

Сын недовольно надулся, видя, что за него не вступились, как обычно. Он, собственно, и стоял на ушах, творя всякое, зная о такой непробиваемой защите. А тут… что-то пошло не так.

Мальчик был еще слишком маленький. Поэтому по местным обычаям князь и не лез, стараясь не мешать женщинам, выращивать и воспитывать эту кроху. Мужчине сыновей перепоручали обычно попозже — лет в пять-семь. Но тут Берослав не выдержал. Слишком уж увлекся «женский батальон» потаканием капризам малыша. Даже в приватной обстановке такие игры были явным перебором, а уж при людях со стороны — тем паче.

Дамам это посягательство явно не понравилось. Но они промолчали. Хватило мудрости тещи, сдержавшей дочь от совершенно лишней эскалации. По какой причине? Берославу было неинтересно. Их могло быть миллион, начиная с защиты от рукоприкладства. В эти времена слегка поколотить увлекшуюся супругу не считалось чем-то зазорным или дурным. За князем подобных выходок не наблюдалось, но его особенно и не провоцировали…

— Ты зашел-то чего? — поинтересовалась Мила, меняя тему разговора и пытаясь понизить градус напряжения. А то вон — дочь надулась слишком явно, что могла закончиться чем-то дурным.

— Ты с племянником уже разговаривала?

— Нет. Хотела позже поговорить, хотя… он моего общества не ищет.

— Не доверяю я ему.

— И правильно делаешь, — усмехнулась теща.

— Как ты думаешь, что задумала его мать? Зачем она его прислала?

— Ее замысел не секрет. Она хочет спасти наследство мужа, чтобы оно из семьи не ушло. И в прошлом того же желала.

— И все?

— И все. — улыбнулась Мила. — Хотя и этого немало. Гатас слишком юн и неопытен, вот она и переживает. Мальчишка же совсем.

— За ним пошли воины.

— От отчаяния. И я не уверена, что он их удержит хотя бы год-другой.

— А я тут при чем?

— Ты последний взрослый бэг, да еще славный своей воинской удачей. И твоя дружина цела. Если он заручится твоей поддержкой, то сможет сохранить свое положение и даже укрепит его.

— Если не убьют…

— Так-то, да. Именно так. Но если ты отвернешься от него — своего родича, то до следующего лета ему не дожить. И жене брата тоже. Их убьют. Всех. Если и не германцы, то свои.

— Значит, они оба в моих руках?

— Всецело.

— И он это понимает?

— Иначе бы сюда не приехал.

— Хм… занятно… — пробурчал Берослав, потрепав надувшегося сына по голове.

Ситуация складывалась очень необычной и неожиданной.

Конечно, князь бы многое отдал ради того, чтобы она вообще не имела места быть. Ему лезть в это гнилое болото политических дрязгов роксоланов было также «интересно», как и в «римские» разборки. Но человек предполагает, а бог располагает. То есть, выбора ему не оставили.

Так-то, конечно, да.

Выбор был всегда.

Только в большинстве случаев он едва ли отличался какой-то здравостью вариантов. Вот как сейчас. Ему ведь очень, просто ужасно хотелось оставить роксоланов наедине со своими германоязычными проблемами.

Сами сглупили.

Сами пусть и расхлебывают.

Но мать Гатаса была права. Ни гёты, ни квады не дадут цвести и пахнуть его торговли с Римской империей. Да, можно и в обход — через Западную Двину и Галлию, однако, в этом случае пришлось бы забыть о масштабных торговых поставках того же продовольствия.

А это ведь работы.

Почти что постоянный труд более чем тысячи человек на строительстве Берграда и на иных делах, на которые Берослав укажет. Совершенно удивительная по местным меркам концентрация трудовых ресурсов из-за чего его дело цвело и пахло.

Вот уйдет эта еда.

И что дальше?

Самому ему требовалось время, чтобы развернуть сельское хозяйство нового типа. А тут еще и гёты с квадами почти наверняка начнут нападать. Оно ему надо?..

В этот момент закричала дочка. Совсем еще грудничок, не умевший даже ползать. И Злата бросилась к ней.

Берослав встал.

Скосился на надувшегося сына.

— Сегодня ты наказан. Отца нужно слушаться. А завтра приходи ко мне. Пойдем на верх великой башни.

— Мама мне не разрешает!

— Но ты хочешь?

— Хочу!

— Вот. Если ты будешь меня слушаться — то со мной можно.

— Милый, не надо. Он же вывалится из окна.

— Кто-то только что говорил, будто бы нарожает мне еще, взамен погибших.

— Но…

— Я все сказал. Сегодня он наказан. Ложится спать на голодный желудок. А завтра Мила его ко мне приведет после завтрака. Ясно ли?

Женщины промолчали, но нехотя кивнули.

Берослав же, хмыкнул и удалился. Слова Милы требовалось обдумать.

Крепко.

С тем, чтобы использовать самым наилучшим образом. Хотя было уже совершенно ясно — требовалось созывать бояр и ведунов. Для чего отправить почтовых голубей. Их еще в 169 году римляне привезли, вместе с пятью рабами, умеющими с ними обращаться. Ну Берослав и организовал на этой базе пять узлов связи, получив в 170 году уже первое поколение местных птичек, пригодных для использования.

В этом, 171 году, голубятни должны были укрепиться. А ученики, приставленные к этим уже не рабам, а освобожденным под клятву верной службы, готовились основать свои — новые точки, расширяя голубиную сеть. А к 175 же году по прикидкам князя голубиные станции должны будут охватить все союзные кланы, а также обеспечить надежную связь с Оливией. Хотя, конечно, «надежность» эта весьма условна. О ней вообще было сложно говорить применительно к голубиной почте в условиях местности, насыщенной хищными птицами. Но эту проблему Берослав планировал решить селекцией, развивая скорость и выносливость птиц; а также их числом — чтобы можно было отправлять несколько дублирующих сообщений, минимизируя риски.

Впрочем, не птицами едиными.

Будучи выходцем из XXI века, князь, как никто иной в эти годы, понимал, какую огромную роль играет связь в управлении. Особенно в этом дивном мире, еще не познавшем радио и прочих плодов прогресса.

Прежде всего он отлил достаточно крупный колокол. У римлян его купить было нельзя, так как они их не изготавливали и не применяли. Поэтому пришлось возиться самому. Сначала подбирать состав бронзы, а потом и делать несколько подходов к отливке.

Получилось.

Пусть и не сразу.

И теперь в крепости на одном из самых высоких мест висел этот колокол, который применяли для общих сборов.

Не забыл Берослав и о трубах, которые широко ввел в практику функционального оповещения и управления. С их помощью подавались сигналы к атаке, отступлению, подъему, отбою и иные.

Замыкала звуковой комплекс барабанная сигнализация. Их использовали не только для того, чтобы задать темп движения, но и для передачи сообщений на пять, а порой и десять километров с помощью аналога морзянки. Морзянкой же пользовались и при «подмигивании» ацетиленовыми лампами. Ну и флажковая сигнализация никуда не делась.

Все это буйство обслуживали ведуны Перуна.

Их, в общем-то, было не очень много. Редко больше пяти-семи на клан, даже с учетом учеников Берослава. Пока. Поэтому выучить их оказалось не так чтобы и серьезной задачей. Более того, они сами ухватились за эту тему, восприняв ее, как еще один инструмент контроля и влияния.

В качестве «физической» почты использовали голубей и легкие катамараны. Последние так и вообще — каждый род уже имел по одной-две штуке. Так что вся речная сеть союзных кланов натурально кишела ими. Быстрыми и остойчивыми.

Беромир на этом останавливаться не собирался. Он хотел в некой перспективе внедрить аналог нормальной почты с регулярным сообщением между клановыми поселениями. В том числе по сухопутным маршрутам. Для чего требовалось сделать если не дороги, то хотя бы просеки, чтобы всадник мог спокойно пройти. А лучше, повозки.

Но тут пока конь не валялся.

Руки просто не доходили. Хотя нормальное сообщение, например, от правого берега Днепра напротив Берграда до ближайшего судоходного притока реки Сож был очень важен и нужен. Как и поселение в том месте. Просто потому, что это крайне сокращало время сообщения с тем сектором…

— Я видел, что ты отослал голубей, — произнес Гатас, подойдя к князю, когда уже стало темнеть.

— Так и есть. Созываю бояр и ведунов на совет.

— Будете думать — выходить в поход или нет?

— Разумеется. Дело-то серьезное.

— А мне казалось, что ты сам можешь это решить, и все тебя послушаются. — попытался максимально топорно взять «на слабо» Берослава этот дальний родственничек.

— Я — могу. Но я не хочу, — максимально равнодушно ответил Берослав.

— Но почему?

— Даже если прямо сейчас полностью разорвется торговля с Римом — будет плохо. Но мы выживем. Более того, скорее всего отобьемся от германцев. Тем более что к нам они вряд ли полезут большими толпами.

— Торговля же вам выгодна!

— Так и есть. Но, если она прервется, мы не умрем. Поэтому важно соотносить опасности. Сам подумай. Что будет, если мы все проиграем и погибнем там, в степях?

— Ничего хорошего, — буркнул Гатас.

— Все так. Ничего хорошего. Гёты и квады вырежут твою семью и, вероятно, орду. А мы… мы, скорее всего, выживем, но очень сильно ослабнем. Ведь там останется наше войско, павшее костьми.

— Разве торговля с Римом не стоит борьбы?

— С Римом я могу торговать и через северную реку. Да — это сильно сложнее, но можно. Да и квады с гётами вряд ли слишком долго будут буйствовать. Уйдя с границ Рима, они станут смягчать свои отношения с ним. Пять-десять лет и уже появятся возможности для переговоров. А там и возобновления торговли.

— Так ты не поможешь мне?

— Ты уверен, что германцы перейдут Днепр? — ответил Берослав вопросом на вопрос в исконной, как говорил профессор Евстафьев, русской традиции.

— Нет, — покачал головой Гатас. — Они должны, но там раздрай.

— Вот и я не уверен. А влезать в продолжительную кампанию я не вижу никакого смысла. Сам подумай — сколько их и сколько нас. Да, мы сильны. Тут спору нет. У меня есть сведения о том, как вооружены германцы и каким образом воюют. Если поставить мою сводную дружину и спешенную знать гётов да квадов тем же числом, то мы играючи их разобьем. Возможно, даже без потерь. Но их ведь сильно больше. И не только дружин. Простых общинников эти германцы от пятнадцати до тридцати тысяч могут выставить.

— Я вряд ли смогу осознать, сколько это, — покачал головой сын сестры Милы.

— Тридцать тысяч… это без малого все население хорошей, сильной орды. Включая женщин, стариков и малых детей. А пятнадцать — половина от того.

— Ох! — выдохнул парень.

— Вот тебе и «ох». Если все роксоланы выступят в едином порыве — да, германцам несдобровать. Все ж таки всадник, даже плохонький, сильнее такого же пешего общинника с копьем. Но меж вами разлад, не так ли?

— Так.

— Поэтому вы обречены.

— Но ты все равно собираешь бояр и ведунов. Зачем?

— Для того, кто признал неизбежность войны, безмятежная жизнь не имеет цены, — чуть помедлив, продекламировал Берослав строчку песни «Волки из Мибу» Хельги Эн-Кенти. Гатас, разумеется, ничего не понял, ибо говорил князь на русском языке. Поэтому пришлось перевести.

— Неизбежность войны? Но почему?

— А ты думаешь, ее можно избежать? — спросил Берослав, остановившись и заглянув ему в глаза.

Гатас промолчал, хотя по лицу было видно — хотелось ляпнуть что-то, но это вряд ли сочеталось с его интересами.

— Твои мысли у тебя написаны на лбу, — усмехнулся князь. — Нет, отсидеться нам не удастся. О том, что именно я предупредил Марка Аврелия о вторжении маркоманов и тяжелых последствий и квады, и гёты знают наверняка. Как и о том, что мы много торговали с ромеями. А значит, они воспринимают меня и моих людей как клиентелу Рима в той или иной форме. То есть, своих врагов. И нужно быть весьма наивным человеком, чтобы думать, будто бы они не станут предпринимать набегов на нас. Что неизбежно влечет за собой куда большие беды.

— Но если война неизбежна, то…

— Однажды, — перебил его Берослав, — один умный муж заявил, что войны нельзя избежать, ее можно лишь отсрочить — к выгоде вашего противника. Это правда. Но правда и то, что в войну нужно вступать тогда и так, когда это ведет к наибольшей выгоде.

— Если нас уничтожат, никто из роксоланов тебе не поможет, — попробовал новый заход на манипуляцию Гатас. — Разве в этом есть выгода?

— Битва, в которой погиб твой отец, явственно показывает, что роксоланы — слабые союзники. Даже с хорошими ромейскими бронями.

— На войне всякое случается. — осторожно возразил двоюродный брат жены.

— Это правда. Но вы, роксоланы, обгадились, как смогли. Сообща с дружиной раса, мы бы были несокрушимы для гётов и квадов. Сейчас же… ваша поддержка едва ли имеет хоть какой-то смысл. Останавливать их придется нам. Понимаешь? Поможете вы нам или нет — неважно. В том числе и потому что помогать вам нечем. Твои дружинники… ты уверен, что, вернувшись от меня, найдешь их в том же числе?

— Я соберу общинников!

— Ценность которых в предстоящей драке ничтожная. — скривился Берослав. — Крепко сбитая толпа пехоты практически неуязвима для легкой конницы. А хороших луков и стрел в достатке у простых общинников нет.

Гатас промолчал.

— Ладно, не хмурься. В конце концов, не ты совершил эту ошибку, а рас, от которого, очевидно, отвернулись небеса.

— Воинская удача его оставила…

— Причем тут она? — удивился Берослав. — Когда боги хотят наказать за плохое поведение, они лишают разума. Это самое страшное наказание из возможных. И самое позорное. А разве не это случилось с вами там?

Глава 2

171 год, сечень (февраль), 2

— Страшную весть принесли в наш дом, — возвестил Берослав, начиная собрание Боярской думы.

Все нахмурились.

А князь, едва заметно усмехнувшись, окинул взглядом помещение.

Второй этаж великой башни, то есть, донжона, часто использовали для разного рода публичных дел. Вот и сейчас лишнюю мебель сдвинули к стенам да лавки поставили. Их вполне хватило, чтобы всех разместить лицом внутрь. Дабы и князя видеть, и друг друга, и для выступления выходить вперед. Этакая импровизация компоновки английского парламента. Только сиденья не в несколько рядов. Пока. И стола нет, к которому бы выходили для выступления.

Бояре да ведуны от услышанных слов лишь мрачно переглянулись. Но никакого удивления у них на лице не появилось. Знали уже о том, что раса роксолан и его дружину разгромили, уничтожив почти полностью. Из-за чего теперь степь от Дона до Днестра стояла практически беззащитной.

Да, кочевники могли выставить ополчение общинников.

И выставят.

Но против гётов да квадов оно вряд ли что-то сможет. Тут и выучка, и брони, и вооружение, и, что самое главное — отсутствие опытных командиров. Да и единства им ныне не найти.

Посему никто в них не верил.

И каждый сидел мрачнее тучи, прекрасно понимая, что ничем хорошим их союзу кланов это событие не грозит.

— Да, впрочем, вы и так уже знаете. Вон, по лицам вижу. Посему вас и собрал. Давайте думать над тем, как дальше жить.

— Знать-то знаем, но ты сам скажи чин по чину. Мало ли слышать-слышали, да не то, не там и не про то? — произнес Рудомир.

Берослав пересказал.

Сначала слова Гатаса, а потом свои измышления и выкладки.

— Много их что-то, — покачал головой Вернидуб.

— Много. — кивнул князь. — Но куда хуже то, что разбитые ромеями, квады отступали весьма потрепанными. Считай голозадыми. Брони добрые мало у кого имелись. Даже в дружинах конунгов. Сейчас же, взяв трофеи с воинов раса…

— Сколько там было кольчуг? — поинтересовался один из бояр.

— Все его ратники имели железные брони. Все! — воскликнул Рудомир.

— Одна тысяча пятьсот двадцать семь лорик хамат, — веско произнес Берослав, — и двести семнадцать лорик сквамат. В основном все обычные, но, получая их запас, роксоланы по нашему примеру удлиняли рукава с подолами. Таковых у них уже набежало сто пятнадцать длинных кольчуг и семнадцать таких же чешуй.

— А Гатас унес сколько?

— Сам он в чешуе длинной. В его отряде, как он сказывал, пятеро в коротких чешуях, девять в длинной кольчуге, остальные в простых.

— Больше полутора тысяч броней… — покачал головой Вернидуб. — Это теперь вся их знать добро защищена, как и их дружины.

— Не совсем, но близко к этому.

— Не совсем? Боюсь, что нам от этого не легче.

И все загалдели.

— Тихо! — повысил голос князь, которого такое поведение немало разозлило. — Высказывайтесь по очереди, не перебивая друг друга. Отсюда пойдем туда и далее по той лавке. Начинай…

Ничего хорошего они, разумеется, не сказали.

В основном все мысли сводились к тому, что надо забиться в дальний угол и не отсвечивать. А когда германцы придут — договариваться. Про предложение Гатаса даже и думать не хотели. Им дурно становилось уже от мысли выступать в поход, чтобы встретиться лицом к лицу с ТАКОЙ силищей.

Берослав же слушал и внимательно наблюдал за ними.

Он мог им приказать.

В принципе, после тех славных побед и того материального рывка, который он тут устроил, авторитет у него имелся невероятный. Да, будут крайне недовольны. Но подчинятся.

Но от так не хотел.

