- Что за ежики?
- Ну, колючки железные, что под копыта коней бросают.
- По-русски – «чесноки» называются, - улыбнулся Андрей. – И кто ж тебя надоумил ими запастись?
- Сама догадалась! – юная женщина фыркнула и сверкнула глазами. – Что я, дура, что ли? Не знаю, кто в лесах водится?
- Умница ты у меня, - Громов прижал супругу к груди, поцеловал, погладил. Потом негромко спросил:
- Как там судно?
- «Скайларк»? - Бьянка поправил одеяло. – А что ему сделается? Вмерзло в лед и зимует. Как все. Впрочем, боцман команде спуску не дает, не думай – вахту несут, каждый день палубу драют, мне как-то юнга, Лесли, жаловался – мол, строг боцман-то.
- Это хорошо, что строг.
- Вот и я ему тоже самое сказала. Вообще, он несчастный паренек, это Лесли, - вздохнув, протянула баронесса. – Из сервентов, белых слуг, а по сути – рабов. В Англии много прохиндеев - бродяжек на дорогах ловят, потом в колонии продают. Выгодное дело. Вот и Леса так же поймали, продали… И не его одного.
- Значит, абордажные сабли, - погладив жену по плечу, снова протянул Андрей. – Интересно, как они в тихвинские леса попали? Боцман с каком-нибудь судна в Петербурге втихаря толканул обозникам? Может быть. Почему бы и нет-то?
Лошади бежали ходко, за санями клубился снежок, оседая легкой золотистой пылью. Откинув рогожку, артельщик Федор нетерпеливо вглядывался вперед, бережно прижимая к груди заплечный мешок с полученными от корабельного мастера чертежами. Не забыть бы «лестовки» старцу Зосиме отдать. Не, не забудется – лестовки-то сами собой напомнят. Скорей бы домой, скорее!
Чем меньше верст оставалось до родной стороны, тем сильней хотелось быстрее приехать, обнять супругу, детишек, вручить нехитрые подарки, а потом засесть в избе с Фелофеем да прочими разумными мужиками – потолковать! Теперь можно и штурвалы для кораблей делать! А что? Токарные станки есть, чертежи – тоже. Ах, славно съездил, славно! Теперь дела пойдут новые. Корабли – одно слово!
Сани выскочили на последний прогон, на излучину. Слева показалась знакомая кривая сосна, за ней – жальник, святой крест, кладбище… А вот и родной погост! Большие просторные избы, спускающиеся с берега к реке баньки, на околице, за рябиновой рощей – амбары. Вон и старая пилевня, кто-то на лыжах идет – верно, с охоты.
- Ну, спасибо тебе, Иван, - привстав, Федор хлопнул по спине возчика – светлобородого мужичка в справном, подпоясанном цветным кушаком, армяке и теплой беличьей шапке. – Может, заедешь все же?
- Не, Федя, - возница отрицательно покачал головой. – Заехал бы, да хочу затемно в свою-то деревню успеть. А ехать-то мне еще далече да-ак! В другой раз загляну ужо.
- Заглядывай…
- Тпр-ру-у-уу-!
Мужичок придержал лошадей у заснеженной повертки, да, высадив артельщика, на прощанье помахал шапкой:
- Ну, бывай, Федор.
- Счастливого пути. Пусть тебе Господь помогает.
Скрипя валенками по снегу, Федор шагал в родную деревню, поглядывая на светло-синее, тронутое легкими облаками, небо, на покрытые снегом деревья, на крыши домов… на людей.
- Ого! Дядько Федор! Вернулся!
Первыми увидали пришельца игравшие на снежной горке ребята. Закричали, запрыгали, заголосили по всему погосту:
- Дядько Федор! Федор Артельщик вернулся!
Тут и взрослые подошли мужики:
- Ну, здоров, Федор. Как съездил?
И – еще до родной избы не успел дойти – жена (пусть невенчаная)… детишки… Обступили радостно.
Обнять жену на людях Федор не посмел – грех то, однако, торопливо махну рукой, бросил мужикам – мол, к вечеру приходите… Повернулся к своему двору, да, вдруг вспомнив, спросил:
- Старцы-то наши как?
Мужики сразу посмурнели, переглянулись.
- Много тут у нас случилось чего без тебя, - помяв в руке бороду, негромко произнес Фелофей. – Старцу Зосиме гарь нынче не дали сделать. Солдаты налетели.
- Господи, Господи! – артельщик ахнул.
- Амвросия-страца арестовали, да в кандалы – где теперь, Бог весть. А старец Зосима в леса подался – так и не словили антихристы.
- А книжница Василина?
- Книжница ничо. Здесь.
Как вечером рассказали мужики, люди воеводы Пушкина дознание произвели быстро и рьяно: управились за три дня. Допрашивали всех, даже детишек, а особенно – старца Амвросия, правда, тот и рта не раскрыл, лишь плевался – вот и увезли. Книжнице Василине предъявить ничего не сумели, а старец Зосима, коего солдаты считали убогоньким, пользуясь всеобщей суматохой сбежал, и куда – неизвестно. Как поговаривали в деревне – подался обратно в олонецкие леса.
- Ты-то, Федор, по пути не встречал его?
- Не, не встречал. Не думал, не гадал, что у вас тут эдак. А Зосиму старца просто так вспомнил – лестовки ему передать просили.
- А кто просил-то?
- Так, человек один…. Вейно! Ты, говорят, жениться решил? Ну! Чего покраснел-то? Дело хорошее. По весне надобно бревен нарубить – вам с Онфиской на избу.
