Вот тут Андрей рассказал – о грустном и страшном! – красиво, с прибаутками – потом как-то незаметно на пиратов перескочил, на корабли, на дальние страны…
Подростки стояли, раскрыв рты – никогда раньше ничего подобного не слыхали!
- Ой! Ха-ха! – не стесняясь, смеялась Онфиса. – Неужто, бывает тако?
- Да уж, бывает.
Подростки снова заговорили по-карельски. Потом Онфиса так же быстро перешла на русский:
- Да, думаю, можно позвать, да. Андрей Андреич! Знаю что грех, да… мы тут с девами, да парнями, собираемся иногда посидеть – летом за жальников, зимой – здесь, в пилевне. Просто болтаем, смеемся… Потом, конечно, поклоны кладем, молимся… Так ты б не заглянул к нам – рассказал бы про страны дальние?
- А чего б и не заглянуть? – хохотнул Громов. – У вас тут молодежный клуб, я так понимаю? Все правильно – подальше от взрослых завистливых глаз. Чай, святый отче или книжница Василина прознают – не поздоровиться никому.
- Так, Андрей Андреич – придешь? Хоть и грез то великий…
Молодой человек едва не рассмеялся в голос:
- Ну, так и быть, что с вами делать? Зовите – приду.
«Молодежный клуб» в старой пилевне работал не часто, обычно – по заветным или, как их еще называли – обетным – праздникам в честь возведения какого-нибудь обетного – оберегающего – креста. Целых четыре таких креста имелось вблизи деревни, их воздвиженье и праздновали. Взрослые степенные мужики молились, ходили в баню, женщинам же даже дозволялось улыбаться, а вот насчет спиртного никому – ни-ни. Хотя, бражку, конечно, ставили – в тайне от старца Амвросия и Василины, так же, тайно, и потребляли – и в такое-то время совсем не до молодежи было.
Заветы заветами, вера верой – а жизнь, есть жизнь. А без веселья, без радости, да пустьи без браги - это не жизнь, а сплошные затянувшиеся похороны, поминки по веселым песням.
Так оно везде – и у раскольников-староверов – тоже. Жизнь есть жизнь, и чтоб молодежь стаями не собиралась, да не веселилась – такого просто не может быть!
А веке в девятнадцатом, в двадцатом, поехали по староверческим деревням ученые люди – профессора со студентами. Обычаями интересовались, записывали – всякие там песни, сказки… а вот как дело доходило до тостов…
- Да что вы, господа хорошие – мы ж не пьем! – дыша в сторону трехнедельным перегаром, вешали лапшу местные мужики.
- Совсем-совсем?
- Совсем. Вера у нас такая, обычаи.
- Ай, какой хороший обычай. Против пьянства!
- И молодежь у нас хорошая – не шалит.
- Ай-ай-ай, как славно-то! Чистая, неиспорченная городскими соблазнами, молодежь, добродетельное население…
Записывали господа профессора-студенты все в свои блокнотики, от усердия перья-ручки ломали, а мужикам что ж – мели Емеля, твоя неделя! Что хочешь, можно наговорить – все проканает за правду. А после глядишь – и диссертация готова. Лапша дальше, по другим ушам, гулеванить пошла.
Вот и в Озереве случился обетный праздник в честь чудотворного – у Лошадиного урочища – креста. Все мужики туда, в урочище, с утра и двинулись – прибраться, вычистить снежок, благо денек выдался пасмурный, теплый.
А молодежь, улучив момент – на пилевню. И Громов с ними – рассказывал байки во всех красках, парни с девками от хохота валялись да икали. Про такое дело кое-кто тоже узнал – сосед Андрея, артельщик Федор, как-то ближе к вечеру заявился. Не так просто пришел, а якобы – по работе, с хомутом под мышкою.
Капитан-командор встретил гостя приветливо, наплевав на запреты, пригласил за стол.
- Да, посижу, - с неожиданной охотою согласился гость. – Грешным делом, люблю поговорить с человеком новым. Слыхал, ты, Андрей Андреич, с торговыми делами знаком?
- Немного, - молодой человек скромно потупился. – Вообще-то, я по военному делу больше, по морскому даже.
- Вот-вот, ты ж моряк, я от ребят слышал! – вскочив на ноги, Федор возбужденно заходил по избе. – Вот в том-то и дело, что моряк… в том-то и дело… И нет в том никакого греза, чтоб знающего человека о нужном спросить.
- Да ты не мельтеши, Федор, - прищурился Громов. – Ты спрашивай. И не сомневайся – чем смогу – помогу.
- Что ж, спрошу, - артельщик шлепнулся на лавку. – Вот, к примеру, корабль… огромный морской корабль – к нему, окромя мачт да веревок, может, еще какие причиндалы нужны? Ну, то, что и мы смогли б тут, у себя, делать.
- У себя, говоришь? – капитан-командор задумчиво забарабанил пальцами по столу. – Ну, много чего большому кораблю нужно. И навигационные приборы – их вы вряд ли потянете – и штурвал, и выбленки, стеньги. Да - и весла тоже!
- Неужто – весла? – неподдельно удивился Федор. – К чему ж огромному кораблю весла-то?
- А при каждом корабле еще и шлюпки – маленькие такое лодки – имеются.
- Вот так… вот, значит… - артельщик азартно потер руки. – А выбленки – что такое? Стеньги?
- Эх, да обо всем расскажу, Федя! Кстати, ближайшая к вам верфь – Лодейное Поле?