Дело слишком важное и опасное. Здесь из-под палки нельзя. Здесь мотивация высокая требовалась. Чтобы каждый осознавал высокую важность своей роли. И мыслил категориями в духе известной присказки «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва». Тем более что Берград здесь и сейчас имел значение намного большее, чем Москва в XIX-XX веках. Для людей, которые жили в землянках и полуземлянках, такой город был сосредоточением всего. Альфой и омегой. Центром их бытия, вокруг которого они выстраивали свое мироощущение.

Иного-то они и не видели.

Ну, почти.

Кто-то бывал в Ольвии или еще где-то. Но те города находились невероятно далеко. Настолько, что почти мираж… почти неправда. А этот — вот он.

Князь же, слушая их, думал над тем, чтобы правильными вопросами и ремарками возбудить нужным образом. Дабы они сами осознали, что надо идти и драться. Насмерть. Стараясь вырвать победу, как в той песне из фильма «Белорусский вокзал» — одну на всех, невзирая на цену.

Зачем?

Он был честен с двоюродным братом жены.

Ни гёты, ни квады не успокоятся, пока не «решат вопрос» с Берославом и Берградом, которые в их понимании выглядели осколком Рима. Тем более что князь вообще был римским гражданином и аж целым центурионом.

Да, лишь формально.

Но для германцев эта условность не будет иметь ни малейшего значения. Враги той властной группировки, с которой работал Берослав, почти наверняка уже донесли все, что нужно до конунгов. А если и не успели, то совершенно точно сделают это в ближайшее время. После чего вступит в работу метод больших чисел и противостояние статистик. Волна за волной они смогут совершенно опустошить все земли союзных кланов. Даже не прибегая к осаде крепости, как они порой в Римской империи и поступали.

И германцы не сарматы.

Леса они любили, понимали, ценили и умели в них действовать. Да с лодками были на ты. Посему выглядело все это до крайности мрачно.

В моменте — да, быть может им и не будет дела до Берослава. Но вот обжившись на новых землях, они точно про него вспомнят и придут порешать «давно наболевшие вопросы». Посему в сложившейся ситуации не оставалось ничего, кроме как атаковать первым. И пытаться захватить инициативу в надежде на то, что получится выступить новым ядром рекристаллизации хотя бы части роксолан. Без которых, разумеется, ничего не получится сделать…

— Ты говоришь страшные вещи, — наконец, после почти двух часов нервных дебатов, произнес Рудомир.

— Страшные, — согласился с ним Берослав. — Но я не пытаюсь вас обмануть или ввести в ложное умиротворение.

— Если германцы такие сильные, то как мы можем нападать? Это же верная смерть!

— И да, и нет, — грустно улыбнулся князь.

— Ты надеешься на помощь богов?

— Отнюдь, нет. Когда два могучих хищника встречаются в лесу, например, медведи, как они поступают? Разве бросаются друг на друга?

— Нет, — почти синхронно ответили все.

— Вот именно! Нет. Они рычат, кружатся и всячески демонстрируют, какие они могучие. В какой-то момент кто-то из них решает уступить. И они расходятся. Просто расходятся. Знаете почему? — он окинул присутствующих взглядом, но ответить никто не рвался. — Потому что, — продолжил князь, — их драка лишена смысла. Кто бы ни победил, он все равно получит такие раны, что вряд ли потом выживет.

— И к чему ты нам это говоришь?

— К тому, что если мы забьемся в дальний угол, то поступим как жертва, как еда. Ведь косуля, приметив медведя, как поступает? Правильно, бежит. Да и заяц тоже пытается как можно скорее скрыться с глаз долой. Хищники так не поступают.

— Да какие мы перед ними хищники? — с горечью воскликнул Вернидуб.

— Молодые и очень зубастые. Нам нужно всего каких-то несколько десятилетий продержаться в относительном благополучии. Потом уже нас никто не сковырнет.

— Вот! А мы ведь пойдем туда и просто умрем…

— Просто? Нет. — усмехнулся Берослав. — Они умоются кровью — будь уверен. И здесь ключевая хитрость. Один умный человек в далекой стране на восходе солнца сказал, что очень важно казаться сильным, когда ты слаб, и слабым, когда ты силен.

— Почему? — удивился Борята.

— Если ты силен, то, притворившись слабым, сможешь поймать врагов своих на неосмотрительности. Со спущенными портками, как говорится. Как германцы поймали сарматов. Ведь степняки недооценили своих врагов, повторив ту же ошибку, что и с нами ранее.

— А казаться сильным зачем?

— Чтобы многие крепко думали, прежде чем совались. Чем сильнее и опаснее ты выглядишь, тем безопаснее твоя жизнь. А для того, чтобы выглядеть сильными, мы должны поступать соответствующе. Всегда помните про то, как ведут себя хищники. Разве какой медведь не явится, чтобы прогнать другого, который забрел на его землю и жрет там его малину?

Князь замолчал, выдерживая паузу. После чего вновь затеял очередной опрос, давая всем высказаться.

Слово за слово, чем-то по столу… то есть, до самого обеда они еще беседовали, прежде чем Берослав добился от них желаемого.

Робели они.

Ой, робели!

Посему и старались найти хоть какую-то причину избежать злой участи. А князь загонял их в угол. Пинками словесными. Шаг за шагом направляя словно мелкий рогатый скот в загон. Не овец, которые послушны и неплохо управляемы, а тот скот, что любит кормиться на помойках и залезать в самые необычные места…

— На них лица нет, — едко заметила Мила, когда, наконец, Берослав это все шоу завершил, вынудив их добровольно проголосовать как надо.

Князь не стал ничего говорить.

Просто улыбнулся многозначительно и вышел во двор, чтобы самому отдышаться. Очень ему не хватало харизмы и ораторских способностей. Очень. Но умение убеждать через здравый смысл и логику все же сработало, пробившись через эмоциональные барьеры…

— В Ольвию. — произнес Берослав, протягивая послание дежурному гонцу. — Вручить лично центуриону.

— Твоему деду?

От этих слов князь скривился, хотя возражать не стал.

— Да, ему. Покушай и сразу же выезжай. Чем скорее, тем лучше. — ответил он и гонец, взяв кожаный тубус, буквально испарился.

Берослав же сделал еще несколько шагов и наткнулся на Гатаса, возникшего словно из ниоткуда.

— Гонец в Оливию? — с некоторым удивлением, спросил он. — До чего вы договорились?

— А вот это мы сейчас с тобой и обсудим. — приобняв его за плечо, произнес князь.

— Со мной⁈ Я-то тут при чем? Это же ваше решение! — немало удивился он.

— Мы сговорились действовать двумя разными образами. — соврал на голубом глазу Берослав. — От того, как именно мы поступим, зависит только от тебя.

— От меня⁈ Но… хм… Хорошо, я слушаю.

— Прямо сейчас я хочу, чтобы ты поклялся на оружии не разглашать и никогда не использовать без моего разрешения то, что я тебе покажу и расскажу.

— Что же это?

— То, что позволит твою сотню всадников превратить по боевому могуществу в несколько сотен. А может, и более. Да, не великая дружина раса, но… если мы так твоих людей укрепим, то сообща получим надежду на победу в открытом бою.

— А если нет? Если я откажусь?

— То мы будем совершать речные набеги, пожертвовав вами. Квады очень сильно пострадали от разорения, учиненного языгами. Сожженные посевы и разграбленные поселения не добавят им сил…

— Угнанные в рабство люди… — с легкой мечтательностью добавил Гатас.

— Нет. А вот этого делать не стоит.

— Почему? Это же деньги!

— Когда тебе нужно сделать жизнь людей невыносимой, их нельзя угонять в рабство и тем более убивать. Нет. Их нужно лишать еды, вынуждая уходить. Желательно куда-то подальше от тебя.

— Ну… — Гатас прямо завис.

— Впрочем, эту победу вы уже не увидите. Быстро переломить их настрой мы не сможем. На год-другой их запала хватит. А вас — нет. Скорее всего, и года не протянете…

Двоюродный брат жены несколько секунд промедлил. После чего достал меч и торжественно на нем поклялся. Призвав к тому еще и свидетелей, включая часть людей из своей небольшой свиты. В сущности всех, кто был в досягаемости в тот момент.

Берослав внимательно выслушал эти слова.

Кивнул.

И позвав Зармака с остальными служивыми роксоланами, отправился на ту самую поляну, где некогда сам гарцевал на коне.

Местечко преобразилось.

Обзавелось рядом тренажеров и целей. Появились вешки разметки. И даже полоса препятствий для коней. Здесь и служилые сарматы, и сам Берослав, и еще несколько человек из его ближайшего окружения тренировались.

Он готовился и выращивал инструкторов.

Как оно все могло сложиться князь не знал. А вот о том, что придется иметь дело с конной дружиной — да, был в этом абсолютно убежден. Будь то вербовка сармат, или сборка их после катастрофы, или даже переобучение своих дружинников на конную службу.

Почему?

Так людей мало. Слишком мало. Поэтому большие пехотные формации ему были недоступны. Из-за чего конная ветка развития получалась, по сути, безальтернативной. Вопрос лишь в том — как, какая и когда…

Гатасу все показали.

И седло новое с высокими луками да со стременами.

И длинное копье, считай пику, с упором в ток. Из-за чего ей можно было довольно удобно оперировать одной рукой.

И большой каплевидный щит на удобном подвесе.

И шпоры с тупыми головками.

И не просто дали посмотреть, а продемонстрировали. Например, все пять служилых атаковали развернутым строем цели. Стремясь поразить их копьем словно вражеских всадников. Таранным ударом.

Р-р-раз!

Налетели они.

И круглые мишени, в которые целили всадники, резко пошли по кругу, тормозясь инерцией мешка с песком, подвешенного на противоположном конце.

А рубка?

Она выглядела просто прекрасно!

Всадники группой неслись галопом мимо веток и пытались отсечь их ударом спаты, то на уровне головы бегущего пехотинца, то будто бы работая по всаднику…

Иными словами — красота.

Весьма юный Гатас просто растаял от этого буйства. Тем более что ему поясняли все, что его интересовало. Да не какой-то там лесной бэг, а опытные и матерые сарматы. Причем одного из них, как весьма бывалого вояку он и сам знал. Видел в кочевье своего отца много раз.

— Это просто невероятно!

— А то! — хохотнул Берослав. — Я для себя берег. Хотел своих дружинников всех пересадить. Но судьба распорядилась иначе и теперь тебе показываю.

— Себе? — еще сильнее удивился Гатас.

— Как есть себе. Видишь какое поле? Я его специально разбивал и готовил, чтобы обучать тут разом много всадников. Закованные в железо могучие витязи — это сила, которой сложно противостоять.

— Это… это правда. Я… я… мне сложно поверить в то, что я вижу.

— Сам ответь — укрепит ли это все твоих дружинников?

— Да! Да! Конечно!

— Рад, что ты это понимаешь. — благодушно произнес Берослав. — А теперь ответь мне на вопрос. Принесешь ли ты мне клятву верности, равно как и все твои люди, если дам вам всем такое снаряжение и обучу вас?

— Тебе⁈ Клятву верности⁈

— Я не могу это все дать в руки тем, кто обернет мое же оружие против меня.

— Какую именно клятву ты желаешь?

— Личную клятву верности и признание расом.

— Мне нужно подумать. — обескураженно ответил паренек.

— Думай. Конечно, думай. Это вообще очень полезно. Если хочешь, можешь ехать к матери и с ней это все обсудить. Она у тебя умная и глупостей не посоветует. Да и с иными старшими о том поговорить бы было неплохо. Из орды.

— Я, пожалуй, так и поступлю.

— Разумеется. Как мы вернемся в город, я распоряжусь доставить тебя обратно. Тебе нужно сделать сложный выбор и медлить с ним нету времени.

— Выбор… Тут не выбор. Тут гордость. Ты ведь понимаешь? Признать тебя расом многие не смогут, просто из-за гордости.

— Отлично. — скривился князь. — Когда германцы убьют всех, кто слишком гордый для моей помощи, остальные смогут обратиться ко мне…

Глава 3

171 год, сечень (февраль), 4

— Беда… — глухо произнес Добрыня.

— Что, опять? — устало переспросил Берослав.

— Не опять, а снова, — озвучил присказку самого князя его сподвижник, а Добрыня им уже был без каких-либо оговорок. Вот и втянулся — начал подражать, стремясь находиться с ним на одной волне.

— Так что случилось? — вяло улыбнулся Берослав, понявший, что речь идет явно о какой-то текучке. Потому как про серьезные вещи Добрыня никогда не шутил.

— Стена земляная треснула. — виновато развел он руками.

— Твою… налево, — процедил князь, и они направились поглазеть на это «чудо расчудесное», которое уже порядочно всех достало…

Торговлишка с Римом шла.

А вместе с тем сахар и индийское железо уже в 169 году почти потерялось в плане стоимости. Просто за счет компасов, зеркал, ацетиленовых фонарей с карбидом и прочего. И за все это римлянам требовалось как-то платить. Причем желательно не серебром или золотом. Ну, в основном.

Берослав охотно понимал их устремления и принимал простые товары. Из-за чего, начиная с 169 года, корабли стали приходить по пять-шесть раз в год. Что позволило заказывать довольно много всего, кроме еды. Например, ту же плинфу, то есть, римский керамический кирпич. А делали ее разную. Очень разную. Но одно хорошо — вполне стандартизированную[217]. Что и позволило заказывать доставку плинфы одного общего типоразмера. А к ней и римского цемента. Того — хорошего, из Италии, с вулканическим пеплом, благо, что в рамках Средиземноморья он вполне был доступен по всему побережью.

Зерно, масло, сыры, соль, кирпичи, цемент, цветные металлы, кислота и прочие химические реагенты… все это хлынуло полноводной рекой. Во всяком случае для местных эти объемы выглядели именно так, хотя экономика Рима этой «протечки» даже не заметила. Иная вилла где-нибудь в провинции порой во время перестройки могла «поглотить» куда больше подобных товар. Ну, исключая реагенты, конечно.

Каждый конвой привозил от пятисот до тысячи тонн грузов.

Для тихого и пасторально мирка верхнего Посожья это выглядело колоссально! А ведь римляне приводили корабли по несколько раз за год. Привозя на них не только товары, но и специалистов.

Ценных.

Очень ценных, без всяких шуток и оговорок.

Маркус покупал через свои связи подходящих рабов и вез их в Берград. Где князь предлагал им сделку — освобождение под обязательство службы и содержания. На первый взгляд шило на мыло. Но в глазах этих рабов — хороший вариант, ведь их дети становились свободными.

Именно эти ребята и строили новую каменную крепость Берославу, собирая ее из привозимых материалов.

Почему не из своих?

Так их только-только прилаживались выпускать. А укрепиться нужно уже вчера. Причем чем основательнее, тем лучше.

Понятное дело, что, если бы не удалось раздобыть тех же каменщиков, умеющих хорошо кирпичи класть — Берослав бы спешить не стал. Все одно некому это делать и нужно их учить. Методом проб и ошибок, так как Берослав и сам каменщиком не являлся. А тут одно к одному шло. Ситуация даже выглядела так, словно его приучают к возможностям империи. Прикармливают…

— Ну надо же! — аж присвистнул князь, когда пришел к проблемному участку. — Это вы как так сумели?

Смуглый мастер родом откуда-то с верхнего Египта потупил взор.

— Чего молчишь? Сказывай. Как получилось?

— Недоглядел. Видно, землю без просева сюда положили. Оттого трещина и пошла, как морозы прихватили. — ответил тот на ломанном славянском языке.

— Поправишь?

— Да. Но нужно этот участок разбивать и заново опалубки ставить.

Берослав дал добро и очень недовольно поглядел на его учеников — из местных. Вон — стояли, потупившись. Наверняка ведь махнули рукой, поступив по принципу «и так сойдет» в который уже раз. И вот результат.

Одно хорошо.

Эти деятели напортачили, им же и исправлять. А это опыт. И нет лучше учебы, чем тяжелый труд, вызванный собственной безалаберностью.

Так-то они старались.

И эти, и другие.

Но постоянно случались казусы просто в силу отсутствия понимания процессов и низкой производственной культуры. Шутка ли? Они же даже толком из родоплеменного общества не вылезли. А тут такие задачи.

Сложно.

Очень сложно.

Их психику словно бы ломала об колено суровая реальность. Поэтому Берослав не сильно на них сердился. Понимал. Просто не спускал и не давал поблажек, стараясь как можно скорее более полным образом максимум местных людей переформатировать ментально. За волосы вытащив в иную, более подходящую реальность…

Началось все это строительство с донжона, сиречь великой башни, которую стали возводить еще в 169 году. В плане простой квадрат размером примерно двадцать на двадцать метров. Приблизительно. Разделенный на три трехметровых яруса со стенами толщиной пять, три и полтора метра. Первый этаж полностью глухой с колодцем, ледником и складами. Вход располагался на втором, куда вело высокое крыльцо. А сверху на башне покоилась выступающая боевая галерея по кругу и шатровидная крыша.

Просто.

Кондово.

И очень крепко. Даже для гладкоствольной артиллерии. То есть, сильно на вырост.

Вокруг этого донжона в том же 169 году начали строить цитадель, опять же квадратную, только заметно больше — где-то пятьдесят на пятьдесят. С башнями по углам, одной из которой донжон и являлся, располагаясь в самой дальней части стрелки — у Днепра. Считай на юге. Собственно южной ее и назвали.

Западная и восточная башни были вдвое уменьшенной версией донжона, а вот северная являлась надвратной и ассиметричной — тридцать на десять. Все эти малые башни имели забитый землебитной массой первый этаж да с кладкой толщиной в три метра идущей первые два яруса и полтора — на третьем. Пролеты же куртины были по толщинам подогнаны под донжон, только поднимались всего на два яруса.

К надвратной башне цитадели снаружи шел пандус, плавно «выруливая» на высоту в три метра. Гладенький такой. Почти без парапетов, чтобы можно было удобно простреливать со стен, вдоль которых он и располагался. И вот, достигнув нужной высоты, он поворачивался на девяносто градусов и упирался в подъемный мост, выступающий внешними воротами цитадели. Дальше проход шел вдоль башни и вновь поворачивал на девяносто градусов, спускаясь уже по внутреннему пандусу во двор цитадели.

Ну и, само собой, нависающие боевые галереи шли сплошным каскадом — как снаружи, так и внутри. Так что противник, ворвавшийся во внутренний двор этого укрепления, должен был по задумке попасть в своеобразный «огневой мешок». При этом башни выступали наружу на половину своего профиля, имея бойницы для продольного прострела. А также сухой ров, окружавший цитадель, за который, кстати, и отступал внешний пандус ворот.

Шатровидные крыши же стояли на столбчатом основании — этаком своеобразном барабане, секции которого прикрывались снимаемыми щитами. Специально для того, чтобы там можно было разместить метательные машины. Через что выступали, считай, вторым ярусом боевых галерей, как по башням, так и по куртине…

Выглядела новая цитадель крепости монументально.

Не только по местным меркам, но и даже по римским. Нигде ничего подобного никто не строил. Понятное дело — не последний писк Ренессанса, но местные реалии явно обгоняя больше чем на тысячу лет.

Правда, цитадель пока лишь в черновую возвели. И ее предстояло еще отделать как изнутри, так и снаружи. Но даже так она внушала уважение всем вокруг, выступая инструментом продвижения и укрепления репутации князя. А уж если удастся ее нормально облицевать чем-нибудь красивым — и подавно…

Но и это еще не все.

Вокруг цитадели возводилась землебитная стена протяженностью без малого в километр. Пока в один ярус, то есть, поднимаясь на три метра. Вместо башен тут ставились этакие аналоги бастионов, выступающие за линию куртины каждые метров тридцать. Это все было, по сути, заготовкой, которую Берослав планировал позже облицевать римским кирпичом и нарастить еще на ярус.

Потом.

И так за два года удалось совершить почти что невероятное — с нуля соорудить кирпичную, ну ладно, кирпично-земляную крепость общей площадью около трех гектар. Чудо чудное, да и только.

Ее бы по уму доделать да застроить, без «экономии на спичках». А потом дальше уже расширяться, стремясь на следующем этапе окружить относительно легкой землебитной стеной так называемый нижний город. То есть еще порядка десяти-двадцати гектар, которые он думал отдать под склады, производства, постоялые дворы и прочее.

Все это должно было превратить Берград в достаточно значимый город даже по меркам Римской империи. Здесь же… на среднем Днепре так и подавно — считай неприступный мегаполис. Ведь ничего тяжелого осадного сюда не притащить. Подкоп не сделать из-за высокого уровня грунтовых вод. Брать же штурмом это все — такое себе. Пока — да, можно — и то лишь потому, что эти укрепления еще не завершили. В будущем же едва ли кому окажется под силу.

Берослав специально делал так, чтобы укрепления города имели смысл даже спустя многие века. Более того — в некой отдаленной перспективе он хотел создать вокруг Берграда сеть передовых фортов. Небольших, но с чрезвычайно монументальными землебитными стенами под толстой кирпичной облицовкой. За несколько веков этот самый землебитный массив должен уже достаточно укрепиться, чтобы не сильно отличаться от природного известняка по прочности. А значит, что? Правильно. Ковырять их можно будет даже самыми суровыми гладкоствольными пушками до второго пришествия[218]. Да и с нарезными можно изрядно вспотеть. Правильная же расстановка таких фортов, позволила бы чрезвычайно затруднить любое правильное ведение осады.

Но это все когда-нибудь в будущем. Когда уже можно будет с жиру бесится. Или даже наследникам оставив сей план на вырост…

Поговорили еще с этим египтянином немного, обсуждая предстоящие работы. И тут Берослав приметил Валамира, который ждал его в сторонке хмурый как никогда. Того самого гёта из числа дальних родственников жены.

— Ты чего такой?

— Я поклялся тебе в верности, но воевать против своих… — произнес он и замолчал, оборвавшись на полуслове.

— Разве гёты не воюют промеж себя?

— Случается. Но как я посмотрю в глаза своей возлюбленной, если убью ее отца? А он не пропустит этой драки, уж будь уверен.

— Пойдем, — произнес князь, увлекая парня в сторонку. А то вон — работники ушки навострили, явно заинтересовавшись новой интересной историей.

— Освободи меня от клятвы. — сказал гёт, когда они отошли уже достаточно по его мнению.

— Чтобы ты пошел воевать против меня?

— Нет. — излишне порывисто произнес Валамир. — Просто пережду эту войну.

— Ты же хотел найти славу. Разве это не лучший способ? Гётов и квадов придет много. В сражениях с превосходящим противником любая победа — великая слава.

— Я хотел драться с роксоланами да языгами. Эта война… она ведь не нужна.

— Не нужна, — вполне охотно кивнул Берослав. — Но она неизбежна. Я слишком дружен с Римом. А гёты и квады его на дух не переносят. Для них я являюсь врагом, причем безотносительно к тому, что я буду делать.

— Это не так.

— К сожалению, это так. Мне, в общем-то, без разницы — кто будет контролировать броды и пороги. Рокосаланы, языги, да хоть народ Дану. Главное, чтобы корабли ходили. А твоим родичам это совсем не нужно.

— Освободи меня от клятвы. Прошу.

— Если не освобожу, то как поступить?

— Не знаю… потому и боюсь. Стать изменником — последнее дело.

— Хорошо, — после небольшой паузы произнес Берослав. — Я сделаю, как ты пожелаешь. Но при условии, что ты сообщишь великому конунгу гётов, что я жду его на верхнем броде.

— Если меня к нему пустят.

— Я дам тебе подарки и письмо, поясняя, что ты мой представитель.

— Все сделаю. — кивнул Валамир.

— А потом встанешь в строй со своими против меня. После всего, что я для тебя сделал…

— Нет. Я не пойду воевать с тобой. Никогда!

— Никогда не говори «никогда». — грустно улыбнулся Берослав. После чего произнес ритуальные слова и освобождая от клятвы верной службы. В текущей ситуации каждый воин был на счету. Но парень был прав — от него в предстоящей кампании пользы намечалось немного, и лучше бы его действительно отпустить.

Клятву не болтать без разрешения он давал давно — почти сразу, как прибыл. Поправившись с тех пор и окрепнув, да еще и навыков набравшись. Было очень неприятно, что он уходил.

До крайности.

Но Берослав повел его еще дальше в сторонку от слишком приблизившихся ушей. Его вдруг озарило, что он может попробовать воспользоваться таким агентом себе с тем, чтобы посеять семена раздора среди гётов. Для чего парня требовалось настроить правильным образом…

Глава 4

171 год, сечень (февраль), 13

Берослав стоял на самой верхотуре великой башни и смотрел за тем, как по льду Днепра тянется тонкий ручеек всадников с заводными конями.

Это были степняки.

На самом деле князь не верил, что Гатас решится. Он думал, что роксоланам еще разок-другой германцы должны будут ударить по голове, чтобы «соображалка» включилась. Но это был именно двоюродный брат жены, а также те степняки, которых он привел, увлекая за собой. Сам ли, с помощью влияния материя — бог весть. Да и какая разница?

— Сорок восемь… — считал Добрыня, — сорок девять.

Князь же молчал.

Ему, конечно, было интересно — сколько точно. Но отсюда было видно, что около полутора сотен. То есть, даже больше, чем у парня имелось на момент разговора. Значит, сумел привлечь на свою сторону еще людей.

— Сто девять, сто десять — бормотал Добрыня, глядя в зрительную трубу. Первые пять штук были изготовлены для торговли в этом году. Всего трехкратное увеличение, но и так — отрада. Стекло подходящего качества варить пока не удавалось, поэтому Берослав в 170 году провел опыты с кварцем, переплавив его в купольной печи. Ну и развивался шлифованием… как мог.

Сколько они могли стоить?

Князь даже предположить не мог, ожидая, что где-то на уровне компасов. Во всяком случае — не хуже. И рынок под них имелся куда шире — от капитанов кораблей до военачальников. Совокупно едва ли несколько сотен только на Рим, плюс экспорт в сторону Индии и Китая. Главное — тут не увлекаться и не делать слишком много, чтобы цена не падала.

— Сто семьдесят один человек. — подвел итог Добрыня, отстраняясь от зрительной трубы.

— Они все воины?

— Непонятно. Зима же. Брони не видно.

— А одежда? Насколько она хороша? А лошади? У простых общинников оно все скудное и убогое. Не так ли? Да и оружие. Они ведь меч на поясе носят постоянно.

— Не обратил внимание.

— Так погляди еще раз. Я хочу понять, воинов Гатас привел или кого попало. Это очень важно.

И Добрыня хоть и вздохнул недовольно, но вновь вернулся к изучению всадников в зрительную трубу. Тем более что отсюда было хорошо наблюдать, удобно. Вон — вся округа на ладони. Хотя и не небоскреб, да… но даже так — одно из самых высоких мест этот барабан донжона.

Шатровая крыша, крытая керамической черепицей, покоилась на кирпичных столбах. А барабан закрывался деревянными щитами. На запорах. Надо — любой можно было снять или сдвинуть. Полностью или частично. Что позволяло не только использовать эту площадку для наблюдения, но и размещать могучий скорпион. Куда крупнее и больше обычной хиробаллисты.

Специально для работы по кораблям и лодкам. Вон — ядром в десять римских либр[219] пулял на две ширины реки. Чугунным. Так-то совсем немного и скорости далеко не пушечные, но даже такого «подарка» было достаточно за глаза даже римским торговым кораблям. Судя по опытам, ядро вполне надежно пробивали щит, имитирующий борт, расположенный на другом берегу реки. И точность была весьма подходящая…

Так вот, степняки приближались.

О том, что они приняли его предложение, князь уже знал. С буером передали. Ими же и обеспечивали этот поход, подвозя всадникам еду и фураж. Чтобы не тащились слишком уж большим табуном. Опасно это. Зима зимой, а лед в этот климатический оптимум стоял не так долго и порой некрепко. Посему лишний раз его перегружать не хотелось.

— Вдарить бы по ним, окаянным, — процедил Добрыня, глядючи на всадников.

— Из чего же вдарить?

— Да вот из этой красавицы, — кивнул Добрыня на здоровый скорпион.

— Эко в тебе добро бурлит. — смешливо фыркнул князь.

— Сколько они людей загубили… как вспомню — крови жажду.

— Разве эти там злодействовали?

— Люди Сусага злодеяния творили. Многих из них мы уже убили. Но…

— Понимаю, — кивнул Берослав. — Вдарим. Обязательно вдарим. Да так, что весь мир в труху. Но потом.

— Когда же?

— Нужны они нам.

— Эти окаянные⁈ — воскликнул Добрыня, а потом добавил. — Понимаю… умом все понимаю, но сердцу не прикажешь. Видеть их не могу. Сколько они нас грабили и угоняли в рабство? А та резня? Я ведь до сих пор время от времени перед сном долго ворочаюсь — припоминаю всех, кого они убили.

— В этом мире, к сожалению, нет справедливости. И никогда не будет. Ибо человек слаб. Ее можно найти только там — на небесном суде, когда каждого по делам его судить будут. Так что им воздастся. Всем и в полной мере.

— Меня это мало греет. Я сам хочу воздать.

— Если бы гёты с квадами не были так враждебны ко всему римскому, то я бы первым попытался заключить с ними союз. Ибо они ближе нам и понятнее. Но нет. Они ненавидят Рим и всех, кто с ними не враждует. Так что, — развел руками Берослав, — выбор у нас невеликий. Или таких союзников подбирать, или оставаться с германцами один на один.

— Говорю же — понимаю, но… смотрю на них сейчас и перед глазами видится, будто ядро сие летит в них, разрывая тела. А потом стрелы… дротики… пули… Тех роксоланов, что тебе служат, каждый раз, когда вижу — ножом ударить хочу, или молотком, или еще чем. С великим трудом сдерживаюсь.

— Я видел твои взгляды. — усмехнулся князь. — Они тоже. Поэтому к тебе и не суются.

— Глаза бы мои их всех не видели.

— Придется как-то держать себя в руках.

— Придется. — тихо прошептал Добрыня. — Главное к чарке не прикладываться сильно, а то сорвусь…

— Вот и будь осторожен. От них сейчас зависит жизнь твоих детей.

С этими словами он, повинуясь жесту Берослава, задраил щит бойницы. И они отправились вниз — готовится к встрече. Благо, что его сподвижник уже завершил наблюдение и уточнил количество воинов в отряде. Казалось, что они все к ним относились. Может, к небогатым, но воинам. И это заставило Берослава хмуриться — не к этому он готовился, не на это рассчитывал. Думал, что пока Гатас сюда мотался, от него все разбегутся и он общинников вытащит, под соусом воинов. Но нет… хотя, конечно, нужно на этих персонажей поглядеть поближе. Мало ли что Добрыне показалось?..

Минут через тридцать всадники достигли города и втянулись на полянку возле порта. Спешиваясь и отдыхая, возле разведенных для них костров. Обихаживая лошадей после тяжелого перехода.

Дальше прием.

Совместная трапеза.

И клятва. Сначала о неразглашении. Потом, после демонстрации комплекса снаряжения, уже в верности. Гатас ими объявлялся своим бэгом, а Берослав — расом.

Рутина, в общем-то.

Можно было бы и махнуть рукой, введя практику присяги одного за всех. Но князь не спешил и не торопился. Он каждому «позволил» выступить. То есть, по сути, заставил при довольно большом стечении людей, как сарматов, так и иных произнести слова клятвы перед обнаженным оружием и поцеловать его.

В его понимании — пустой ритуал.

Как и в глазах очень многих обитателей до крайности эмансипированного XX-XXI веков. Однако здесь подобными поступками не разбрасывались. Даже языги не клялись квадам и маркоманам в союзе, просто действуя вместе с ними против одного врага.

К клятвам относились серьезно.

Особенно в индоевропейских сообществах, которые еще сохранили веру в перерождение и связывали порядочность жизни с благополучием в последующей. Понятно, что нормы сильно варьировались. Но…

Тут ведь как выходило?

Ты произносил слова перед оружием, то есть, считай перед лицом богов. Ведь оружие обрывает земное существование, а потому находится словно бы и тут — среди живых, и там — в мире мертвых. Из-за чего если ничем свой проступок не компенсируешь по нарушению клятвы, то после смерти понесешь суровое наказание.

Если же ты даешь клятву публично, то рискуешь не только перерождением, но и этой жизнью. Ибо твоя репутация опирается на то, насколько твои слова не расходятся с делом. Дал клятву? Нарушил ее. Ну и все. Твои слова, что ветер — говори или нет — людям уже без разницы, в их глазах веры тебе нет.

Эта специфика очень нравилась Берославу.

Просто до крайности.

И он хотел закрепить подобную варварскую специфику, поминая поведение отдельных политиков и чиновников там — в будущем. Да и не только их… и не только там. Ведь в Римской империи, в сущности, имела место та же беда…

Сарматы клялись.

Без всякого энтузиазма. Да с такими лицами, что они словно бы шли на личную голгофу. Но не отказывались. Сюда вообще прибыли только те, кто решился на предложенный сценарий, прекрасно понимая последствия. То, что творили гёты и квады на правом берегу, они все знали. И никто не питал иллюзий, будто бы беда их обойдет сторонкой. Из-за чего к изначальной сотне Гатаса присоединилось еще добровольцы.

Берославу же предстояло совершить почти что невозможное.

За эти несколько месяцев до выступления к броду прогнать сарматов через импровизированный курс молодого бойца. То есть, постараться приучить к дисциплине, ну и как-то освоиться с новым снаряжением…

* * *

Тем временем в Александрии Любава Путятична подслушивала разговор мужа. Почти что официально. Присутствовать на деловой встрече она не могла в силу нравов римского общества, но вот так наблюдала за ней — да. За каждой. Обсуждая потом с мужем и порой выдавая вещи, на которые он не обратил внимание.

Риски.

Слишком большие риски, несло новое дело. Вот и перестраховывались как могли.

Поначалу-то вообще не хотели, немало удивившись и даже разозлившись предложению Берослава. Но, спустя некоторое время, уступили великим соблазнам…

В Римской империи вполне себе существовали полные аналоги средневековых банков, которые назывались tabernae argentariae. Они хранили деньги за плату, выдавали кредиты под залог имущества, обменивали монеты и осуществляли безопасные денежные переводы между городами. Собственно, им и подражали средневековые банкиры, не смея шагнуть дальше.

Но Берослав не они.

Он не был скован предрассудками. Поэтому и предложил семье мужа сестры создание tabernae argentariae нового типа, рассчитывая на успех из-за более широкого спектра услуг. Тут и вклады, принимаемые в рост, и банковские «ячейки», и кредиты не только под залог, но и под проект, и услуги аккредитивов, то есть, гарантий проведения сделки, и целевые инвестиции, и страхование кораблей… но главное — это деньги. Если быть точным — обеспеченные бумажные деньги.

Так-то поначалу Берослав хотел вообще печатать ничем не обеспеченные фиатные «бумажки». Вон — экономика Рима захлебывалась от нехватки денежных средств. В таких условиях фиатные деньги — отличное средство, если не увлекаться. Но нет. Не поняли. Вот и пришлось отходить на шаг назад, выпуская обеспеченные. Но не полностью, а частично. Печатая на каждый денарий в хранилище три бумажных. Пока. Дальше то и до десяти можно раздуть.