О том, что сам артельщик Федор, недавно выбранный старостой, вспомнил про их избу, Вейно с гордостью сообщил суженой уже на следующее же утро, когда заглянул на обширный двор весьма присмиревшей после допросных дел книжницы. Тяжкой работой Василина девок не докучала, изо дня в день молилась, ходи к старому жальнику, святому обетному кресту клала поклоны истово, а все хозяйственные дела как-то сами собой делались – девки-то были не дуры. За Онфису радовались, загодя готовились к свадьбе, хоть и долгонько еще было ждать-то – в деревнях принято было жениться по осени, после завершения всех неотложных дел, к тому времени как раз сладили бы и избу. А для избы главное – лес, бревна – надо выбранные заранее деревья подрубить по весне, что б соки не вытекли, да на летнем солнышке высушить, а уж потом и сруб класть – дело не столь уж и хитрое, артелью-то за день-другой управиться можно.
На дворе книжницы девки рубили дрова, таскали с проруби воду больших деревянных ведрах. Увидав жениха, Онфиска не удержалась, бросила в снег коромысло, заулыбалась счастливо…
- Эй, подруженька! Ведра-то бери – старица на крыльцо вышла.
- Пошли, - быстро шепнул Вейно. – Провожу тя до реки.
- Ага!
Подхватив коромысло с ведрами, Онфиска вместе с другими девицами заторопилась к реке. Вейно оглянулся в воротах, поймав на себе пристальный взгляд книжницы, и, смущенно отвернувшись, поспешил скрыться с глаз.
- Гарпя! – зыркнув на девок, Василина подозвала служанку. – Вызнала чего про Федора?
- Вызнала матушка, - с поклоном прошептала Гарпя.
- А ну, зайди-ко.
Вернувшись в горницу, книжница уселась поближе к жарко натопленной печке и махнула рукой служанке:
- Говори!
Перекрестившись, ушлая кривобокая Гарпя быстренько пересказала хозяйке все сплетни, что ей уже с утра удалось насобирать по деревне – конечно же, в основном – о Федоре, это нынче была самая главная новость.
- Говорят, Федька-артельщик прелестные рассказки сказывал про антихристово житье на той поганой верфи, с коей богомерзкие дела делать решил. Проклясть бы его, Федьку-то, матушка!
- Погоди, - злобно прищурилась книжница. – Бог даст, ужо, проклянем. Токмо выждем, покуда успокоится все… А потом – гарь устроим! Устроим и уйдем… в леса непроходимые, в чащу – там новый погост утроим, про то, Гарпя, мне видение было! И ты, дщерь, в том селении новом у меня в первых помощницах будешь!
- Ой, матушка! – служанка озабоченно всплеснула руками. – Я ж премудрость-то книжную не разумею!
- И нечего тебе разуметь, - поправив глухой черный платок, спокойно промолвила Василина. – Правду сказать, для простых-то баб в той премудрости грех один. Достаточно того, что я древние книги ведаю – о том тебе и перескажу, чего ж еще боле? Так что там Федор? Не выспрашивал ли чего про старцев?
- Про обоих выспрашивал, матушка! – неумело скрывая радость, доложила Гарпя. – И про нашего святого отче, Амвросия-мученика, и про Зосиму-старца.
- Про Зосиму что вызнавал? – книжница нервно подергала пуговицу на глухом сарафане-китайке.
Служанка шмыгнула носом:
- Да ничего такого особенно не узнавал, матушка. Лестовки ему для старца передал кто-то.
- Лестовки?! – удивился Василина. - А кто? Кто передал-то?
- Да Бог весть кто, матушка. С Олонца кто-то, видать, святого старца знакомец.
- Да-а-а, в кущах тамошних наших много.
Поднявшись с лавки, Василина прикрыла глаза рукою, задумалась ненадолго:
- Вот что, Гарпя. Федор-артельщик-то в Олонце опоганился, с нечистыми мед-пиво пил, табачищем дышал, аки Сатана…
- Свят, свят, свят! – в страхе закрестилась служанка.
- С немцами-антихристами якшался, - старица многозначительно усмехнулась. – Теперь не знаю, как и грехи отмолит. А ведь лестовки-то святые при таком-то человеце опоганятся, так?
Гарпя поклонилась:
- Знамо, так, матушка.
- Негоже, чтоб святые вещи у поганца были! – повысив голос, Василина схватила прислоненный к печи посох, несильно пристукнула об пол. – Надобно, дщерь моя сладостная, лестовки те святые у Федора-поганца добыть. Ты напросись как-ни-то в гости, молитвы честь… Поняла?
- Поняла, матушка, - истова закивала Гарпя. – Добуду лестовки, не сумлевайся. Спасу от поганых рук. Ой, матушка! Как бы самой-то не опоганиться!
- Не опоганишься, - книжница успокаивающе улыбнулась. – То – дело святое.
- В точности все исполню, ничо.
Гарпя сделала все, как надо – уже через пару дней, к ночи, четки уже были у Василины.
- Так они там, запросто, на гвозде и висели, - довольно хвасталась прислужница. – Я их бочком-бочком – хвать! Никто и не заметил... Ой, матушка, грех-то!
- Говорила ж тебе – не грех! – книжница повысила голос. – Не грех, а святое дело. Ну, лестовки-то где? Давай!
- Вот они, матушка.
Четки показались старице несколько странными, большеватыми, грубыми, с каким-то непонятным и ненужным узором. Ну, да то Зосиме-старцу лучше знать, какие нужны бы. Ему ведь, лестовки-то… Вот и отдать, на то и уговор был.