- Не пустят его наши, - Фелофей поиграл желваками. – Поганец он, предатель. И сестрице его, деве непорочной и чистой, видеться с таким братцем - аки, прости, Господи, с диаволом!
- И что – никак нельзя Апраксе на нее посмотреть? Наверное, хочется – все ж сестра…
К вечеру беспоповца уговорили. И сам расстрига и братец его, звонарь, в религии оказались подкованными, причем – не только в официальной. Знали всех столпов раскола, в большинстве своем – соловецких старцев со всеми их учениками, в том числе и – Геннадием Качаловым, ведали и того что ближе – Феодосия Васильева из новгородской земли, озерские карелы как раз и были его последователями – федосеевцами, ничего «поганого» - даже брака! – не признающими.
Фелофей поначалу кобенился:
- Зря я с вами побег - бес попутал! Лучше б смерть принял мученическую, святую.
- Это в петле-то болтаться – святая смерть?! – хмыкнул Сморчок. – Тем более, не за веру, а за какую-то там драку. Ты почто драку-то затеял, беспоповец?
- Староста наш, святый отче, хомутами послал продавать, - старовер заметно смутился, видать, и впрямь, в обидных словах расстриги имелась какая-то сермяжная правда. – А тут ведь церквы сатанинские – везде!
- Но, но! Ты насчет церквей-то – не очень!
Купил хомуты – иду… Глядь – свадьба! Винищем всех зачали угощать…
- Ну, так и ты б причастился!
- Тьфу ты, тьфу ты, тьфу! То грех большой. Винопитие… да еще и свадьбы смотреть – беса тешить. Я и отвернулся – а тут они, с вином, с поясками погаными, песнями… Приставали, один в морду полез… Ну, тут уж я и не выдержал… Опосля – повязали.
Беспоповец вздохнул и развел руками:
- От так все и было. Не знаю – с чего вешать удумали, всего-то двоих и зашиб.
- Да-а, - расхохотался Громов. – Все с вами ясно, господин Фелофей - по обычной бакланке влетели, а гонору-то, гонору! Ну-ну… Тоже еще – святое дело.
Потом еще Сморчок словцо ехидное вставил, да брат его, Онфим – так старовера и уговорили – он хоть на черте верхом готов был ехать, лишь бы подальше от «мест поганых», к своим.
Показав беглецам, где брать дрова да крупу на кашу, звонарь отправился в обитель, и вернулся лишь к вечеру со смурным лицом.
- Плохи ваши дела! – поведал Онфим с порога. – Воевода в розыскные списки вас уместил. Биричи на площади седни читали, завтра по деревням дойдут – к нам тоже заглянут. А соседушки у меня глазастые…
- Так нам что, на ночь глядя уходить, брате?
- Чего ж на ночь-то глядя? – усмехнулся звонарь. - Завтра с утра. На рассвета за вами Апракса Карел на санях заедет. Нашел я его, Апраксу-то. Нашел.
Глава 5
Глава 5
Декабрь 1707 – январь 1708 гг. Озеревский погост
Едят ли медведи мухоморы?
Выехав со двора, сани спустились с кручи, заскрипели по заснеженной речке. Леонтьев, хлестнув лошадь, не выдержал, оглянулся:
- Ну. Фелофее… не чаял я тебя встретить. Разговоры можешь со мной не разговаривать, коли поганцем считаешь, одно спрошу – сестрица, Онфиска, как?
- Ничо, - приподнявшись в санях, односложно отозвался беспоповец. – Жива себе, не хворает.
- Года три уж не видел, - горестно покачав головой, Апракса снова подогнал лошадь. – Н-но, милая, давай.
Добрые сани у Леонтьева, не какие-нибудь там убогие волокуши-смычки, настоящие, на широких полозьях, ехать в таких – одно удовольствие: улегся себя на сено под теплой овчиною да знай спи! Правда, беглецам сейчас не спалось – не тот случай, Сморчок с опаскою посматривал назад, тревога его передалась и Андрею, и не зря – позади, с кручи, горохом посыпались всадники.
- Погоня! – громко охнул расстрига. – Ох ты ж ититна мать!
Фелофей поспешно закрыл руками уши – не хотел слушать ругань, поганиться.
- Ничо! Ежели до излучины не догонят – уйдем, - вновь обернувшись, Апракса обнадеживающе подмигнул и дернул вожжи. – В лес повернем, там дорог много, да и народу сейчас на посад много едет. Поди, сыщи. Нам бы токмо до излучины бы… Эх! Но-о, милая! Н-но!
- Успеем, - глядя на всадников, успокоил сам себя расстрига. – Должны успеть. Как бы они палить не начали!
Услыхав такое, Громов расхохотался:
- А и начнут, так что? Куда со скачущей лошади попадешь-то? В белый свет. Да и не сподручно – с фузеи-то, а пистолет – штука недешевая, не умаю, чтоб у них пистолеты были. Да и насчет меткости…
Что-то, просвистев в воздухе, впилось в сани…
Стрела!
Черт побери! Вот этого капитан-командор, честно сказать, не ожидал. Стрелой-то могли достать запросто – ежели умелый лучник… Вот снова свист…
- Пригни-и-ись! Откуда у них лучники-то?
- Дак татары служилые… Ой!
Сморчок вдруг схватился за шею, как-то очень ж нескладно и некрасиво дернулся… и на повороте, как раз на излучине, слетел с саней в снег.
- Эй, эй! – не зная, что предпринять, забеспокоился Громов.
- Сиди! – неожиданно выкрикнул Фелофей. – Ничем уж ему топерь не поможешь. Со стрелой-то в шее – никак.