Разумеется, все это делалось с одобрения Марка Аврелия, который соблазнился новым источником доходов, идущим в обход сената. Но сам не рискнул подставляться с этой новинкой. Слишком был высок риск и урон репутации в случае провала, если это делать государственным институтом. Но инициативу поддержал инициативу… за долю. Ради чего даже ввел по предложению Берослава новое понятие — акция, как доля собственности. Специально для того, чтобы ему их и «отсыпали», передав треть владения этого новообразованного банка.

Негласно.

Через что он фактически становился «крышей» проекта, если так можно было выразиться. Новые родственники князя вкладывались своими деловыми связями и людьми, беря на себя всю тяжесть работ. Берослав же участвовал деньгами, забирая свою треть владения в обмен на одиннадцать миллионов сестерциев[220]. Полученных за продажу пятидесяти компасов и двадцати пяти зеркал.

С этого и начали крутиться.

Деньги пока выпустили очень ограниченным тиражом, получив под них указ Марка Аврелия о том, что «этими бумажками» можно платить налоги и проводить сделки.

В основном же пока этот новый банк занимался страхованием Индийской торговли. Весьма и весьма выгодным. Подготавливая сеть филиалов для будущей экспансии…

— Все разговаривают? — шепотом поинтересовалась свекровь, как обычно, подошедшая совершенно бесшумно.

— Всю душу из мужа уже вынули. Крохоборы.

— Не хотят платить?

— А кто хочет? — вяло улыбнулась Любава.

— Когда сын освободится, передай ему, что наш общий друг нашел толкового эллина. Как и обещал. Самый именитый мастер замков. Его дней через двадцать должны привезти…

После чего свекровь, не прощаясь, удалилась. Так же бесшумно, как и появилась.

С ней у Любавы отношения складывались очень непростые. Поначалу искрило настолько сильно, что едва брак не расстроился. Эту женщину раздражало, что ее сын взял в жены варварку. Пусть даже красивую да белокурую и бледнокожую. Не спасало даже личное участие Марка Аврелия и дела, которые их семья стала с ним вести.

Но так длилось недолго.

Вмешался муж, то есть, свекр и после полученного от него нагоняя, свекровь сбавила обороты. Все ж таки интересы семьи взяли верх над личной неприязнью. Однако Любаве спуска она не давала, нависая и кружась над ней словно коршун. Каждую, даже самую малую ошибку замечая и не спуская.

Воспитывая, как она сама говорила.

Сестра же Беромира уже давно желала ей СТОЛЬКО… хм… добра, что и не пересказать. И желательно такого, чтобы быстро не сдохла и подольше помучалась. Но тоже держалась и приветливо улыбалась, прекрасно понимая и свое положение, и обстоятельства. Так что об их вежливые улыбки в иные дни, казалось, можно было порезаться, как, например, сейчас. Вон — Любая глянула свекрови в спину, ласково, а та аж поежилась, словно ее туда ножом ткнули, несильно…

Глава 5

171, берзень (март), 18

— Тяни! Тяни давай! — раздался гулкий голос. — Еще раз!

— Куда⁈ Куда тянешь⁈

— Тяни! Что у тебя мухи в руках елозят⁈

— Я тебе сейчас руки переломаю! Куда тянешь⁈ Сорвешь же!

Берослав же стоял за углом и прикрыв глаза, слушал, наслаждаясь жизнью, которая там била ключом. Судя по всему, газовым. Но это было прекрасно…

Когда в 167 году князь впервые взял себе учеников, то через год так и не увидел прогресса их развития. Слишком сырой и неподготовленной являлась «заготовка». Максимум, на что он мог рассчитывать — тупое повторение по строгой инструкции. Желательно с ритуальным оформлением вплоть до карго-культа.

Жуть, да и только.

Но потом, потихоньку, ситуация стала меняться.

И вот теперь, по истечении нескольких лет по сути индивидуального обучения эти ребята уже находились на уровне этакого усеченного техникума.

Читать-писать-считать умели.

Основы физики и химии знали, равно как и естествознания в целом. Ну и про обработку железа Берослав им рассказал достаточно. Закрепив на практике их понимания разных технологий. Да не просто так, а буквально на их глазах создавая разные приспособления, опираясь на описанные им принципы и идеи.

Конечно, не железом единым.

Да и не все, несмотря на изначальное желание, к нему тянулись. Но двадцать три крепких ремесленника он все же получил с теоретической базой прямиком из XX, а местами и XXI века. Ну и навыками подходящими да умениями.

И вот они-то и ругались.

Чинили одно приспособление. Сами. Без его участия. Берослав же все чаще и чаще давал им такие задания. Получалось у них так себе. Но они пытались. И, что немаловажно, с каждым новым заходом, самостоятельно пробуя решить сложную техническую задачу, ученики продвигались вперед. Прокачиваясь.

Даже отдельные обсуждения разумные проводили.

Иногда.

Слишком уж медленно у них открывались глазки, образно говоря. Из-за перестройки и переформатирования мышления, на что, очевидно, требовалось намного больше времени…

Параллельно здесь в Берграде удалось создать целый производственный комплекс, если вообще такое можно говорить о, в сущности, кустарном, ремесленном производстве. Каковым все это являлось по меркам даже XX века, не говоря уже про XXI. Хотя для местных реалий этот комплекс выглядел настоящим космосом.

Все выстраивалось вокруг нижнебойного водяного колеса, стоящего на Оршице, частью перегороженной. Это позволяло снимать мощность около тридцати — тридцати пяти лошадиных сил.

Приблизительно.

Колесо приводило в движение насос, который цеплял воду из той же реки и «закидывал» ее в водонапорную башню. Что позволило колесо с насосом разместить за стеной, не ослабляя защиты города.

Так вот.

Резервуар кирпичной башни наполнялся. И питал по необходимости разные механизмы. Например, струйный насос тромпы[221], обеспечивающий хорошее дутье: равномерное и довольно сильное. Оно позволяло питать и каталонский горн, который в доработанном виде подменил более примитивную кричную печь, и два кузнечных горна для ковки, и три персидские печи и так далее. Не все сразу, но двух-трех потребителей такой насос мог вполне обслужить.

Оттуда же — из водонапорной башни питали водяные колеса на прокатном стане, двух механических молотах и на мялке волокна для бумаги. Правда, колеса достаточно странные, у которых вместо лопаток имелись короба на поворотных шарнирах, куда вода и наливалась. Сверху. Чтобы снимать максимум полезного действа с как можно меньшего расхода.

Те же молоты из-за этого имели конструкцию, нетипичную для обычных решений под привод водяным колесом. Боек ходил вертикально, бегая по направляющим между двух стоек. И поднимался выступами на колесе. Причем, переставляя упор на молоте, можно было регулировать высоту его подъема и, как следствие, силу удара.

Наступил на педаль — вода пошла. И молот начал работать.

Убрал ногу с педали — все остановилось. А качающаяся гребенка подалась вперед, заблокировав возможность падения молота вниз. На какой бы стадии подъема он ни остановился.

Одновременно, разумеется, одна относительно небольшая водонапорная башня запитать все механизмы не могла. Просто «силенок» на колесе не хватало, да и емкости накопителя. Но даже в таком виде польза от подобного привода получалась невероятная.

Одна беда — на зиму это колесо приходилось поднимать, чтобы льдом не разворотило. Так что получался простой. Да — за весну-осень он с лихвой отбивался. Но все равно — неприятно. И у Берослава уже имелись мысли о том, как все это поправить.

Оршица в районе крепости наполовину перекрывалась полуплотиной. Если быть точным, то двумя такими выступами, обеспечивающими направление потока реки на колесо. Иначе и четверти получаемой мощности не получилось бы снять.

Вот князь и думал, что надо бы укрепить эти выступы, облицевав их в импровизированных кессонах кирпичом. Чтобы лед не мог им навредить. А ту часть, где размещалось колесо, перекрывать подъемной задвижкой. Открывая ее на время ледохода или для пропускания лодок. Воду же отводить через кирпичный коллектор. То есть, трубу. Забирая ее с глубины ниже уровня промерзания.

Не чудо, конечно, расчудесное. Но Берослав прикидывал, что с этого потока можно снять и вдвое, и, если повезет, втрое большую мощность. Просто за счет установки каскада относительно небольших колес и более продуманной системы накачки воды.

Но это в перспективе.

Пока до такой, в общем-то, не сильно сложной «городухи» руки у князя попросту не доходили. Но чесались. Сильно. Очень уж ему не нравился зимний простой, да и вообще — лишняя энерговооруженность никогда не повредит…

— Экий ты затейник, — смешливо произнес подошедший Рудомир, — в который раз тебя застаю за таким делом. Отчего не вмешиваешься? Али нравится, когда они собачатся?

— Нравится? Нет. Просто как они еще тогда научатся?

— А коли испортят все?

— Тогда будут учиться чинить. Ведь это тоже им надо уметь делать.

— Вот любишь ты все выкручивать. — улыбнулся ведун. — Пойдем поглядим, как у них дела идут.

— Не стоит. Не мешай им совершать ошибки.

— Как не мешать? Я же шел туда. Как мне сказали, что шумят — пошел поглядеть.

— И я пошел. Да только постоял тут. Послушал. И понял, что пускай сами. А мы с тобой лучше другими делами займемся.

— Это какими же?

— Сам понимаешь — поход предстоит сложный, — подобравшись и став серьезным, произнес Берослав. — Убить могут всех нас. Оттого я хотел с тобой обсудить, как вы жить дальше будете.

— Вот не надо о таком болтать. Не надо. Может, обойдется все.

— Отчего же не надо? Разве не слышал, что люди, которые плачутся, будто им осталось жить всего ничего, дольше всех на этом свете задерживаются. Словно в насмешку.

Рудомир промолчал.

Ему не нравился это разговор и развивать его не хотелось. Берослав же вернулся к изначальной теме.

— Так вот. Я могу умереть. И я хочу с тобой обсудить, что да как делать дальше. Показать свои прикидки. Пойдем.

Ведун кивнул.

Опять же молча.

И, нахмурившись, отправился следом. Все это выглядело так, словно их князь готовится к смерти и выправляет дела. Чтобы хвостов не осталось. А зная то, насколько он обычно бывал осведомлен о всяком-разном, в том числе тайном и божественном — это поведение пугало.

— Да не куксись ты! — смешливо воскликнул князь, когда они разместились на третьем ярусе западной башни. Там у Берослава образовалось что-то вроде кабинета, в котором они и засели, прихватив по пути Вернидуба, который очень удачно подвернулся на пути.

— Если ты погибнешь, нам не выжить! — с излишним театральным надрывом воскликнул Рудомир.

— Вот с этой крепостью вас уже толком и не сковырнуть.

— Что нам камень? Людей перебьют, а камень себе заберут.

— Выжить с камнем легче, чем без него. — отмахнулся князь. — Но, вообще, кроме моей смерти есть и другие беды. Если я буду вынужден отлучиться на год-другой это же не смерть, но вам нужно как-то самим крутится до моего возвращения. Разве нет?

— Надо. — кивнул Вернидуб, поддерживая коллегу. — Но так и что? Подождем год-другой. Не убудет.

— У нас каждый год на счету. Каждый день.

— Или что?

— Хунну уже на реке Ра. Их владения простираются на обширные земли к восходу и на юг, куда большие, чем от Ра до Днепра. В несколько раз. И они, в отличие от сарматов, собраны в кулак. Сейчас у них период благоденствия, и они живут в определенном покое. Но, если несколько лет подряд будет плохая погода, их скот начнет вымирать, и они придут в движение в поисках лучшей доли. То есть, пытаясь выжить. Сарматы сдержать их не смогут. А мы, если достаточно не укрепимся, будем стерты в сопли.

— Мы не живем в степях! — возразил Рудомир.

— Но у нас есть что брать! — ответил ему вместо князя Вернидуб. — Здесь Берослав прав. Мимо они не пройдут. Вопрос лишь только в том — как скоро они окажутся на Днепре?

— Через несколько десятилетий. — чуть подумав, ответил князь. — Такие дела всегда неспешные. Их пастбища станут оскудевать, и они начнут смещаться в поисках новых.

— Неужели сарматы перед ними так беспомощны?

— Когда-то давно жили скифы, занимая всю степь от Днестра на закате до великого моря на восходе. В какой-то момент из них выделились сарматы, захватившие несколько веков назад власть в землях скифов на закат от реки Ра. Подчинив или уничтожив себе скифов, что жили на этих землях.

— Не всех. — заметил Рудомир.

— Не всех, — согласился князь. — В Тавриде и возле Оливии они еще вполне живут. Но в целом — там власть сарматов, которые суть скифы, их разновидность. И хунну — это тоже разновидность скифов, как и сарматы. Только вот сарматы давно впали в смуту и утратили свое могущество. Еще каких-то триста лет назад они представляли собой несокрушимую силу. Сейчас же — нет… Тем более, хунну воюют по древнему скифскому обычаю, налегая на лук и стрелы. А у сарматов плохо все с бронями… В общем, я бы на них не надеялся. Тридцать, сорок, максимум пятьдесят лет и хунну докатятся до Днепра.

— И придет наш черед… — глухо произнес Вернидуб.

— Вот-вот. Доходчиво изложил? — поинтересовался Берослав.

— Вполне. Гёты их не удержат?

— Нет. А камень удержит. Точнее, крепости каменные, построенные в нужных местах и по уму. Для чего нам и нужно укрепляться, не тратя в пустую ни единого вздоха.

— И как ты это хочешь делать? — мрачно осведомился Рудомир.

— Смотри. — произнес он, доставая пачку исписанных листов. — До хунну нам еще нужно дожить. И пока у нас главное уязвимое место — это пороги на Днепре. И броды. Чуть что — все перекрывается. С этим нужно что-то делать. Поэтому я думаю — надо искать путь на север. По Оршице.

— Волоки? — подавшись вперед, спросил Вернидуб.

— Пока — да. Но в будущем нужен канал. Это, грубо говоря, канава, по которой можно протащить лодку. Вот такую — видишь. — показал князь на эскиз чего-то очень похожего на английский нэрроубот[222]. — С такими лодками работ меньше всего. Они достаточно узкие, чтобы проходить по тонким канавам… хм… каналам.

— И много потребуется работ?

— Надо будет прокопать около двадцати тысяч шагов канавы под них. От озера в верховьях Оршицы до устья Лукесы через озера и всякие ручьи. Перепады высот там небольшие, так что и копать немного. По прошлому году я там прошелся — замерял.

— Помню-помню. С какой-то странной приспособой лазил. — улыбнулся Рудомир. — Тогда так и не рассказал зачем.

— Ничего странного в ней нет, — улыбнулся Берослав. — Палка, на которой прикреплена стеклянная трубочка, заполненная маслом с пузырьком воздуха и заглушенная с торцов. Очень удобно — чуть наклонил — пузырек сместился. Две такие штучки позволяют мерный шест ставить строго в небо. И по нему, с помощью той зрительной трубки, отмечать, где земля выше идет, а где ниже.

— Вы долго тогда шли.

— Три недели. Что позволило нам составить вот это описание будущего канала. — потряс князь бумажками. — И посчитать затраты усилий. Грубо говоря, сколько дней работать людям с лопатами нужно, чтобы все получилось. Вот. Видишь? Сотня человек управится за дюжину лет. Три сотни — года за четыре. Если же применять сотен пять да лошадей с особыми плугами, вот такими, с высоким отвалом — за года полтора, максимум два.

— А реки не потекут вспять?

— Могут. Поэтому в этих местах, — потыкал он пальцем по импровизированной карте, — надо будет сделать поворотные задвижки. А вот тут — пруды запрудить с запасами воды для питания. Устройство и задвижек, и прочих механизмов я вот здесь описал. — потряс он другой пачкой листков. — Кроме того, вдоль всего канала нужно набить бревен, укрепляя берег. Чтобы лошадкой тянуть такую баржу.

— Это еще работы.

— Да, но они того стоят. Одна лошадка сможет тащить на веревке две-три такие лодки. Шагом. Проходя весь путь от Берграда до устья Лукесы дня за три. Три такие лодки вмещают груза почти столько же, что и ромейские корабли, приходящие к нам. День отведем на погрузку-разгрузку. Ну и обратно. Совокупно восемь день на полный оборот. За навигацию, то есть, время, пока нет льда, одна… ну хорошо — две лошадки, которых для отдыха поочередно надо менять, смогут на этом пути переместить около девяноста лодок в каждую сторону. За год. Это порядка двадцати пяти — двадцати семи ромейских торговых кораблей, что по порогам могут нормально проходить к нам[223].

— Много.

— Да. Именно. А значит мы сможем везти к Двине железо, а обратно рыбу, соль и прочее. В первую очередь, конечно, рыбу. Соленую и особенно сушенную. Скажешь, оно того не стоит?

— Стоит. Более чем. Тем более, такими малыми усилиями.

— Потом, как это завершится, нужно будет прокопать такой канал от Днепра к верховью притока реки Сож. Вот тут — мимо рощи. Чтобы укрепить связи кланов. Ну и пробивать путь на восток — в притоки реки Ра. Хотя мне больше нравится название Волга.

— Зачем? Разве этих двух путей не хватит?

— Прокопав канал туда — в долину реки Ра и поставив там какую-никакую крепость, мы сможем ходить в низовья большой реки, к Гирканскому морю. Там много дешевой соли, которую лопатами гребут в соленых озерах. Что ты так на меня смотришь? Это важно. Если по какому-то стечению обстоятельств нам перекроют и путь на север, и на юг — через восток мы оставим себе возможность выжить.

— И только? — усмехнулся Рудомир.

— А тебе этого мало?

— Довольно сложно себе представить, что нас так обложили. — резонно заметил Вернидуб.

— Гёты победили и заняли пороги на юге. Это возможно? Вполне. На севере же их родичи, подначиваемые ими, закрыли нам реку и всякий торг. Скажет, такого случится не может?

— Может. — нехотя согласился он.

