Декабрь 1707 г. Тихвинский посад
Воевода беседою жалует
Над высокими вершинами елей выл, бросал снежную взвесь, верховой ветер, нагонял сизые облака-тучи, густые, клочковатые, словно ободранные злобным медведем-шатуном, не улегшимся вовремя в берлогу. В лесу же было довольно тихо, лишь медленно падал снег, покрикивали на лошадей возчики, да скрипели по наезженной санной колее полозья.
- Скоро и посад, господине, - оглянувшись, весело сообщил сидевший впереди здоровенный мужик в лисьем треухе и подбитом волчьей шкурою зипуне – карел Апракса Леонтьев.
Простой, с Озеревского погоста, крестьянин, Апракса немножко разжился охотою, да, выгодно продав куньи да лисьи меха на Тихвинских рядках, вырученные деньги в кабаках на прогулял, не пропил, а благоразумно вложил в дело - отправился с купцами в Занонежье и дальше, на соляные варницы в Поморские земли, где купил три мешка соли, которые надеялся выгодно продать, и уже на эти – довольно приличные! – капиталы купить кожи да пеньки, а уж ее… Вообще-то, кабы не война, так рванул бы Апракса в Стокгольм - Стекольны, куда местные тихвинские купцы наезжали частенько, правда, то было в ранешние, мирные времена, лет восемь тому назад закончившиеся. А так бы хорошо – купил в Стокгольме медь, привез – продал, потом бы кораблик зафрахтовал в Канцах, хороший шведский корабль с добрым шкипером, закупил бы опять пеньки, да меду, да воску, а в Швеции – опять медь, только уже изрядно… Так раз с десяток скатался – глядишь, и домик бы на посаде справил – двухэтажный, с большим стеклянными окнами и изразцовой печью! Не хуже, чем у богатеев Шпилькиных или Самсоновых, однако! Ну и что с того, что Апракса – карел? Хоть и раскольник, да, но, в вере своей раскольничьей нерадивый, и все, что царь-государь скажет – признает.
- Ух, господине Андрей Андреич – вот, поглядишь, какой я себе дом выстрою! Где бы вот только меди купить? А ведь куплю... куплю…
А медь этот парень у тех же шведов и купит, контрабандист хренов, - поплотней запахнув кошму – продрог малость – усмехнулся про себя Громов. – Только вполне может попасться, а тогда повесят, как пить дать – повесят. Ладно, его дело…
- Выстроишь, выстроишь, - покивал капитан-командор. – Только про налоги не забудь, про оброк монастырский, про барщину.
- Хэ! Батюшко! – подогнав лошадь, карел неожиданно расхохотался. – Эко вспомнил – оброк! Уж года три как обители – накось, выкоси! Теперь воевода Пушкин, генерал-губернатором присланный, все собирает – и оброк, и пятинный хлеб, и протчее! А допрежь-то Боголеп, архимандрит, аки зверь лютовал! Ничо…
Достав из-за пазухи плетеную баклажку, Громов хлебнул водки – согреться – и потянувшись, зевнул, прикрыв рот ладонью. Всю эту историю о своевольстве архимандрита Большого Успенского монастыря Боголепе Саблине он уже слышал не раз, не только от Апраксы, но и от других обозных. Тихвинский посад и прилегающие земли с давних пор принадлежали монастырю, говоря учеными словами – крупнейшему местному феодалу – дравшему с подвластного люда семь шкур и еще восьмую – сверху, в результате чего посадские с увлечением бунтовали: жгли монастырские постройки, отказывались от барщины и оброка, захватывали земли а иногда и побивали монахов. Успенский монастырь, хранилище знаменитой Заступницы Иконы - Богоматери Тихвинской, православные погромить не осилили, а вот Введенскую женскую обитель все же спалили дотла, после чего обратились к генерал-губернатору Ингерманландии Александру Даниловичу Меншикову – попросили «сберечь людишек». Меншиков подумал – и сберег, напрочь отобрав посад от монастыря и подчинив его вполне светской власти – присланному воеводе Пушкину.
- И что, легче стало? – капитан-командор снова зевнул.
- Не-а! – весело отозвался Апракса. – Так же. Да еще постой - войска на зимних квартирах. Раньше на посаде один был хозяин – архимандрит, а сейчас – не пойми, кто – то ли воевода, то ли полковник.
- А кто полковник-то?
Обернувшись, возница почесал бороду:
- В том году был – Микола Иваныч Яковлев, из аглицких немцев, человек хороший, но, между нами говоря, тать, каких мало! За то и убрали… А кто новый нынче – и не скажу. Может, еще и не прислан.
- Яковлев, - невольно любуясь заснеженными кружевами деревьев, задумчиво пробормотал Андрей. – Аглицкий немец… Джексон, что ли?
- Да, по-ихному – так.
- Нет… такого не знал… ладно, посмотрим. До города далеко еще?
- Да скоро, господине, будем… А ну-ка… – карел вдруг напрягся и, скинув треух, приложил руку к правому уху. – Эвон, звон! Поди, к обедне благовестят.
Отдаленный колокольный звон, вдруг поплывший над лесом, услышали все – обрадовано переглянулись, засмеялись, а когда обоз спустился к реке, за которой маячили белые монастырские стены и луковичные купола собора, многие попадали на колени, принялись бить поклоны, креститься, благодарить Святую Заступницу Тихвинскую.
Путь с соленых варниц был долог и ох как непрост! Непроходимые лесные чащобы с буреломами, волки, не вымерзшие до конца болотины, а. самое главное – разбойный люд, едва не разграбивший обозников. Слава Богу, отбились, лиходеи оказались не столь уж и многочисленны. И все ж семерых пришлось схоронить в пути, в том числе и нанятого начальника стражи по имени Епифан Огуреев – бывшего стрельца, человека уже немолодого и в воинском деле опытного. Невдалеке от Заонежских погостов впилась бедолаге в шею шальная разбойничья стрела.
Этого-то вот Епифана и заменил Громов, не покривив против истины, сказавшись человеком воинским, к тому же, проявившим себя в первой же хватке с лихим людьми. Собственно говоря, и не было никакой такой схватки, Андрей просто грамотно расставил караулы, проинструктировал людей да и сам все время был начеку, так что сунувшиеся за поживою лиходеи, напоровшись на меткие выстрелы обозной охраны, сочли за лучшее ретироваться.
За то староста обоза Никодим Шпилькин – не из «олигархов», а из «молодших», небогатых Шпилькиных – зазвал «воинского человека Ондрея Ондреевича» в свой возок да напоил водкою, остатки которой сейчас булькали в баклаге.
Вообще, с этим обозом Громову здорово повезло. После ядерного взрывая – да, именно так! – молодой человек оказался в таких безлюдных местах, что поначалу опешил, пожалев, что не прихватил с собою тушенки. Взял бы в обе руки по паре банок… Впрочем, если так рассуждать, так и трелевочник неплохо было бы прихватить, тем более – газогенераторный. Выбрался бы на санный путь да ехал бы себе, подкидывая потихоньку дровишки… Если бы в снегу не застрял. Зато въехал бы сейчас на посад – с шиком! Все поразбежались бы… да, опамятавшись, подняли б на вилы… или, уж сразу отправили б на костер!
Громов, конечно, никакой обоз себе в помощь не планировал, просто собирался выйти к ближайшему жилью, попросить ночлега, а уж потом, по возможности, пробираться к Санкт-Петербургу – Санкт-Питер-бурху – еще никакой не столице, а одной большой стройке, на которой ухайдакалось до смерти немало мужичков. Да-а…жаль, гастарбайтеров не было, они-то хоть три бы Петербурга сварганили – причем очень быстро, правда, невполне качественно.
Поначалу обозные восприняли Андрея настороженно, все приглядывались, не доверяли. Да так и должно было быть – вышел вдруг из лесу черт-те кто – «возьмите, мол, с собою»! Мол, по царевой надобности в сии места послан, да вот, заплутал… Заплутал… А вдруг – засланный? Или – беглый? На ночь даже связывали, да караулили накрепко – Громов не возражал, хорошо еще – взяли. Под приглядом же поручили и посты ночные расставить- раз уж «воинский человек». Лишь после благополучно отбитого налета стали не то что бы сильно доверять, но уже по ночам не связывали, да обращались уважительно - спасибо и на том.
И вот, конец пути! Небесная просинь, выглянувшее из–за туч солнышко, сверкающий золотом снег. Монастырь, синяя обозная колея по замерзшей реке, с визгом и хохотом катающиеся на санках детишки. Монастырь – бывший угнетатель! - с «луковичным» собором и шатровой колокольнею, за нешироким – подо льдом и снегом - ручьем – посад: добротные деревянные дома со слюдяными – а многие, и со стеклянными – окнами, в центре, у площади, две большие деревянные церкви – Спасо-Преображения и Святого Никиты епископа, рядом – торговые ряды, улицы…
- Почти что шесть сотен дворов! – въезжая к рядкам, с гордостью пояснил Апракса. – И народищу – аж три с половиной тыщи!
- Мегаполис! – Громов расхохотался, с любопытством осматриваясь вокруг.
Капитан-командор одновременно и узнавал, и не узнал местность - вот здесь вот, между церквями, похоже, располагался Дворец Пионеров, а вон там, дальше – молочный магазин. А тут вот шла Новгородская…
- Слышь, Апракса, а вот там что за улица?
- Хо! – привязав к коновязи лошадь, карел подбоченился. – То – Большая Проезжая, а там – Белозерская. Вон дома-то – хоромины! – по красному от небольшого морозца лицу обозника на миг пробежала зависть. – Ничо! И у мня будут – не хуже.
- А ты, дружище, где ночевать-то содрался? К себе, в Озерево, поедешь?
- Хэ! В Озерево! – мужик аж передернулся. – Что там и делать-то? Люди там – страх один, одно слово – беспоповцы, федосеевцы. Хоть мне и родичи, а на порог не пустят, я для них – чужой, предатель, хуже шведа…
- А, так ты изгой, видать.
- Никакой не изгой! – обиделся Леонтьев. – Оброки господину воеводе плачу исправно, на то и грамотца есть. И повинности все отрабатываю сполна – и караульную службу, и повоз, только вот на постой мне никого не селят – избенка-то маловата, бобылья. Ничо! Вот выстрою дом – обженюся.
- Так у тебя и жилье на посаде есть? – тут же заинтересовался Андрей.
- Дак есть… Вона, на Романецкой, в кузнецкой слободке, - карел показал рукой. – Видишь, господине, две церковки? Та вон, повыше – Знаменская, другая – Фрола и Лавра. Так от них моя изба недалече.
- Холодно поди у тебя сейчас?
Апракса весело засмеялся:
- Не-е-е! Бабенка он-на присматривает.
- Так может, я у тебя пока поночую, - осторожно справился Громов. – Ты не беспокойся только, я потом заплачу, сколько скажешь.