Андрей и сам понимал что никак. Что не жилец расстрига, что, наверное, даже и к лучшему, что убитый – или смертельно раненый – так вот кстати свалился с саней. И все же, на душе стало вдруг как-то пакостно, противно, как будто какое-нибудь алчное ток-шоу случайно по телевизору посмотрел.
Снова засвистели стрелы, в большинстве своем – мимо, но одна все же впилась рядом с Громовым, задрожав в бессильной ярости опереньем.
- Н-но, милая! Н-но!
Едва миновали излучину, Апракса резко повернул сани к берегу, к лесу:
- Ничо! Я тут все дорожки знаю. Ничо.
Дорожка оказалась наезженной, сани шли ходко, а где-то впереди вдруг послышался крик:
- Хоп! Хоп!
- Встречные, - пояснил Леонтьев. – Дорожку требуют. Что ж, уступим…
Свернули в сторону, встали, пропустив небольшой обоз в дюжину саней… точно такой же обозец внезапно вынырнул слева…
- Ай, хорошо! – радовался карел, натягивая вожжи. – Ай, славно. Теперь они нас по следам не найдут. А дорог тут много – к Ярославскому тракту, к Белозерскому и дале – на Вологду, а еще – на Пашозерье, да на Оять.
- А нам-то куда? – поинтересовался Громов.
- Нам по Вологодскому. Ой, там ездят много.
Попутных возов за спиной не просматривалось, а вот встречных попадалось много – и одиночные сани, и целые обозы – все на посад, за торговлишкой. Соль мешками везли, да из заонежских погостов кожи, а из Ярославля юфть, из Москы – сукно, холстину да полотно из Ростова, из Устюжны – ножи, из Олнца – насошники, серебришко новгородское, псковское... Из свейских земель (несмотря на войну, контрабандой) – медь. еще железные крицы, да выкованные из них «уклад», да местный крестьянский товарец – те же хомуты, горшки да дичина с сеном – кто на что горазд. Славен тихвинский посад торговлишкою, вот и поспешал уже с раннего утра народец, погонял лошадей.
На минуту остановив лошадь, Апракса подошел к елке, рассупонил штаны, обернулся:
- Кажись, оторвались, парни!
Громов прислушался и, махнув рукой, с грустью покачал головой:
- Эх, Егорий, Егорий… несчастливая тебе выпала судьба… Ну, да будет земля пухом.
- Поехали, - справив свои дела, карел торопливо забрался в сани. – Никакая погоня в эти леса не сунется – оно им надо? Даже если и ведают, где искать, так до Озерева-то неблизкий край – четыре дня добираться, а то и все пять – как дорога. Так, для виду поскакали, постреляли малость… А приятеля вашего – жаль. Стрела-то – шальная.
- Без него б не ушли, - усаживаясь поудобней, негромко промолвил Андрей. – Не сбежали бы. Егорий весь острожек, как свои пять пальцев, знал. Ладно, что уж теперь говорить – судьбина. Поехали, друже Апракса, поехали…
Леонтьев стегнул лошадь, под полозьями саней вновь заскрипел снег. Вокруг стояли леса – почти непролазные, кондовые, с высокими соснами, буреломами и заснеженными хмурыми елями. Дорога шла по узкой реке, изгибалась хитрыми петлями, кое-где, спрямляя путь, переваливала через невысокие холмы, густо поросшие вербою и ольхою.
Ночевали по деревням – в гостевых домах, в харчевнях, у Апраксы деньжата имелись, тратил он их на беглецов не то, чтобы с удовольствием, а просто… Просто, видать, хотел все же встретиться с сестрицей.
На третий день узенькая речка закончилась – резко свернув к югу, дорога пошла лесами, болотами, пока не выбралась вновь на реку – поначалу узенькую, но постепенно расширившееся, так, что санный путь жался к крутому бережку – чтоб снегом не задувало.
- Вот Чагода-речка, - дернув вожжи, сверкнул глазами карел. – Родные места пошли… Скоро деревни наши покажутся, рощи-жальники…
Громов повернулся к своему сотоварищу:
- Ну, что Фелофей? Как нога?
- Ноет, - старовер тряхнул покрывшейся морозным инеем бородою и, усмехнувшись, неожиданно предложил:
- Ты вот что, Ондрей. Можешь у нас пока пожить, на погосте, в мирской избе. А потом, как уляжется все, и проберешься в свой Питер-бурх… Прости, Господи, язык словесами немчинными опоганил!
- Спасибо, - от души поблагодарил капитан-командор.
Конечно, отсидеться надо было, хотя бы пару недель, а то и месяц. Тем более, что на посаде-то это вызвало бы проблемы – к Апраксе первому б и пришли, обозный староста Шпилькин - мужик неглупый, быстро догадался бы, к кому направить солдат.
Так что Озерево – не самый плохой вариант.
- Со святым отче поговорю, - посматривая на клубившееся облаками небо, тихо продолжил раскольник. – Думаю, разрешит тебе на месяцок остаться. Заодно и веру нашу, истинную, узнаешь, может – и чего для себя решишь.
- Поживу, что ж, - Громов пожал плечами. – Только вот денег у меня нет.
- О том не беспокойся, - пренебрежительно отмахнулся Фелофей, - Ты меня от белы спас… и спасаешь – потом моя очередь. Нешто я тебе не помогу? Так не по-людски как-то.
- А вдруг не разрешит этот ваш отче?
- С чего б ему не разрешить? – старовер хмыкнул в бороду и хитро прищурился. – Коли ты ему скажешь: мол, хочу веру древнюю да истинную изведать. Как родного примет!