— Вот! Жизнь полна чудес. Посему всякое может приключиться. Но даже если беды удастся избежать — этот путь сулит великую пользу. Ведь мы сможем плавать по Ра и ее притокам, скупая меха, мед, воск и прочее ценное. Как ранее ромеи, что ходили по нашей реке.

— Им сии товары без особой надобности.

— Им — да. А нам — нет. Да и не так уж и без надобности. Мех мало-мало берут, если добрый. И прибыток с него лишним не будет…

Беседа потихоньку разворачивалась все шире, глубже и интереснее. А эти трое волей-неволей скатывались во что-то отдаленно напоминающее командно-штабную игру. Да так до самого позднего вечера тут и просидели.

Играли.

Прикидывали, что к чему и как лучше поступить.

Карточек проектов наделали, вместе с ресурсами. И с их помощью занимались планированием. Попыткой «нарисовать» некую пародию на пятилетний план развития. Обкатывая заодно и факторы так называемых «лебедей», то есть, непредсказуемых позитивных или негативных случаев. Больших и значимых настолько, что ими не получалось пренебречь…

Глава 6

171, кветень (апрель), 29

Берослав медленно выехал на коне на небольшой пригорок, с которого открывался вид на пашню. Несколько секунд спустя к нему «подтянулась» свита из четырех всадников, и он восторженно произнес:

— Красота-то какая! — жестом указывая на округу, что раскинулась перед ними.

Эхо отозвалось в этот раз весьма вульгарно.

Или это был какой-то местный житель, ругавшийся с кем-то в стороне? Кто знает? Но анекдотичная ситуация возникла сама собой, подняв немало настроение Берославу.

По одному из полей медленно катились конные сеялки. Вся пять штук, изготовленные и опробованные еще по прошлому году.

Обычная двуколка, с колес которой «снималось» вращение на бронзовый вал делителя сразу на пару десятков ручейков подачи семян. Из деревянного «корыта» в трубочки путепроводов попадали семена. Самотеком. От падения на землю струей их отделяли только «кулачки» этого делителя, отсекающего по одному-два зерна за оборот. Они падали в грядку, сразу за зубцом, ведущим ее нарезку, и мгновение спустя засыпались вторым, идущим чуть сзади и со смещением вбок.

Просто и кондово настолько, насколько можно.

Берославу банально не хватило фантазии сделать как-то более изящно. Но даже так — весьма недурно все работало, очень сильно снижая расход семян, по сравнению с обычным засевом руками. Просто за счет равномерности и заглубления, особенно заглубления, что являлось просто фундаментально важным. Ведь теперь птицы не выклевывали посадочный материал на добрые две трети. А значит, что? Правильно. Урожайность выше. И удельная эффективность поля тоже выше.

— Любуешься? — поинтересовался Гатас, выехавший в этот раз вместе с ним. В его голосе сквозило что-то вроде насмешки, но сокрытой такой, сдавленной.

— Это все плод моих трудов. Отчего не любоваться?

— А я вот не могу смотреть на всю эту возню в земле. Отвращение вызывает.

— Отчего же? Это, — махнул рукой князь, — важный источник богатства.

— Для меня богатство — это кони, коровы, овцы… но никак не пашня.

— Это все от бескультурья. — фыркнул Берослав.

Роксолан нахмурился.

— Когда-то давно… очень давно — многие тысячи лет назад люди бегали по полям и лесам, живя лишь тем, что могли собрать, да поймать или убить. И было их мало. Словно волков или даже меньше. Потому как жили словно звери.

— Я слышал, что и ныне такие бывают. — заметил Добрыня.

— Бывают. Конечно, бывают. Мир развивается неравномерно. Где-то густо, где-то пусто. И ничего с этим не поделать. Так вот. Охота, рыбалка и собирательство тех же грибов да ягод нам достались оттуда — из тьмы веков. Дело доброе, но много людей с этого не прокормить. Поэтому-то люди и придумали производящее хозяйство.

— Что сие? — поинтересовался Гатас.

— Это когда ты не присваиваешь найденное, а делаешь нужное сам. Одновременно возникло кочевое скотоводство где-то на просторах Великой степи и земледелие в районе Плодородного полумесяца.

— А где сие? Название-то какой благодатное — плодородный полумесяц. — спросил Рудомир.

— На юге. По рекам Тигр и Евфрат и рядом с ними. Так вот — люди в степи стали приручать животных и пасти их, живя с молока, творога и порою, по праздникам, с мяса. Другие же рыхлили землю и сеяли, а потом жали.

— И что? — недовольно спросил Гатас, не понимая, куда ведет князь.

— А то, что сеющие очень скоро размножились до великого множества. Стали ставить города, прокладывать дороги, строить корабли и развивать ремесла. Тоже оружие с бронями делать, ткани и многое иное во множестве. А те, что кочевали со своими животными, так и остались малочисленны и бедны.

— Но сильны!

— Гёты и квады совсем недавно показали, что это не так. А еще ранее — я показал. Никакая степная конница не в состоянии пробить крепко сбитую пехоту в добром снаряжении, если только не случайность. Сила степи заключается в бардаке земледельцев, которые промеж себя ругаются. Собери в кулак роды всех сарматов от восхода до заката и выставив единое войско и… как ты думаешь, сумели ли бы они разгромить Римскую империю?

— Не знаю.

— А тут и знать нечего. Нет. Не сумели бы. Вон — Парфия воюет так же, как скифы да сарматы. Ну почти. Конницей, что копейной, что лучной. Имея опору на хозяйство древних народов Плодородного полумесяца, отчего конница их многочисленна и хорошо снаряжена. И что? Ее предел — мелкая возня в Леванте, который она даже отнять у Рима не в состоянии. Конница полезна, но не когда против нее выходит много хорошей пехоты или надобно брать города. Мы ведь тоже когда-то кочевали…

— ВЫ⁈ — удивился Гатас.

— Наши с вами предки около пяти тысяч лет тому назад жили одним племенем и говорили на одном языке. Потом они разошлись. Половина пошла на закат, половина на восход. А так да, кочевали. Но время шло. Мы шли вперед. А вы — нет.

Гатас промолчал.

Ему ужасно не нравилось то, что он слышал.

— Видишь эти поля? — спросил Берослав, махнув в их сторону рукой.

— Вижу, — нахохлившись, ответил двоюродный брат Златы.

— Вот тут их шесть. На первом мы садим горох, на втором — озимую пшеницу, на третьем — репу, на четвертом — чечевицу, на пятом — жито, на шестом — чеснок. В первый год. На следующий — смещаем[224]. И там, где надо, вносим торф, перемешанный с золой. Это такая горючая земля, от которой плодородие полей повышается.

— К чему ты мне это говоришь?

— Вон там, — продолжил Берослав, — еще три таких шестиполья. Там другие культуры растут. Частью. Видишь? Их все можно охватить одним взором. С них мы получаем и пшеницу, и рожь, и овес, и жито, и репу, и свеклу, и морковь, и чеснок, и лук, и иное. Много. Достаточно для того, чтобы две сотни человек могли сытно питаться круглый год. Еще и на скот останется. А из-за многообразия культур мы не так зависимы от погоды. А сколько прокормит степь с такой земли? Одного прокормит?

— Быть может, — после долгого размышления, ответил Гатас. — Если зимой не слишком сильный снег будет. Но одному в степи не выжать.

— Вот-вот. А теперь погляди туда. Видишь покосы на заливных лугах?

— Конечно.

— С них до снега мы два или даже три урожая травы снимаем. Сочной. Складывая ее вон туда. Вон — навесы. Там ямы, в которых трава квасится. Через что всю зиму мы можем кормить лошадей, коров, коз и овец. По округе мы расчистили заимки, где покосы на сено ведем. Два раза в год. Не жадничаем и по осени вносим торф с золой, дабы земля не беднела; и раз в несколько лет оставляем на отдых, выкашивая и не собирая траву. Тут же — в заливных лугах, река сама справляется по весне, когда разливается и покрывает их илом.

— И что? — дергался все Гатас.

— С этих покосов мы можем держать полсотни лошадей и коров, а также сотню коз да овец. В основном, конечно, лошадей и коз. Это все окрест. Вон — все, что видно. А как у вас там в степи?

Гатас промолчал.

— Из реки, что вон течет, тоже поступает еда — через ловлю рыбы да сбор ракушек. Мы ими не брезгуем. По берегам опять же растет рогоз да камыш, корни которых весьма питательны. По опушкам леса — лопух обитает, и мы ему в этом помогает, ибо его корни, хоть он и сорняк, тоже ладная еда. А в лесах мы собираем желуди. Много. И охотимся на зверя али птицу и даже на змей. Не кривись.

— Змеи! Как их можно есть⁈

— Ты, кстати, уже их откушал. — улыбнулся Берослав.

— ЧТО⁈

— Вчера утром помнишь необычное тушеное мясо, что положили в кашу? Вот это они и были, тушенные с чесноком. Ты еще нахваливал их.

Двоюродный брат жены побледнел, а потом даже слегка позеленел. Но сдержал рвотный позыв.

— Они весьма вкусны, — улыбнулся князь. — Мы их ловим, кожу снимаем и выделываем, а мясо едим, в основном тушеным. Ужей стараемся не трогать, так как они зело полезны в хозяйстве и безвредны для людей, а гадюк выбиваем как можем.

Сармат покачал головой и, осуждающе глянув на Берослава, спросил:

— Какой еще отравой вы меня кормили?

— Это — не отрава. Это вкусное и нежное мясо, которое мы добывали специально, чтобы угостить тебя.

— Кошмар… кошмар…

— Но тебе понравилось? Будешь еще?

— Буду… — после излишне затянувшейся паузы, ответил родич.

— Отлично. Кхм. Так вот. Вот эти пашни и покосы, а также промыслы позволяют нам добывать еды подходяще для того, чтобы кормить сытно двести пятьдесят человек, тридцать пять лошадей, двадцать коров, сто коз и овец, а также полсотни гусей и двадцать пять свиней. С гусями мы пока еще возимся — есть возможность увеличить их поголовье до двух, а то и трех сотен.

— Невероятно! — покачал головой Гатас. — И все это с одного пятачка?

— Да. И это не предел. — усмехнулся князь. — Мы сейчас занимаемся селекцией. Это отбор семян и живности для выведения нужных нам качеств. Если так пойдет, то лет через десять-двадцать мы сможем увеличить урожаи в полтора-два раза. Да и с живностью что-нибудь решим. Но на вольном выпасе им не выжить, без нашего подкорма. Гусей, как я говорил, приумножим. А там, — указал он в сторону Оршицы, — мыслю поставить множество прудов для разведения рыбы. Да и тут, видишь? — указал он на странные посадки между полей.

— Там какие-то ростки. Это деревья?

— Да. Молодые дубы. Они дают много желудей, которыми можно откармливать свиней, а, значит, и поголовье их увеличить. А вон там видишь? Вон — у леса.

— Вижу. Что сие?

— Ульи с пчелами. Пять штук пока. Это мед и воск. Сейчас учимся с ними работать. Потом, как освоимся, еще разведем…

Гатас чем дольше слушал, тем больше впадал в прострацию. Осознавая, НАСКОЛЬКО богаче получается оседлое земледелие по сравнению с кочевым скотоводством. И разнообразнее по питанию.

А потом, заботливо подведенный к этим мыслям за ручку, внезапно понял, что там — в степи ведь тоже есть земля. И кочевать совсем необязательно, чтобы жить хорошо. И…

— … только никто не примет это, — угрюмо подвел итог он своим размышлениям.

— А и не надо.

— Почему?

— Сам посуди — воины твои тут, с тобой. Они живут у нас и видят, как у нас славно. Теплые, сухие дома, сытная еда. Вернувшись в степь, они очень крепко задумаются, ведь к хорошему быстро привыкаешь. Из-за чего они в этом вопросе станут твоими союзниками.

— А старейшины и главы родов?

— Кто они против дружины? Особенно победоносной. — усмехнулся Берослав.

— А ну как не согласятся?

— Так в чем беда? Мы потихоньку по реке спустимся и крепостей поставим там малых. А при них — пашни. И кто за теми твердыми будет присматривать, как не ты и твои люди? Ладно, разберемся. В конце концов, это дело будущего.

— Ой и сложно это будет, — покачал головой Гатас.

— Жизнь вообще — сложная штука.

— У нас гости, — произнес Добрыня, указав рукой в сторону реки.

Все обернулись.

По Днепру медленно поднимались ромейские торговые корабли. Небольшие. Наверное, самые мелкие из более-менее ходовых. Тонн по сто — сто пятьдесят грузоподъемностью. Другие просто по-человечески через пороги и броды пройти не могли. И эти-то приходилось упряжками волов тащить местами.

— Первый конвой[225] в этом году, — произнес Берослав, когда понял, кто там нагрянул.

— Дай бог не последний. — с каким-то странными нотками в голосе произнес Добрыня.

— Вот не надо, не надо! Если не верить в победу, то проще пойти и удавиться! — с раздражением буркнул князь. — Лучше скачи в крепость. Пусть готовятся разгружать. И мерки не забудь…

Добрыня кивнул.

И, пришпорив коня, рванул по указанному адресу. Ему было явно не по себе от мыслей про предстоящую кампанию. А может, дело заключалось в том, что близость Гатаса его сильно раздражала. Он и так терпел его с великим трудом…

— Дюжина кораблей! — присвистнул Рудомир. — Лихо они лето открыть решили.

Берослав же достал зрительную трубу из чехла, притороченного к седлу. И несколько минут их вдумчиво рассматривал.

Молча.

Просто пытаясь соотнести осадку, команду и прочую суету. Мало ли римляне решили совершить операцию по захвату и вывозу в империю важного носителя информации? Хотя этого не вскрыть так просто. Разве что продолжительным наблюдением. Так-то ничто не мешало им иметь в трюме кроме воинов еще и балласт, дабы не выдавать себя. Другой вопрос — дотумкают они до этого или нет. Все же для Рима такого рода операции были совершенно нетипичны…

Никто из соратников на эту тему не нервничал, а он не спешил их смущать своими мыслями. Однако с тех самых пор, как в нем поселилась эта тревога, первым к кораблям князь не выходил. Пока уже разгрузка не началась. А они не тянули и почти сразу пускали работников, чтобы они товары из кораблей вытаскивали на берег.

Дело-то было небыстрое.

Потом измерение.

И лишь затем — торг.

С мерками все оказалось смешно и грустно.

Весной 169 года, когда пришел первый весенний караван, остро встал вопрос о мерах. Просто, чтобы не вести дела «на глазок».

Маркус после достаточно долгой беседы сумел обрисовать ситуацию в Риме по этому вопросу. Вызвав удивившую его безмерно реакцию:

— Бардак! Как вы живете?

Он даже как-то не нашел, что на это ответить.

Берослав же, посидев и подумав, решил взять в римской системе мер подходящие для него ориентиры. И на их базе «нарисовать» привычную ему СИ. Ну, хотя бы в некотором приближении.

Как он поступил?

Сорок римских дюймов, которые они называли унцией или «большой палец», составляли примерно метр. Ну, почти[226]. Поэтому он в «стопу» поместил не дюжину, а десяток таких дюймов, а из четырех «стоп» составил «метр».

Ну а что?

Взял греческое слово μέτρον, имевшее значение «мера», и чуток довел до ума — адаптировав под местные, праславянские фонетические нормы.

Так вот — сделал метр, ввел и от него начал плясать. Выведя все остальные, привычные ему единицы измерения. Правда, порой называя их странными словами. Но это было, в общем-то, неважно.

После чего сделал сводную таблицу с развернутым пояснением — что к чему и как считать. Добавил к ней таблицы для перевода из новых мер в старые и наоборот. Включая всякого рода греческие, египетские и прочие. Напечатал такие брошюрки и наделал эталонов. Насколько сил и точности хватило.

Ну и по осени вручил все это богатство Маркусу, поставив того в ступор. Он просто не понимал, зачем все это и для чего. Так-то ему было неважно, как именно мерить, поэтому он лишь пожал плечами, и уже в 170 году он завозил товары, заранее оцененные под новые мерки Берослава.

Оно бы дальше и не пошло, оставшись локальным курьезом. Однако, в начале 170 года Берослав передал купцу для реализации три сотни печатных книг на латинском языке. Кратких таких, лаконичных брошюр, в которых описывал десятичную позиционную систему счисления, новые цифры и методы записи чисел, а также математических действий. С массой примеров.

Ну и систему мер.

В пользу своих выдумок он выводил возможность любому, имея эталон римского дюйма, вывести все. Причем точно. И на любом удалении от Рима. Что позволяло уменьшить путаницу. А также высокое удобство проведения расчетов, как научных, так и хозяйственных. С многочисленными примерами…

Берослав вообще активно увлекался книгопечатанием… да и просто — печатью. Ограничиваясь, в сущности, только объемом производства бумаги, который был пока весьма и весьма скромным.

Накопил мало-мало? Выпустил какой-нибудь тираж в сто-двести экземпляров. Потом снова копит. В основном для местных нужд, но и для экспансии в римскую культурную среду он порой что-то делал.

А еще он печатал деньги.

Бумажные.

С помощью резного металлического клише, сделанного рабом-ювелиром под его чутким приглядом. Точнее, тремя клише — каждое под свой цвет краски. Пересылая полученные изделия с оказией в Египет.

По чуть-чуть.

Вводя в оборот без лишнего фанатизма. Что, кстати, оплачивалось отдельно…

— Может, уже пора подехать? — спросил Рудомир, когда на римские корабли вошли во множестве мужчины Берграда и стали выносить товары.

— Пора, — кивнул князь.

— Не понимаю, чего ты медлишь каждый раз.

— А и не надо, не пригодится.

Рудомир фыркнул.