- Нам бы удобнее Олонец. Пусть дальше – зато там наших много. Понимашь, Андрей, только своим доверяю – лишнего не спросят, не обманут, не продадут. Опять же – на той неделе я как раз туда собираюсь – кое-кого навестить, да «благочестья» набраться. Сам святый отче благословил. Заодно б и предложил на верфях что-нибудь… знать бы токмо – что. С Олонца-то к нам на днях старца привезут, Зосиму Гуреева, благостный старец, уважаемый. А-то с олонецкими и поеду – вместе-то веселее и безопаснее.
Громов покачал головой: все-таки, какие разные он были, эти староверы-раскольники. Одни – чистые фанатики, как старец или Василина-книжница, другие вот, как Федор или Апракса – любознательны, предприимчивы, находчивы, на любое дело подъемны. Мануфактура у них, ишь ты! Развиваются, новые рынки сбыта ищут, у моря погоды не ждут и на Господа-Бога не уповают, сами шевелятся - недаром «менеджер» Федор на олонецкие верфи собрался.
Особо почитаемый старец Зосима выглядел нескладным, сильно припадающим на левую ногу, делом с огромной седой бородищею и впечатляющей плешью, темное, изборожденное морщинами, лицо его, с птичьим крючковатым носом, напоминало сморщенное печеное яблоко, маленькие и желтоватые, слегка навыкате, глазки, поглядывали на белый свет с нескрываемой злобою и фанатизмом, можно даже сказать – пылали, особенно, когда старец начинал что-то вещать. Образ дополняли сучковатый посох и соответствующая одежка – наброшенный поверх сермяжного зипуна темный засаленный армячок с длинными полами, подпоясанный, однако же, не простой веревкою, а кожаным, с железьями, поясом – татауром.
Приехавшего в большом, запряженном двумя парами лошадок, возке Зосиму встречали с почетом, Амвросий с гостем крепко накрепко обнялись, облобызались, старица Василина – глубоко поклонилась, собственно, кроме нее, женщин среди встречающих не было – только мужи. Как еще вчера поведал хлебнувший бражки Федор, почтеннейший олонецкий старче слабый пол не очень-то жаловал, считая всех «жонок и дев» бесовским отродьем, сотворенным исключительно на погибель.
Озеревский святый отче сразу же увел высокого гостюшку в свою избу – потчевал, да беседовал, предоставив старцу для жительства отдельные хоромы. Зосима, впрочем, синем не сидел – проповедовал в молельной избе неколько дней к ряду, стращал наступленьем антихриста да звал к огненному крещению, призывая устроить гарь да вознестись на небо.
Громов, конечно же, в молельню звал не был – не по Сеньке шапка! – однако, все, что там происходило, знал со слово Вейно, коему приехавший проповедник явно не понравился:
- Блажит, как умалишенный, посохом стучит, катается по полу, с губищ пена идет, будто у пса бешеного! – в красках расписывал юноша. – Мирским и саму царю проклятия шлет, а нас всех пожечься зовет, вознестися!
- Ага, пожжетесь, - усмехнулся Андрей. – На что тогда старец ваш с книжницами и всеми прочими жить будет? Сам-то Амвросий что-нибудь по этому поводу говорит?
- Говорит, - Вейно кивнул и прищурился, вполне похоже передразнив «святого отче». – Вознеситися великая честь, не всем, одначе, доступна-а-а! Токмо избранным… на кого Бог укажет!
- Ага… то есть, не все вознесутся, - хмыкнув, покивал Громов. – А Бог, как видно, указывать будет через старца Амвросия. Не худо придумано – всех сомневающихся да неугодных враз извести…
- Что-что? – не понял Вейно.
- Гари у вас раньше были?
- Да были, - подросток повел плечом. – Последняя – год назад, тоже вот, зимою. Дюжина человек тогда вознеслася, не токмо наши – и с других деревень тоже.
- А их вашей – кто?
- Николай Ракса, охотник, мужик хоробрый, злой, и две девы – книжницы Василины прислужницы. Она-то за них и хлопотала.
- Понятно, - пробормотал капитан-командор себе под нос. – Значит, эта старая сука тоже при делах.
- Что? – снова не расслышал Вейно.
Громов потянулся:
-Да так! Старец-то этот надолго сюда?
- Да нет, - дернул шеей отрок. – Ненадолго.
- Что, скоро уедет?
- Не уедет. Вознесется вместе с избранными – так он сказал. То для всех честь великая.
- Хм… - Андрей задумался, поскреб пальцами бородку. – Значит, и сам сжечься решил… ну-ну… А где обычно гари устраивают?
- В небесной ладье… в бане или избе, на которую святый отче укажет. Ныне покуда не указал еще.
В пилевне больше не собирались, опасно стало, так, болтали в мастерской, заведовать которой вместо уехавшего в Олонец Федора стал сильно хромавший Фелофей, особо в производственный процесс не вникавший, однако качество произведенной продукции проверявший строго и с полным знанием дела. Двое пареньков уже отведали его тяжелой ручищи, и гнать халтуру никому больше не хотелось.
Высокий гость мастерскую не посещал – кривился, плевался слюной – мол, бесовское дело!
Все работники даже выглянули на крыльцо, прислушались, как, потрясая посохом, блажил Зосима:
- Антихрист, антихрист! Горе вам, горе! Пожечь, пожечь все!
Святый отче Амвросий – кончено, сволочь, но совсем не дурак - вовсе не собиравшийся отказываться от столь прибыльного дела, насилу гостюшку успокоил: