лся той еще, в долг девок не дал, при этом еще и лыбился да обидно смеялся, мол, никто с тобой, Ерофейко, за так просто не ляжет…
- Ну, разве что Ешка рыжая с Шугозерья.
- Ешка? – Птицын даже обиделся. – И что мне все время эту ведьму суешь?
Пагольский в ответ заметил философично:
- Ведьма не ведьма, а в оном месте свербит – со всеми подряд и спит, корвища. И в долг, а иногда и так, забесплатно.
Вообще-то Ешку Евфросиньею звали, Ешка это уж так, прозвище – по слухам, жила она когда-то в большой семье на Кузьминском тракте, семейка была та еще, шалили на дорожках с кистеньками, купцов да постояльцев убивали, грабили, четверо братьев да старый дед, да еще Евфросинья – тогда сосем еще девчонка с ними. Потом дед на чью-то рогатину напоролся, а братья, с горя водкой упившись, сестрицу свою снасильничали все вчетвером, толокою, вот Ешка и сбежала от них в монастырь, но и там не удержалась, во грехи впав, на вольные хлеба, на посад, подалася, так и прижилась в корчме у Пагольского, Акулин ее не гнал – какой-никайо, а все ж девка доход приносила. Правда, далеко не всем нравилась, откровенно-то говоря – вообще никому. Рыжая, тощая, грудь –как у мальчика, подержатся не за что, тьфу! Вот только ежели в долг, или – по благорасположению Акулина – забесплатно... Дареному-то коню в зубы не смотрят… как и Ешке – на грудь или что там у ней заместо груди - ребра?
- Ну, пес с тобой, Окулинко, давай, зови свою Ешку.
- После три копейки отдашь-не забудешь! – ухмыльнувшись, напомнил кабатчик.
Ерофей вздохнул:
- Отдам, куда ж от тебя деваться-то? Э, рыжая! Ты со мной-то не иди – срам! Опосля в баньку. Кусточками, кусточками проберися, знаешь ведь, где банька-то, не впервой.
Гулящая ничего не сказала, лишь мотнула головой – волосищи свои мерзкие, темно-рыжие, словно конская грива, Ешка в косу не заплетала и под платком не прятала, так вот, косматою, и ходила, бесстыдница! Где ж с такой по одной улице-то идти? Что б все соседи потом вслед плевали?
В баньке оба забавлялись недолго – и приказчик был не особо силен, да эту рыжую-то тощую кошку, честно говоря, не очень-то и хотелось. Так просто, для веселия… Правда, Ешка все, что хочешь, делать с собой позволяла, не прекословила – так и тут Ерофей не велик выдумщик был.
- Может, поели бы че-нибудь, - надев поверх серой полотняной рубахи синий сарафан из посконины, гулящая искоса посмотрела на Птицына.
- Эк! – насмешливо прищурился тот. – Корми тя еще!
- Ну, хоть квасу-то дай, не жадись!
Девушка та-ак сверкнула своими зелеными, словно у рассерженной кошки, глазищами,
что Ерофей даже слегка испугался – мало ли что у этой уродливой корвищи на уме? Вдруг кинется?
- Ла-адно, уговорила. Добрый я человек все-таки! Ты в избу-то не ходи, здесь посиди – принесу.
Прихваченный с собой в баньку кувшинчик давно кончился, сам же Ерофей с устатку и выхлестал. Лишний раз спускаться к бане, конечно же, было лень, но… пусть уж знает гулящая широкое приказчика сердце! Да и… вдруг, пока туда-сюда ходится, чегой-то еще захочется? А девка-то пока еще тут, пусть и страхолюдина, но все, что надо, есть… окромя, конечно, титек. Дак и вечер уже, скоро и стемнеет, однако!
- Эта, что ли, избенка его? – оглянувшись, шепотом поинтересовался полковник.
Корней присмотрелся:
- Не, не эта. Вон та, убогонькая. Где рябина.
- Что-то как-то тихо, - свернув, посетовал Громов. – Наверное, никого дома нет.
- Так подождем! – залихватски улыбнулся поручик. – Явится приказчик домой, а тут – мы! Здрав буди, боярин!
Уваров, а следом за ним и Корней, хохотнули, хмыкнули, а вот Андрею шутка вовсе не показалась веселой, наверное, голова была не тем занята.
- Господин полковник, - писарь неожиданно повысил голос. – Надо бы с осторожкою: приказчик-то прижимист зело, вполне может засветло спать завалиться, чтоб зря свечки не жечь.
- Понял, - отрывисто кивнул Громов и обернувшись к поручику, тихо предупредил. – Не шуми!
- Да я и не…
- Тсс! Это что там внизу – баня?
- Баня, - подтвердил Корней. – Человечишко какой-то идет… Так он и есть – Птицын!
- А ну, давайте-ка скорее в избу, - живо сообразил Андрей. – Как войдет – хватаем.
Так и сделали: едва приказчик вошел, навалились, сбили с ног, руки за спиною связали, да, не говоря худого слова, усадили на лавку у печки.
- Только кричать не вздумай, - поиграв тускло блеснувшим ножом, сразу предупредил Уваров. – А на вопросы отвечай толково и вдумчиво, понял?
- Угу, - приказчик в ужасе выкатил глаза срывающимся голоском попросил. – Токмо не убивайте.
- Не убьем, - присаживаясь рядом, на лавку, усмехнулся полковник. – Итак, вопрос первый – на господина Самсонова робишь давно?
Ерофей вздрогнул, все же не ожидал подобного, думал – обычные тати забрались, сейчас начнут закрома шерстить.
- На Самсонова-то…
Поручик снова показал нож.
- А кто вы такие, чтоб про Самсонова спрашивать? – с неожиданной наглостью заявил Птицын. – Алферий Степаныч – человек на посаде не последний, и ему очень не нравится, когда про него всякие выспрашивают…
По знаку Громова, Иван отвесил приказчику звонкую пощечину, и, ухмыляясь, посоветовал не очень-то воображать.
- Не думай, что Самсонову до тебя будет хоть какое-то дело. Убили и убили – мало ли на посаде лиходеев?
Приказчик снова напрягся, скуксился:
- Золото все отдам, здесь оно, в избе – берите. А о Самсонове – верьте – не знаю ничего, да и как бы мог знать? Кто я, а кто он? Ну, не знаю, Христом-Богом клянуся, не знаю!
- Отроков зачем ему поставлял?
- Отроков? – Ерофей замялся, с тоской посмотрев в окно с выставленной, чтоб было не так душно, рамою, забранною, несмотря на убогость, слюдой. – Ах, отроков… Дак, Алферий Степаныч-то их, отроков, прикармливает, помогает бродяжкам. Широкой души человек!
- Благодетель, значит, - недобро ухмыльнулся Андрей.
Приказчик перекрестился на висевшую в углу маленькую, засиженную мухами, икону:
- Истинно так! Благодетель!
- И больше ты про него ничего не знаешь?
- Ничего боле! Клянусь! А золотишко вы берите – всю жизнь малую толику трудами праведными скопил, вон, в тайнике, за печкою. Сам-то гол, как сокол - боле ничего нету.
- Врет он все! – в окно вдруг заглянула рыжая взлохмаченная девчонка, настолько неожиданно, что стоявший напротив Корней в страхе отпрянул, а Ерофей зло прищурился. – Ах ты, корвища…
- Цыц! – отвесив Птицыну подзатыльник, полковник с интересом взглянул на девушку. – Ну, ну, говори.
- Настоящий-то тайник у него в бане, - презрительно усмехнулась рыжая. – Третий снизу венец. Покажу, если хотите.
- Ну, покажи…
- У-у-у-у! – резко озверев, Ерофей бросился было к окну, по всей видимости, имея намерение удушить тварь голыми руками… да был остановлен четким ударом поручика.
Скрючившись, приказчик упал на пол, завыл.
- Рот ему заткните, - негромко приказал Андрей. – Да берите собой – сходим к баньке, посмотрим… Ну что ж, прекрасная незнакомка, веди!
Еще не совеем стемнело, и, выйдя из избы, Громов, наконец, смог рассмотреть девчонку поближе – не вид лет довольно молода, лет пятнадцать-двадцать, рыжие спутанные локоны и, кажется, зеленые глаза, лицо красивое, худое, да и сама – кожа да кости, по меркам двадцать первого века – истинная красавица фотомодель, по здешним же понятиям – уродка жуткая, страшная, как смерть.
- Здесь, - обойдя поросшую густыми смородиновыми кустами баньку, девушка ловко выставила аккуратно подпиленный венец и, с трудом вытащив из тайника кубышку, грохнула ее оземь. Золотые и серебряные монеты, браслеты, драгоценные камни, играя, рассыпались по траве.
- Ого! – ухмыльнулся Громов. – Все, что непосильным трудом нажито?
- Коорвища-а-а-а… - без сил опустившись на траву, тихонько завыл Птицын. –Змеища-то… у-у-у-у…
- Цыц, - полковник легонько пнул Ерофея в бок. - Хватит ныть уже. В общем, так – казну твою мы не тронем… Не тронем, не тронем, можешь хоть сейчас ее обратно спрятать. Однако, на Самсонова ты нам не только полный расклад дашь, но и сам за ним для нас приглядывать станешь.
- Да рази я отказывался?! – в бегающих глазках приказчика вспыхнула надежда. – Да я завсегда… А о Самсонове – все, все поведаю… Отслужу!
- Отслужишь, куда ты денешься! – Андрей покачал головой. – Но, ежели девочке этой мстить вздумаешь…
- Что вы, что вы… Да, чтоб я…
- Короче, я сказал – ты услышал, - Громов обернулся к девчонке. – Тебя как зовут-то, рыжая?
- Ешка… Евфросинья.
- Нам зачем помогала? Долю хочешь?
Ешка презрительно фыркнула:
- Нужна мне его доля… Так, просто. Больно уж человечишко мерзкий. А вы, я гляжу, люди воинские… Просьбишка у меня к вам одна будет. Исполните?
- Так ты говори!
- Бою огненному мене научите, - сверкнула глазищами рыжая. – Из фузеи, из пистолета стрелять. Ножи-то метать я умею, а вот это…
Хо! – не выдержав, рассмеялся поручик. – Зачем тебе огненный бой, чудо?
- Время такое, - зеленый очи на миг свернули злобой. – Так научите?
Полковник махнул рукой:
- Научим, куда ж тебя девать? Ты что так смотришь-то…
Рыжая уже давно бросала на Андрея заинтересованные взгляды, а сейчас и вовсе застыла, как вкопанная! Может, знакомая? Раньше где-то встречались… Да нет, Громов бы такую красавицу не забыл.
- Ну? Что стоишь-то? Идем.
- У меня бабушка ведьмой была, - не сходя с места, тихо промолвила Евфросинья. – И я многое вижу. Такое, что простым людям не дается. И тебя, господин полковник, вижу… Чужой ты здесь, не отсюда…
- Ну, ясно, - усмехнулся Андрей. – Из Америки приехал.
- Не из Америки, - девчонка упрямо надула губы. – Из далекого далека. Из тех краев, каких еще и нету.
Вот здесь Громова проняло – ай, да рыжая! Все четко поняла, видать, и впрямь - ведьма!
- Вот что, девочка… Ты живешь-то где?
- А кто заплатит – у того и живу, - нагло ухмыльнулась Ешка.