Такие ответы его всегда задевали. Однако приходилось принимать их. Если Берослав не хотел что-то говорить, то это почти что невозможно было перебить. Один раз он попробовал. Попытался, натурально прилипнув, как банный лист. Да вот беда — полученный ответ понравился ему еще меньше, чем такая отмашка. С тех пор он в «бочку и не лез», принимая как должно ситуации, в которых Берослав не желал отвечать. Злился. Порой даже ярился. Но держал себя в руках…

Глава 7

171, травень (май), 19

— СТРОЙСЯ! — рявкнул князь, подходя к бойцам, что «стеклись» сюда со всех союзных кланов. Что свободно «болтались» по плацу и болтали. Где-то стоя, где-то сидя. Местами даже втихую потягивали что-то из керамических емкостей. Явно не воду. Стараясь укрываться от лишних глаз в такие моменты, что дополнительно подтверждало подозрения.

Они пришли.

Бояре и ведуны выполнили общее решение и собрали людей в поход. А вот настроить их правильно не смогли. Из-за чего вид эти люди имели совсем не боевой. Было отчетливо видно — шли что на каторгу или того хуже…

— Что скисли? — хохотнул князь, подходя и хлопая по плечу Рудомира. — Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа останется за нами!

— Но какой ценой? — кисло спросил Вернидуб.

— А ты врага не жалей, не жалей. Убьем. Дурное дело людей убивать. Но тут как иначе? Или ты его, или он тебя.

— Только они на нас еще не напали. — практически прошептал «мухомор».

— Если бы они на нас напали — поздно было бы уже. Поздно. В таких делах всегда нужно думать наперед и не ждать, когда тебя ударят. Видишь — тучи сгущаются? Ну и бей. Чего тянуть? Ибо тот, кто наносит первый удар, всегда имеет больший успех, чем обороняющийся.

— Ой ли?

— Но не все могут этим успехом воспользоваться. Жадность или глупость часто любые победы сводят на нет. А еще жалость и трусость. Впрочем, не о том сегодня нам надо говорить… не о том…

А дальше он пошел мимо бойцов, стараясь не отвлекаться на всякое ненужное…

— Надо бы каждый год смотр такой проводить, — громко произнес он Рудомиру. — По весне до посевной.

— Это еще зачем?

— Чтобы видеть — сколько на самом деле есть воинов у нас и в каком они состоянии. Ну и учитывать это, записывая с перечнем поименным.

— Со всей округи людям сюда идти? Стоит ли?

— Может, и нет… а может, и да. Подумать надо. Или после страды собираться. На торг, заодно съезжаясь. Чтобы и люди силу наших кланов могли лицезреть.

— После страды лучше будет, да, — кивнул Вернидуб.

— Я все равно не могу понять — зачем?

— Смотри. Прежде всего — это проверка наличия человека. Что он есть. Далее — проверка того, как он снаряжен. Третье — всякие упражнения. Они дают слаженность и позволяют оценить, где плюют на занятия. Особенно зверствовать не стоит, но такие сборы очень полезны. Ежели боярин не справляется, то это позволяет сразу такое выявить. И либо поменять его, либо помочь — сие будет видно после разбирательства.

— Ну так-то да… Хотя бегать туда-сюда…

— В этом тоже польза великая. Упражнение сие сбора. Вдруг война? Чем скорее мы сможем стянуть воинство все в кулак — тем больше у нас надежды на успех. Это называется мобилизация военнообязанных. Ну или просто мобилизация, все равно у нас больше ничего так не кличут…

Они болтали и медленно шли вдоль шеренг, тщательно осматривая каждого. В чем-то даже придирчиво. Но обращали внимание только на значимые оплошности. Занося их в общую ведомость.

За минувшие два года удалось собрать в кулак аж двадцать кланов, вместо шести старых. Одиннадцать славянских, семь — балтов и два угорских. Последних «зацепили» с самого верховья Днепра. И по большому счету их имело смысл назвать смешанными угро-балтийскими.

В каждом избрали своего боярина, который к 171 году уже имел под своей рукой по пятнадцать дружинников. Их всех одарил воинским снаряжением Берослав, сиречь князь.

Открыто.

Явно.

Через что получал над ними контроль. Вообще, сам акт наделения воинским снаряжением, да еще и дорогим — вещь очень сильная для местных. Принятие такого дара, по сути, делало этих бойцов людьми Берослава, немало ослабляя влияние бояр.

Теперь же князь попробовал пойти дальше и пытался ввести механизм замены бояр, превращая в своего рода служивых командиров. Да и вообще старался обойти стороной феодальную эстетику, выводя всю эту историю со службой в плоскость римской традиции. Ну хоть как-то, само собой, с поправкой на многие аспекты послезнания.

У самого Берослава личная дружина насчитывала полсотни человек. Таким образом, получалась очень внушительные триста семьдесят один пеший воин «упакованный» для контактного боя в строю.

Включая его самого.

Много.

Можно даже сказать — очень много по местным меркам.

Шлем, большой строевой щит, стеганый гамбезон, кольчуга с длинными рукавами и подолом. Ну и оружие. Причем все это максимально единообразно. Предельно. Как в армиях позднего Нового времени…

— Хорошо… хорошо… — добродушно кивая, произнес Берослав, завершая обход дружинников.

— А ты говоришь смотры… — недовольно пробурчал Борята.

— Люди склонны расслабляться. Лет пять-десять покоя и брони пожрет ржавчина, бойцы же совершенно раскиснут, забросив свои упражнения. — возразил князь.

— Но сейчас же этого нет.

— Все течет — все меняется, как говорил один мудрец. Да и… — кивнул он вперед.

Боярин глянул туда же и промолчал, не желая увиденное комментировать. Как, впрочем, и остальные. Берослав же, завершив осмотр дружинников, перешел к ополченцам…

В союзных кланах насчитывалось три тысячи пятьсот пятьдесят две семьи. Если не считать те, что относились к ведунам-ведьмам да боярам-дружинникам. И все эти мужчины, главы семейств, как минимум год уже практиковались в стрельбе или метании.

За свой счет.

Как следствие лучников на всю округу было едва за сотню. Просто в силу того, что это дело непростое и недешевое. В первую очередь — стрелы. И возиться с ними мало кто решился.

А вот дротики и, на удивление, праща — «зашли» людям хорошо. Без явного перевеса в ту или иную сторону. Дротики, метаемые атлатлем, летели далеко и довольно точно, но были недешевы. Во всяком случае, дороже пуль для пращи, которая практиковалась не обычная, а «на палке», из-за чего ее освоить получалось намного проще.

Люди же мыслили в таком вопрос довольно рационально.

Надо, значит, надо.

Против ведунов, которые, как назло, сговорились, не попрешь. Но раз имел место выбор, то каждый общинник хотел взять для себя наиболее практичный вариант в повседневном использовании. Кто-то налегал на дротики из-за куда большей простоты освоения. Чтобы меньше морочиться. А кто-то на пращу из-за желания впоследствии с ее помощью охотиться.

Да, бумеранг с легкой руки Берослава распространялся ударно. И имелся теперь, наверное, в каждой семье союзных кланов. Но все чаще отдельные общинники пробовали охотиться еще и пращей, особенно по крупным птицам и животным вроде зайца, активно сочетая и комбинируя с бумерангом…

— Нет, ну ты видишь? — указал князь на очередного ополченца.

— Поправим. — мрачно ответил Рудомир.

— А это?

— Бывает.

— Нет, не бывает. Это значит, что он толком и не умеет пользоваться дротиком. Иначе бы так не носил.

— Но он сдал испытание.

— Серьезно? — недовольно переспросил князь, глядя на покрасневшего общинника.

Тот имел слишком небрежный вид.

Но он пришел.

И слишком уж ругаться не хотелось. Потому как Берослав прекрасно понимал, какие бури у них сейчас гуляли в голове. С каждого клана взяли по двадцать ополченцев, выбрав по жребию. Ну и сверху к тому еще шестьдесят человек совокупно — уже нестроевых для хозяйственных работ. В сочетании с тяжелой пехотой и знаменно-музыкальной группой выходило восемьсот сорок «лиц».

Особняком собрали еще один отряд в тридцать восемь лучников, сведя в него всех, из числа тех, кого смогли подтянуть, чтобы не сильно обдирать рода. Эти ребята должны были все время похода находится здесь — в Берграде, защищая город и патрулируя окрестности.

Маловато.

Слабовато.

Но и на том спасибо. Изначально-то мыслили укрепления оставить на обывателей. Все ж такие стены изрядные уже. Но решили не рисковать…

— Суров ты к ним больно, — заметил Вернидуб, когда они завершили обход и проводили предварительное обсуждение.

— Суров⁈ — излишне нервно воскликнул князь.

— Ну чего ты яришься? Люди впервые на войну идут.

— Они жить хотят⁈ Нет⁈

— Тише-тише… — прошептала Злата, подошедшая к мужу и обнявшая его. Сын не усидел в крепости и упросил ее прийти сюда. Вот она и водила паренька в стороне немного, чтобы он мог все посмотреть и послушать. Потому и сама здесь оказалась.

— Они же в первый раз. — тихо добавил Рудомир, видя, что князя безалаберность ополченцев задевает.

— Они — да. А бояре? Они куда смотрели?

— Сразу все не охватишь. — развел руками Борята.

— Ты-то справился более-менее неплохо. И дружинники все ладные, и ополченцы.

— Так я рядом с тобой. Сколько раз я обращался за помощью?

— Тоже верно, — нехотя согласился Берослав. — Значит, выходит, что оснащение ополченцев нельзя доверять боярам на местах.

— Это еще почему?

— Не все смогут или захотят просить помощи. А свои силы везде разные.

— Не слишком ли много получается связано с Берградом? — нахмурился Рудомир.

— Много, но не слишком. Это называется централизацией. Смотрю вам это не по душе.

— А кому это понравится?

— Я предлагаю, что? В каждом укрепленном клановом поселении завести специальное хранилище для воинского имущества. Оно обычно называется арсенал. И в нем держать запасы всякие. Из них и оснащать ополченцев.

Все переглянулись.

— А вы что подумали? — усмехнулся Берослав. — Очень важно, чтобы имелось единообразие снаряжение воинского и его доброе качество.

— Но они же будут к нему непривычны.

— А на учения, которые бояре проводят среди родичей, его и надо выдавать. Мыслю — в арсенале надобно хранить запасы достаточные, чтобы быстро всех мужчин клана вооружить. И еще бы осталось.

— Куда столько-то?

— Эти запасы карман не оттянут. Война порой приходит внезапно и идет сложно, иной раз и долго. Подобные запасы очень важны и нужны. Так-то было бы неплохо каждому мужчине иметь все снаряжение дома, в семье. Но тут жизнь может по-разному сложиться. Пожар, набег или еще какая беда. Да даже сыновей много народилось и выросло. Откуда им все брать? А вот арсенал — да — дело доброе.

— В каждом роду тогда такой надо ставить, — заметил Вернидуб.

— В круглом доме? — спросил князь, имея в виду предложенный им же еще несколько лет назад вариант китайского тулоу[227].

— Да. Именно. Мы же их сейчас начали строить по всем кланам.

— Не по всем еще.

— С этого года все кланы сказали, что начнут. За лето первый ярус поставят каждому роду.

— В прошлом году они обещали то же самое.

— Не успели. — поспешно произнес Рудомир, разводя руками.

— Ладно… — тяжело вздохнул князь. — Главное, чтобы они уже сделали это. Такие укрепленные поселения очень сильно поднимут защищенность наших людей от набегов. Как степных, так и прочих. Не понимаю, почему они медлят.

— А чего тут понимать? — усмехнулся Вернидуб. — В родах частенько единства нет. Про кланы и говорить не приходится…

Так и болтали о том о сем.

Постоянно отвлекаясь и отклоняясь. В первую очередь для того, чтобы Берослава снова злость не накрыла, глядючи на расхлябанный и бестолковый облик ополченцев.

Хотя помогало мало.

Да и как это могло сработать, если князь пытался утрясти организацию получающегося войска. То есть, «нарезать» из этой толпы подразделения. Просто чтобы этим всем можно было управлять.

Заодно требовалось как-то «погонять» людей и посмотреть, как они могут действовать сообща. Берослав подозревал, что никак, но хотел проверить степень ничтожности. Ну и заодно выяснить, насколько выбранные им командиры второго-третьего уровня будут справляться со своими задачами. С тем, чтобы их заменить на более подходящих.

Вот и возвращался к вопросу дурости. Отчего и кипел…

— Ладно! Все! — наконец воскликнул князь. — На сегодня хватит.

— Но мы же еще не закончили, — насколько растерялись бояре, которых сам же Берослав и настроил на работу до упора.

— Вы и заканчивайте. Завтра утром я хочу послушать ваши предложения по всем поднятым вопросам. И не как сейчас. Нет. Общее мнение.

— Но…

— Все я сказал! Работайте! А я займусь тем, что вы забыли сделать! Надо все посчитать, взвесить и отправить гонца в Оливию, а также подумать, как мы изготовим все искомое в оставшееся время. Черт подери! Как можно было молчать? Как⁈

Возмущался Берослав.

Более детальный осмотр снаряжение ополченцев вскрыл еще больше недостатков в снаряжение. В том числе в совершенно неожиданных местах. Что вызвало острое желание еще раз все проверить у дружинников, тщательнее. И не зря…

Князь был до крайности раздражен. Ему хотелось этих «макак» просто поубивать. А они толком и не понимали, чего не так. Хорошо же все вроде бы…

Глава 8

171, травень (май), 25

— Милый, тебе не стоит так переживать, — массируя Берослава, приговаривала супруга.

Он млел.

Был с ней не согласен, но млел, отчего не хотел, чтобы все это прекращалось.

— Просто они всего лишь люди и могут оступаться. — продолжала она.

— Оступиться милая, — не выдержав, возразил муж, — значит, по неловкости поставить ногу в коровью лепешку. Или в лужу. А то, что они сделали — называется преступной халатностью.

— Но они же не знали! — воскликнула Злата, которая от супруга за эти годы нахваталась массы слов оттуда — из XX и XXI веков. Да и вообще — языковое влияние князя на свое окружение было колоссальным. Отчего речь аборигенов из окружения Берослава по словарному запасу удвоилась или даже более того.

— Что не знали? Что воины и ополчение должны иметь надлежащие брони, вооружение и снаряжение? Я им за эти три года об том много раз сказывал. Да все мимо ушей.

— То по дурости. Но не со злым же умыслом!

— Если бы не война я бы всех бояр заменил.

— Милый… зачем же так? Они же любят тебя и стараются.

— Вот не надо, не надо. По делам их узнаете их. И дела показывают, что у них головокружение от успехов. Еще несколько лет назад они были никто. А сейчас — цельные бояре. Вот и считают, что дальше им тоже будет сопутствовать лихая удача. Сами же стараться им не нужно.

— Но им же сложно!

— Им было сложно сказать, что они столкнулись с трудностями? Попросить помощи было так сложно?

— Да. Именно так. Попросить. Порой это очень сложно.

— Не верю. Не такие уж они и дикие.

— Я говорила с ними. Они все раскаиваются. И как один сказывают, что стыдно им просить было. Думали — сами справятся.

— Ну конечно… — покачал головой князь. — Ты им веришь?

— Им Рудомир верит и другие старые ведуны. И Бранур. Они ведь, как ты ушел в крепость, их очень пристально пытали расспросами. Да и сам погляди, как они стараются. Вон — ратников да стрельцов так гоняют, что те к вечеру буквально валятся с ног. И сами они туда же.

— Ну… не знаю…

— Они исправятся!

— Ты за них просишь, как за своих, словно они родичи, кровиночки.

— Я… — хотела было ответить Злата, но тут в дверь постучали, и почти без задержки зашел обеспокоенный Добрыня.

— Чего? — нахмурился князь, вставая с лавки, на которой лежал во время массажа.

— Гости у нас.

— Опять? Кто? Для ромейского конвоя рано.

— И тем не менее корабли ромейские. Только их мало. Меньше обычного. Что-то явно стряслось.

— Проклятье! — процедил Берослав и стал одеваться, охотно принимая в этом помощь супруги…

Минут через двадцать князь уже напряженно смотрел на Валамира — того самого гёта из родственников тещи, что вошел к нему в приемный зал. И вид у него был… хм… помятый. Причем изрядно. Даже с парочкой свежих шрамов на лице.

— Это кто тебя? — кивнул на них Берослав. — Кошку себе большую завел, что ли? Али женился неудачно?

— Пытали. — мрачно ответил он.

— Что случилось? — без тени юмора, поинтересовался князь.

— Первым делом явился я домой. Там конунг наш, дочь которого люба моему сердцу, под руки меня и принял. Подарки отнял, а самого пытаться стал. Говоря, что я соглядатай. Вот — рвал крюком. Железом еще прижигал. А потом продал в рабство.

— Экое гостеприимство. У вас так принято всех гостей встречать или только самых желанных?

— Прав ты был. — проигнорировал эту подначку Валамир. — Они тебя ненавидят. И всех, кто с тобой. Судя по разговорам, грезят вырезать подчистую.

— Даже так?

— Я мало что сумел узнать. То в яме сидел. То на веревке был подвешен за руки. То резали меня и жгли. Но по их оговоркам я понял — кто-то из наших, что на службе у ромеев, им рассказал, будто бы ты стоишь за всеми бедами маркоманов и квадов, а теперь начал колдовать, дабы сжить со свету еще и гётов.

— На службе, значит… мда… а имена? Ты знаешь, кто это?

— Нет. При мне его не называли по имени.

— А из рабства как ты выбрался?

— Меня в Виминациум продали. Через даков. А там — славян много, сразу приметили. Я ведь говорю свободно на вашем наречии. Вот и стали расспрашивать. Повели к какому-то ромею, тот выслушал мой рассказ. Много задавал вопросов. Всю душу почитай вынул. Видимо, не верил. А потом меня накормили, помыли, одели в чистое и повезли по Дунаю к морю. И далее в Оливию. Там как раз Жирята был с твоим посланием. Знал меня и подтвердил: не вру. Вот и направили к тебе, чтобы рассказал… да и идти мне, в общем-то, больше некуда.

— Ясно. А эти воины, которые пришли с тобой? Кто они? — поинтересовался Берослав, переведя взгляд на стоящего рядом с Валамиром излишне загорелого мужчину.

— Родичи твои из Александрии их наняли. Лучники это из Сирии.

— Как тебя зовут? — спросил князь у этого смуглого парня на латыни.

— Берия.

— Кхм, — закашлялся Беромир. — Как-как?

— Берия[228].

— Угу. Лаврентий Павлович?

— Нет. — невозмутимо покачал он головой.

— Жаль. Ну ладно. Сколько у тебя человек?

— Пятьдесят два, включая меня.

— Лучники?

— Да. Все…

Дальше этот Берия спокойно и обстоятельно ответил на целую кучу вопросов, обрушившихся на него от князя. Которому было интересно если не все, то очень многое в этой истории.

Оказалось, что в Средиземноморье есть два традиционных региона, которые поставляют наемников-лучников. Это Крит и Сирия. Островные имели короткие луки, выступая без защитного снаряжения, из-за чего были крайне полезны на флоте. Куда их в эти годы в основном и нанимали. А вот сирийцы выглядели намного представительнее.

Тут и большой композитный лук. Не ростовой, конечно, но по плечо уж точно. Быстрый и добротный, позволяющий работать тяжелыми стрелами, каковых на каждого имелось по четыре колчана в два десятка «пернатых дружков».

Это само по себе хорошо.

Прям очень.

Судя по всему, их лук получался, наверное, лучшим пехотным луком в истории человечества.

Под стать ему было и снаряжение. У каждого шлем парфянского образца и чешуя. Короткая и без рукавов, но чешуя. Ну и меч на поясе — обычная римская спата…

— А какие условия найма?

— Нам оплатили пять лет службы и обещали полное содержание за счет нанимателя.

— Пять лет⁈ — немало удивился Берослав. — Зачем там много?

— Наем очень опасный, таковы были наши условия. Деньги мы передали семьям.

Берослав покивал.

Получалось интересно, неожиданно и очень приятно. Осталось только понять — в чем подвох? Эти родственнички из Александрии могли на собственных кишках от жадности удавиться. А тут такой подарок…

* * *

А в это время шел сложный разговор где-то в Александрии…

— Все это очень странно… — медленно произнесла верховная жрица Исиды[229].

— После последнего разлива Нила вернулся мой человек. — ответил верховный жрец Сераписа[230]. — Он сопровождал купцов, что по осени ездили за бумажными деньгами. И ему довелось все увидеть своими глазами. Посмотреть. Пощупать. Его слова я и пересказал.

— Если все так, то он не человек. — заметил третий жрец.

— Местные уабы[231] тоже так считают, — ответил верховный жрец Сераписа свои синие с пурпуром одеяния.

— Воплощение?

— Кто знает. Очевидно то, что ему открыты многие тайны небес. И… — мужчина замешкался, доставая свиток. — Поглядите, какие знаки оставляет всюду[232].

— Интересно. — ответила верховная жрица Исиды, рассматривая зарисовки с пояснениями. — И ведь правильно их использует.

— Да. Мой человек этому тоже крайне удивился и попытался выяснить. Спрашивал многих. Уличенный в этом был приглашен к Берославу и долго разговаривал с ним, объяснив свой интерес удивлением и тем, что он сам из Египта.

— И что же?

— Он очень много знает про наши земли. Слишком много. Например, Берослав рассказал о том, как устроены внутренние помещения в пирамиде Хуфу. Более того, ему известно, что внутри никто не погребен. Но ее печати не вскрывали несколько веков.

— Что-то еще?

— Он много говорил про Рамзеса Великого, Эхнатона и почему-то сына последнего — Тутанхамона. Их правильные имена он не знал[233], но о жизни и делах недурно осведомлен. Настолько, что даже утверждает, будто бы Тутанхамон в спешке был погребен в маленькой пирамиде, засыпанной песками в Великом месте, которое он назвал Долиной царей. И что его погребение стоит неоскверненное — одно из немногих.

— Интересно… очень интересно… — словно кошка промурлыкала верховная жрица Исиды. — А это так?

— Кто знает? Впрочем, откуда дикому северному варвару вообще знать о наших древних правителях? Да еще такие подробности? Врет или нет — не знаю. Я пока смог проверить только то, что сын Эхнатона действительно был погребен в Великом месте. Однако ныне его гробница сокрыта, и никто не знает, где она.

— А что еще он говорил? — подался вперед один из высокопоставленных жрецов.

— Он проповедует. Не всегда явно, но последовательно. — произнес глава культа Сераписа и, достав запасенные свитки, начал вещать. Дополняя записанное там тем, что ему передали на словах.

И про дела.

И про речи.

В первую голову касаясь богословия, которое выглядело довольно интересным. Тут и очень необычная концепция творения. И параллели, позволяющие поставить знак равенства между Сераписом и Перуном, а также Исидой и Зарей. При некотором желании. Ну и главное — новый, важный инструмент управления, связанный с многократным перерождением и клятвами.

— Нет рабства безнадежней, чем рабство тех рабов, себя что полагают, свободным от оков. — процитировал Берослава[234] верховный жрец Сераписа. В переводе на греческий язык, разумеется.

Именно греческий, так как все жречество со времен расцвета державы Птоломеев либо прямо являлось греками, либо представляя собой эллинизированных аборигенов.

— Интересно, — покивала верховная жрица Исиды. — А чем ему не нравятся рабы?

— Тем, что они не станут стараться. Ради чего? Ради кого? Таких сложно заставить хорошо трудится.

— Хм… в этом что-то есть.

— Ну и главное — клятва. Он настаивает на том, что нужно возводить в высшую ценность соблюдение данного слова, связывая это со спасением души.

— Опасная игра. — недовольно покачала она головой.

— Опасная. Но ведь жрец Сераписа всегда сможет от нее освободить. Не так ли? — улыбнулся мужчина.

— А что останется нам?

— Уверен, что правильная молитва и богатые жертвы, вознесенные к Исиде, супруге Сераписа, позволят также найти повод смягчить вину перед богом. Согласись — держать в своих руках измены и изменников бесценно.

— Как для нас, так и для императора. — добавила жрица.

— Именно. Именно, моя милая.

— Интересный человек этот Берослав. Как ты думаешь — пророк или воплощение?

— Воплощение. В этом нет никакого сомнения.

— А кого?

— А вот великая тайна. Мне порой кажется, что в нем воплотился кто-то из древних. Тем более что местные уабы говорят, будто бы он владеет каким-то языком, на котором никто из ныне живущих общаться не может.

— Быть может, это язык богов?

— И такое возможно. У Сераписа, по его словам, есть Красные чертоги. Что-то очень похожее на поля Элизиума, куда бог помещает души в качестве награды за благие деяния и праведную жизнь. И там наверняка как-то надо разговаривать. Полагаю, что он говорит, как раз на этом языке. И через обитание в тех полях и знает так много всего. Ибо отправился он на землю не через рождение, а через воплощение в смертном.

— Даже так?

— О! Это местные любят особенно обсуждать. Он вроде как умер, утонув в реке. Однако очнулся и выплыл, оказавшись после этого события совсем другим человеком. По словам некоторых, Берослав даже ликом стал меняться. Будто кто-то натянул чужую шкурку, и она, обминаясь, стала принимать вид гостя.

— Звучит опасно.

— Очень. Впрочем, его слова и дела в наших интересах, позволяя укрепить могущество богов, которым мы служим.

— Без всякого сомнения, — покивала жрица.

— Поэтому… я бы предпочел отказаться от поддержки нашего общего приемного дитя, — неопределенно махнул он рукой. — Разве явление Берослава не послание небес. Я думаю, что боги не хотят, чтобы мы воплощали задуманное.

— Ты уверен? — нахмурилась жрица. — Столько уже сделано и нами, и нашими предшественниками.

— Если мы предложим императору это новое понимание Юпитера — он охотно пойдет нам навстречу. Ведь оно дает ему главное — контроль за изменой. Не сразу. Но будь уверена — его наследники уже смогут пожинать плоды правильного выбора. Да и людям доносить грех проще. Нарушил клятву? После перерождения станешь портовой шлюхой и сгниешь заживо от всяких болезней, после недолгой, но насыщенной и полной страданий жизни. А если совсем грешить станешь — так и вообще, будешь прозябать сотни, тысячи перерождений навозным червем, пожирая веками говно. Согласись — это намного проще и понятней, чем то, что мы сейчас поддерживаем.

— Нужно поговорить с императором. — задумчиво произнесла она.

— Это не так просто. — возразил жрец Сераписа. — Он ныне поклонник Митры и сквозь зубы терпит иных богов. А встреча нужна интимная. Чтобы никто под руку не лез и позволил хорошо все обсудить. Да и так — вряд ли он уступит уговорам.

— У меня есть кое-какие мысли. — холодно усмехнулась верховная жрица Исиды…

Глава 9

171, травень (май), 29

Двое играли на банджо.

Что-то очень незатейливое и веселенькое.

Эти бывшие рабы-музыканты уже год осваивали сию «бренчалку». Как могли. Но после лиры привыкание к новому инструменту шло непросто. Тем более что и репертуара не имелось под него.

Берослав пытался им что-то напеть по памяти, а они сыграть. Память его в этом плане подводила. Регулярно. Как и навыки пения, из-за чего дела шли медленно. Но шли. Так что сейчас этот дуэт исполнял что-то отдаленно похожее на «О, Сюзанна». Князь где-то слышал этот мотивчик в прошлой жизни, видимо, в фильме, вот он и отпечатался в памяти по какой-то неведомой причине…

— Славно у них выходит, — хлопнув Берослава по плечу, произнес Борята. — О как! Слушаю их и прямо легкость да веселие просыпается.

— А не ты ли ворчал, когда мы с этим возиться начинали?

— Был неправ. — расплылся в улыбке боярин. — Экое диво! У нас ведь с… как ее?

— Музыкой?

— Да, с музыкой все было скудно. На дуде дудели, да иное что. Но все без огонька и не для потехи.

— А зря.

— Теперь вижу, что зря. Да ты и нас пойми — по-старому ведь иначе все было. Сложно нам.

— Ты про ополченцев?

— И про них тоже… — тяжело вздохнул Борята. — Переживают бояре и не токмо они. Сказывал ты нам. Много раз сказывал. Все уши прожужжал. А мы отмахивались, мыслили — пустое.

Князь промолчал и уставился на музыкантов и их банджо. То есть, по сути, небольшие барабаны с ручкой да струнами. Слушать Боряту он не хотел, так как тот затеял очередной бесполезный разговор. Берослав сам тему с того дня старался не поднимать. Просто работал, пытаясь компенсировать пробелы. Знал, что на вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?» одновременно ответить невозможно.

Просто никак.

Из-за чего виновных он накажет потом. Может быть. А сейчас нужно пытаться каждый час, каждую минуту использовать с пользой, дабы лучше подготовиться к предстоящей кампании.

Дротики ковали ученики, они же отливали чугунные и обжигали керамические пули для пращи. Много. Вот прям реально очень много и единого образца.

Женщины Берграда перешивали ополченцам и дружинникам неправильно сделанную одежду и всякое иное снаряжение. И даже обувь. Обувь!

Вместо деревянных ботинок перешли в вариант римских кальцей, которые шила небольшая мастерская из пяти работников. Этакие ботинки с высоким голенищем на шнуровке и толстой, многослойной подошвой, подбитой кучей гвоздей с выступающими шляпками. Из-за чего и ногу они держали хорошо, и сцепление с землей получалось славное.

В них оказалось сильно лучше в походе.

Вот прям кардинально.

Кломпы же оставались бытовой обувью, в том числе для межсезонья и зимы. Но… Решить-то решили. И все согласились. Только изготовление кальцей на местах саботировали. Хотя Берослав специально «выписал» у римлян рабов, умеющих их ладно шить. И даже выделил каждому клану по одному такому мастеру. А они вот так поступили…

Глупо вышло.

Смешно.

Обидно.

Хотелось палку об спину бояр да местных ведунов обломать, да не одну…

Ну и доспехи.

Стеганный гамбезон также оказался не у всех. А даже где числился, не всегда имел адекватный вид. Грубо говоря, его делали с пересказа и не всегда толкового. Из-за чего много ополченцев выглядело словно бомжи какие-то или хипстеры. И не только на вид. Защитные качества и удобства использования такого рода стеганок, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Вот их и перешивали.

Параллельно князь пытался решить вопрос с доспехами нормальными. Все же тряпка — это тряпка.

Как-то так получилось, что, закрыв свои базовые потребности в кольчугах, Берослав не терзал римлян, позволяя им поставить нужный объем броней роксоланам. Оказалось — зря. И те все потеряли, и у него в запасах было негусто.

Вот он и кумекал.

Да только ничего в голову не приходило. Слишком уж мало времени оставалось. И если с корпусной броней что-то в теории можно было изобразить, то со шлемами…

Винить в этом было некого — Берослав не рассчитывал на то, что рас роксоланов так глупо подставится. А с опорой на полторы тысячи ладных всадников сильно рваться и не потребовалось бы. Пожалуй, что и ополчение не пришлось бы собирать. Сейчас же… вероятность вступления этих ополченцев в ближний бой взлетели до небес.

И что делать?

Разве что щиты.

Если плоские, то они их можно было выклеить намного быстрее выпуклых. Тем более что в «земляном городе», как он называл территорию, прикрытую землебитной стеной, уже имелась батарея из двух десятков щитовых прессов. После тяжелой весны 168 года щиты едва выдержали, оказавших крайне изуродованы и избиты. А потому внезапно потребовалось быстро и много их изготавливать. Вот и развернулись на вырост, так сказать.

В остальном же…

Берослав мог уповать только на Рим и на то, что тот сумеет найти в самые сжатые сроки четыре сотни броней. Хотя бы кольчуг и шлемов. Хотя бы…

Сам же он и его люди изготавливали метательные снаряды, сиречь боеприпасы. Потому как к этому он и готовился, в общем-то, пусть и не в таком масштабе.

Этим ныне и занимался, вместе со своими людьми.

Широко и богато.

Даже всякие специальные пакости «лепили», вроде махоньких полых керамических скорлупок для пращей с наполнением их смесью толченой горчицы с перцем. Дабы, раскалываясь при ударе, они давали облачко едкой для глаз и легких пыли.

Эти специи мало-мало уже завозили. Для еды. Так как Берослав устал уже от пресной пищи, поэтому и закупал как перец из Индии, так и горчицу, которую широко выращивали в бассейне Средиземного моря[235]. Вот сейчас эти невеликие запасы мололи, перемешивали, и старались изготовить импровизацию на тему химического оружия.

Против толпы — самое то.

Раз-раз и натиск сорвался, так как дышать темно и воздуха не видно. Местные же воспримут как колдовство — не иначе.

В дополнение к ним делались и снаряды побольше, которые глазировали и заполняли древесным спиртом. Да, не напалм. Но на безрыбье и такое сойдет…

— А может, ну его? — сменил зудящего Боряту «мухомор».

— Ты о чем?

— Ты же сам сказал, сколь много германцев придет. Тысячи и тысячи. А ну как они нас сомнут?

— И что?

— Может быть, ополченцев не мучить? А дружинникам отправиться на катамаранах в набеги? И все лето терзать супостата? А потом еще и еще, не давая им продыха.

Князь промолчал.

— Да ты сам подумай. Вот налетели дружинники на стоянку гётов али квадов. Закидали их дротиками да пилумами. Или даже нахрапом навалились, перебив всех. И сразу же ушли. Почти четыре сотни ратников в кованом железе. Кто против них устоит?

— И много ты так думаешь навоевать?

— Сам же говорил, что так можно.

— Со слов Гатаса и Валамира у гётов и квадов вся знать и их дружины ныне конные. Лошадей-то они много захватили. А после разгрома роксоланов — они еще и кованые все. Совокупно их около двух, ну… до трех тысяч.

— И что? Они ведь размазаны тонким слоем по большому простору.

— Валамир другого мнения.

— Он может врать.

— Ты сам видел его раны. Гёты слишком простой народ, чтобы устроить столь коварную и сложную хитрость. Да и сам Валамир. Его трясет от ненависти. Он жил с нами больше двух лет. Скажи, разве он раньше притворялся в таких вещах.

— Нет, — нехотя ответил Рудомир. — Валамир вообще едва ли способен к притворству.

— Поэтому я доверяю словам. А они безрадостные. Я рассчитывал на то, что все германцы, вторгшиеся в земли языгов, окажутся разобщены. Но покамест они держатся вокруг трех великих конунгов. Это значит, что в руках каждого порядка тысячи кованых всадников.

— У них нет таких славных катамаранов.

— Нету, верно. — охотно с ним согласился Берослав. — Только реки редко текут прямо. Довольно часто они петляют. Из-за чего всадники могут нагнать плывущих по реке. По узкой реке же… это очень опасно. Там ведь и стрела перелетит, и копье. Да и, пожалуй, если всадники ринутся в воду — не утонут.

Рудомир промолчал.

— Понял?

— Как тут не понять? — хмуро ответил он.

— Если наносить разрозненные удары, то тут, то там — уйти вполне можно. Но эти проказы их не остановят, скорее разозлят.

— И ослабят.

— Едва ли, потому как продлится это недолго. Будь уверен — по весне ближайшей они всей толпой к нам и пойдут. А роксоланы заключат с ними союз.

— Это еще почему?

— Если я правильно понял слова Валамира, германцы считают врагом меня, а не их. Будто бы это именно я языгов накрутил, а потом роксоланов. Так что… — развел руками князь. — Признаться, я вообще не удивлюсь, если Гатас переметнется на их сторону.

— У него от их руки погиб отец.

— Он еще слишком юн умом, и мать легко сможет настроить его нужным образом.

— А как же клятва?

— Достаточно будет тем, кто ее дал, не выходить в поход. После моей смерти она утратит свою силу. Да — скользко, но возможно.

— А может нам вообще не спешить? — спросил из-за спины Вернидуб, который внимательно слушал их разговор.

— Чтобы что?

— Вон какая у тебя броня ладная. Если ратников в нее одеть, крепость их сильно возрастет. И в обороне мы сможем принять германца в наших лесах.

Князь задумался.

Прокатный стан, который он по прошлому году запустил, использовался для изготовления прутков. Из которых делали всевозможный крепеж, сиречь метизы: от гвоздей и заклепок до скоб. Нужда в них из-за бурной стройки была невероятная. Ну и наконечники, конечно, так изготавливать получалось сильно легче.

Когда же Берослав узнал о предстоящей кампании — крепко напрягся. И сделал себе что-то отдаленно похожее на персидский тип зерцального доспеха — чахар-айина. Ну того, из будущего. Так-то здесь его еще даже в проекте не имелось.

Передняя деталь — считай прямоугольная доска, что шла от пояса до шеи. Со спины такая же. А по бокам стояли маленькие ставки покороче, чтобы руки могли свободно двигаться. Ну и сверху два широких плечевых ремня — так-то из толстой кожи, но покрытые плитками крупной чешуи.

Так вот — все эти пластины не выковывались монолитом.

Нет.

Берослав прокатывал на своем стане полосы. И склепывал их, укладывая с небольшим нахлестом.

Поначалу он, конечно, попытался выковывать эти «доски» целиком. Молот-то водяной уже имелся. Но это оказалось не так-то просто. Ему ведь требовалось сделать тонкий лист, как можно более равномерный. Вот он и рвал заготовки одну за другой, пока не психанул и вот так не попробовал. Конечно, цельный кусок стали намного лучше. Но и так — получалось отлично. Проверка показала — пилум не пробивал такую «доску», равно как и сарматское копье. Поэтому князь и решил делать пока такие наборные элементы.

На прокатном стане получая полосы. Потом на малом молоте пробивая в них отверстия на простенькой оснастке. Далее нормализуя долгим отжигом, насыщая углеродом в угольной пыли, закаляя и собирая на заклепках. Совокупно на все четыре детали сил и времени уходило куда как меньше, чем выковывать всего лишь одну переднюю «доску» целиком.

Князь эту технологию опробовал.

Оценил.

Посчитал, что к чему.

И ему понравилось. Да только сразу в дело не пустил. Решил изготовить, опираясь на эту технологию, эрзац полных лат. С защитой и корпуса, и рук, и ног. Дабы можно было снять большую часть кольчужного прикрытия, облегчая и усиливая защиту. И только потом уже внедрять эту все массово — одевая так каждого дружинника…

— Что молчишь? — спросил Вернидуб, нарушая эту задумчивость князя. — Представь, что все наши дружинники будут в таких добрых бронях. Пробить их германцу станет очень сложно. Разве нет?

— У германца много легких войск. Мы вряд ли сможем их все сдержать. Они прорвутся по рекам и попросту вырежут наших людей в поселениях. Защищенные дома ведь далеки от готовности. — медленно и тихо произнес Берослав. — Понимаешь?

— Разве германцы не решатся на большой бой? Разве станут нас избегать?

— Если увидят, насколько крепко мы защищены, то постараются заманить в засаду или поймать «со спущенными портками». Когда же окажется, что не взять нас хитростью, перейдут к набегам. Они и ромеев так терзают. Нападают или из засады и большим числом, стараясь избегать больших битв.

— Значит их набеги могут увенчаться удачей, а наши нет. — буркнул Рудомир. — Как так?

— Их много. Сильно больше нас. И мы всюду не успеем. Кроме того, они могут себе позволить нести потери в силу своей многочисленности. А мы — нет.

— Проклятье… — процедил «мухомор».

— Согласен. — кивнул Берослав. — Оно самое.

Вернидуб же промолчал, оглаживая бороду. Ему нечего было сказать, а нагнетать не хотелось. И так все ходили нервные…

Глава 10

171, червень (июнь), 5

— Да что ты ко мне пристал⁈ Не хочу я с этим спешить!

— А где мы тебя хоронить будем? — не унимался «мухомор».

— Ты хочешь ЭТО со мной обсуждать?

— Если ты умрешь, то с кем мне еще об этом поговорить?

Князь покачал головой.

Рудомир всем своим видом давал понять, что готовится к смерти Берослава. Видимо, так и не приняв ни идею похода, ни мотивацию, ни перспективы. Из-за чего порой выглядел очень неприятным в своей навязчивости и комментариях.

Да, сподвижник.

Да, помощник.

Но…

— Весеннее обострение — удивительная вещь. С ума порой сходят даже те, у кого его и не было отродясь. — пробурчал Берослав.

Рудомир нахмурился, силясь понять странную фразу. Он уже мало-мало русский понимал, но слабенько. Особенно когда касалось каких-то сложных контекстов и юмора.

— Не переживай. Это не про тебя. Ты, конечно, слегка умом тронулся, но не сильно. Обычные навязчивые идеи.

«Мухомор» нахмурился еще сильнее. Новая фраза на русском языке выглядела не более понятной, чем предыдущая, и только сильнее его запутала.

— Ладно. Давай поговорим. — перешел князь на местный язык. — Значит, ты хочешь все же строить храм сразу семи богам — септу? Может все же каждому богу свой храм?

— Каждому строить — сил не хватит. Да и где их ставить?

— Можно поступить ромеи и ставить их маленькие. Пять шагов туда, шесть сюда.

— Сам же говорил, что так делать нельзя. Что это пренебрежение и боги такое не прощают…

— Папа! Папа! — крикнул сын подбегая.

— Почему ты один? — напрягся Берослав, охотно отвлекаясь от беседы про строительство храма. — Где мама?

— Бабушка с лестницы упала. Ногу сломала. Я к тебе побежал.

— Мама направила?

И тут, словно в ответ, раздался громкий крик Златы, зовущей сына. Причем такой — с надрывом. По тону было видно — она сильно встревожена.

— Пойдем, — взяв ребенка за руку, князь направился в цитадель.

Да вот беда — Рудомир отправился следом.

И ведь не прогонишь — дело-то серьезное. Мила играла большую роль в жизни крепости. На ней «висели» многие хлопоты по быту. Поэтому «мухомора», выступающего в роли этакого коменданта города, должно посвящать во все детали подобных проблем.

Вошли.

Рядом с Милой уже возилась Дарья и ее ученицы. Здесь же, у узкого окна стояла старшая ведьма Зари.

— Как же тебя угораздило? — спросил князь, подходя к теще.

— Да сама не знаю, — виновато развела она руками. — Стояла на лестнице. И тут словно кто-то толкнул в спину. Как у пала — поглядела — вокруг никого. Наваждение, не иначе. Как такое могло случиться?

— Это Боги. — серьезно произнес Рудомир.

— Причем тут они? — нахмурился Берослав.

— Ты обещал поставить им земной дом — храм. И теперь тянешь, уклоняешься от выполнения обещания.

— Уклоняешь? — хором переспросили обе ведьмы.

— Почему? Нет. Я просто не хочу начинать перед походом.

— Наоборот! — взвилась Дарья. — Такое дело начать, что жертву великую принести!

И загалдели.

Все.

Вообще все, выступая с осуждением князя. В разной степени суровости и решительности. Но выступая. Отчего Берославу даже как-то не по себе стало. Он как-то и позабыл, насколько специфично мышление этих лет. Для аборигенов боги были вполне материальны. А от их расположения зависело если не все, то очень много. Во всяком случае, им так казалось.

Вот парня они и качали.

Напоминая ему, что он — любимчик богов, проявляет такое неуважение к тем, кто взял его под опеку. Да и вообще — неблагодарная скотина, не иначе. Из-за чего может подвести под гибель войско. И что тому, кто не уважает богов, могут и с княжения снять.

— Стойте! — рявкнул князь, перебивая этот словесный поток. — Я не отказывался! — с нажимом произнес он. — Я просто не хочу оставить недоделку. Вдруг меня убьют?

— Ты разве не понимаешь? — предельно серьезно спросил его Рудомир.

— Что именно?

— Богам угодно, чтобы ты это сделал. И ежели начнешь, то точно не погибнешь и, быть может, даже избежишь поражения.

Князь на него посмотрел.

Внимательно.

Прямо в глаза.

Ни тени сомнения или лукавства. «Мухомор» искренне верил в то, что говорил. И остальные вон поддакивать стали.

А ему не хотелось.

Просто не хотелось.

Поначалу-то загорелся, а потом словно внутри какой-то здоровенный червяк елозить начал, вызывая дискомфорт от одной мысли о строительстве языческого храма. Не сказать, что Берослав был богобоязненным человеком. Да и, пожалуй, даже верующим. Нет. Он жил в парадигме научной картины мира, принимая, что науке есть еще куда расти и хватает белых пятен. Христианство же воспринимал как элемент культуры и основы морально-этических ориентиров в той среде, в которой он сформировался как личность. Но…

Если бы он оказался не в разгаре II века, а лет на двести попозже, то без сомнения бы начал плотно работать с христианством. И вряд ли ему помешало бы что-то строить храмы. Сейчас же эти игры с христианством попросту не представлялись возможным. В сущности, в глазах Рима, такой шаг выглядел бы до крайности странным. Тем более что с иудаизмом, веткой которого покамест христианство и являлось, у императоров складывались ОЧЕНЬ непростые отношения.

Тут и знаменитая афера[236], из-за которой пришлось вводить войска в Иудею, что закончилось сносом Второго храма. И последующие проблемы, включая подрывную деятельность на местах. Ведь для иудеев все окружающие были язычниками и людьми неполноценными, включая римскую администрацию, со всеми вытекающими последствиями.

Да и христианство 170-х годов было еще очень далеко от того, каким оно помнилось Ивану Алексеевичу по прошлой жизни. Святое писание все еще не утрясалось, а Святого предания попросту не существовало. Ну, почти. Да и в ритуалах с одеяниями все было иначе. Глянешь — не узнаешь. В сущности, христианство все еще оставалось ветвью иудаизма на всех уровнях, даже на философском, потому как не существовало даже Никейского символа веры…

Так что его ни принимать, ни использовать было нельзя. А все равно — какая-то червоточинка внутри его жрала и терзала. И если с проповедями и учением богословским он особо не тревожился. Воспринимая это все скорее, как игру. То с постройкой храма возникало ощущение, будто он предает свое и своих.

И вот он стоял сейчас задумчивый и нахмурившийся.

А от него требовали решения. Немедленного. С последующим исполнением. Его корежило внутри…

— Так что ты скажешь? — вновь поинтересовался Рудомир. — Начинаем строить?

— Да. — закрыв глаза, произнес князь.

Не сразу.

Очень не сразу.

Просто в силу того, что пересилить это внутреннее раздражение и неудовольствие было очень сложно.

Так-то к строительству септы все уже было готово.

Вообще все.

Даже привезенные римлянами три скульптора изготовили восковые модели статуй богов. Согласовав их облик с видением князя. Более того — скомпоновав композицию из них. Через что просто ожидали отмашки для отливки их в бронзе. Накопленной уже и отложенной. Равно как и золота с серебром, каковыми планировали статуи покрыть. Хуже того — стеклянные глаза уже изготовили на всех. Цветные такие. Под настоящие.

Проект самого храма тоже был готов.

Те же скульпторы его и продумали, вместе с князем.

Формально — обычная римская базилика в три нефа. Такие вполне уже строили, и ничего необычного в ней не было бы, если бы не готические идеи. Берослав предложил строить тонкие, высокие стены, чтобы поднять потолок как можно выше — чтобы больше воздуха внутри и больше торжественности. Подпирая их внешними ребрами жесткости и опирая сводчатые перекрытия на колонны. Ничего нового, как ни странно, во всем этом для римской архитектуры не было. Просто не применялось в таком сочетании и для таких целей.

Берослав «топил» за готику не из-за желания сделать септу красивее. Нет. Просто чтобы затянуть проектирование, а потом и строительство. Но… что-то пошло не так. И старший скульптор, имевший к тому же и опыт в архитектуре… «не оправдал надежд князя» и быстро сделал проект, чем вызвал скорее раздражение, чем радость. Так что теперь по плану будущий храм… септа, должен был иметь вид этакой ранней готической базилики. Еще довольно толстостенной, ранней. Но все же принципиально более воздушной и высокой, чем римские постройки тех лет…

— Тогда надо освятить и благословить землю. — посветлев ликом, произнес Рудомир. — Завтра на рассвете. И завтра же приступим.

— Хорошо. — вновь нехотя кивнул князь.

— Ты это должен будешь сделать сам.

Берослав с трудом сдержался от нервной ухмылки. Постаравшись скрыть эту судорогу кивком. Получилось странно, но Рудомиру было плевать — он получил желаемое.

— Ромеи идут! — крикнул сын, сидевший весь разговор у окна. Чем немало разрядил обстановку.

Впрочем, ненадолго.

Старый знакомец — Маркус, который привел конвой, выглядел весьма озабоченно.

— Все плохо? — поинтересовался на латыни Берослав.

— У нас? Без всякого сомнения. Мы ожидали, что гёты и квады, заняв новые земли, угомонятся на какое-то время, но нет.

— Прям совсем?

— По нашим сведениям, эти германцы собирают три армии. Одна станет осаждать Оливию. Вторая пойдет на верхний брод тебя ждать.

— А третья?

— Не знаю. Никто не знает.

— Насколько они большие?

— Где-то тысяч по пять. Точнее не сказать.

— Посевную они провели?

— Нет, — покачал головой купец. — Это говорит о том, что они собираются идти дальше.

— Совсем нет?

— Может быть, где-то на закате посадили что-то. Но в остальных местах — режут скот языгов старый и живут с него. Двигаясь на восход.

— Плохо.

— Рекс Боспора выставил все свои войска к нижнему броду. Мы собираем в кулак доступные силы для защиты Оливии.

— То есть, нам вы не поможете?

— Мы посадим ауксилию на корабли. Ту, которая под началом твоего отца. И направим ее к верхнему броду. Надеюсь, она сможет помочь вам.

— И все?

— Твои родичи из Александрии сейчас ищут еще наемников.

— А это такая трудность? Император ведь сейчас ни с кем не воюет.

— Но он воевал и ранее выгреб всех, до кого мог дотянуться. Тот отряд сирийских лучников, который мы тебе переслали — и тот чудом нашли. Он ходил под рукой одного из богатых людей в Иудеи. Так случилось, что он умер, а его дети, поделив наследство, не смогли оплачивать их службу.

— Не договорились?

— Нет. Поэтому они за пять лет вперед и запросили. Переживая, что после кампании мы от них откажемся. Не поверили, что здесь все слишком тревожно и их можно и на двадцать лет нанимать, и больше. Это все с германцами быстро не утихнет.

— Мда. Хотел бы я взглянуть тому гаду, который германцев накручивал.

— Его уже ищут. Но, полагаю, он либо мертв, либо перебежал к своим.

— Того, кто стоял за ним, соответственно, найти не получится?

— Не совсем, — усмехнулся Маркус. — Но детали мне неизвестны.

— Что по поводу броней и шлемов? Мое послание дошло?

— Дошло, но нет, не успеем. Собственно, с этим конвоем и пойдем к верхнему броду. Иначе германцы проскочат на левый берег.

— Совсем ничего нельзя сделать с бронями?

— Их просто нет под рукой. Раньше осени не жди.

— До осени еще нужно дожить.

— Вот и я о том же.

— Император не собирается переходить Дунай?

— Чтобы что?

— В горах, что окружают старые земли боев, богатые месторождения серебра. Да и оборону держать так легче. В сущности, там на севере один проход только между горами боев и карпов. Поэтому достаточно двух легионов — один для запирания нижнего Дуная, а второй там — на севере.

— А через горы разве не пройти?

— На всех перевалах можно поставить крепости малые да сплошные стены, как на севере Британии. И держать их векселяциями или даже ауксилиями. Да и большие два прохода тоже можно перегородить, хотя бы валами в два-три роста. Так их держать получится многократно легче, чем сейчас Дунайскую границу. А это покой и благоденствие огромного количества земель.

Маркус поджал губы, думая несколько секунд.

— Почему ни бои, ни германцы не копали там серебро?

— Потому что не знали про него. Месторождение там чрезвычайно богатое, но его надо искать. Хотя и без него — удержание гор — важнейшая задача для обеспечения покоя на этих границах.

— Там живет много германцев. Их будет непросто покорить.

— Да, — кивнул князь. — Это верно. Поэтому их нужно расселять. Предлагать земли в Иудеи, Сирии или еще где. Желательно подальше друг от друга и в окружении враждебных им народов. Тем более что в связи с ростом индийской торговли было бы неплохо и восточный берег Красного моря взять под контроль. Иначе рано или поздно там начнет процветать пиратство. А кого туда заселять? Почему не маркоманов, подкармливая из Египта ради службы по прикрытию той границы? Жителей же с юга переселять куда-нибудь в Британию для борьбы с пиктами и беспокойными вождями бриттов. Например, с Верхнего Нила или Иудеи.

Купец молча кивнул, принимая информацию. Князь был уверен — кому надо он передаст.

А дальше…

Дальше все зависит от того, как Марк Аврелий отреагирует на эту новость. Вряд ли сразу начнет действовать, но пища для ума в любом случае — интересная.

Часть 2