Полковник махнул рукой:
- Теперь с нами пойдешь. Пока со слугами, в людской, поживешь… а там видно будет.
Птицын рассказал все, и даже того более – оказывается, через самсоновских приказчиков – не только через него – некие олонецкие купцы-староверы частенько передавали подарки своим единоверцам в Озерево, подарки всегда одинаковые – раскольничьи четки-лестовки, сначала их старцу Зосиме Гурееву слали, а потом – книжнице Василине.
- А старец Зосима-то в бегах, - задумчиво протянул Громов. – А лестовки – шлют. Может, у Василины с беглыми постоянная связь имеется? Ладно, слава Богу, есть, кому за тем проследить… Вот что, Птицын…
- Слушаю, господин полковник! – вскочив на ноги, приказчик угодливо вытянулся. – Как еще из Олонца что-либо передадут – сразу сюда тащи, понял?
- Уразумел, господин полковник! Не сомневайтесь – сделаю.
Новый агент – Ерофей Птицын – поведал Громову немало интересного относительно коммерческих затей местного олигарха и теневого городского главы Алферия Степановича Самсонова. Контрабандную медь, конечно, доставляли из Швеции, на шведских же кораблях, что, не мудрствуя лукаво, вставали на якоря прямо на мелководье в Финском заливе, где-то районе будущих Комарова-Зеленогорска. Причем, эти шведские суда, на самом то дела принадлежали все тому же Самсонову, купившего их на подставных – честнейших подданных шведской короны – лиц. В капитанах – англичане да шведы, команда – как обычно - всякий полукриминальный сброд. Контрабандою возили из Швеции медь, обратно доставляли кож, пеньку, сало – стратегический, по тем временам, товар, запрещенный к вывозу строжайшим царским указом. И вот решили попробовать работорговлю, пока – своих отроков в сервенты продавать, а потом, кто знает, может, дойдет и до африканских негров – надо признать, размахи у тихвинского олигарха были весьма широкие, можно сказать - мировые! Этакий транснациональный спрут Алферий Степанович Самсонов! Денег – полным полно, замыслы – самые честолюбивые, что такому какая-то там Северная войнушка?
Был ли посадский богатей связан со шпионами? Вряд ли. Разве что мог использовать их, так сказать, на взаимовыгодной основе, но так, без предательства. Тут как раз такой случай, когда мухи и котлеты – отдельно. Хотя, с другой стороны, такой человек, как Самснов, всегда руководствовался только одним – выгодой. Выгодно ему было поддерживать шведского короля Карла? Пожалуй, да – шведы перли, как танки! Сам царь Петр все время пытался заключить с ними мир на любых условиях – и то была не трусость, а разумная осторожность. Правда, Карл отличался полной непредсказуемостью… что не могло не отпугнуть заранее просчитывающего все ходы олигарха.
Рыжая Евфросинья в воинской канцелярии прижилась, из людской, да со двора частенько доносился ее веселый хохот. Громову и его супруге она гадала в первый же день, точнее говоря – ночью. Налила в таз воду, села в одной рубахе, распустив волосы по плечам, окунула в воду веточки вербы, запела тихонько:
Верба, верба,
Верба хлест –
Бьет до слез.
Верба синяя –
Бьет несильно,
Верба бела –
Бьет за дело!
Допела, опустила голову… выхватив мокрые ветки, обвела в воздухе круг, ожгла взглядом Андрея:
- Спрашивай!
- Можем ли мы вернуться домой?
- Можешь, - ведьма прикрыла глаза. – Сам знаешь, как - корабль заколдованный, заговоренный…
- Знаю. Но мне надо…именно домой…
- Там и окажешься. Окажетесь оба.
- А почему раньше не выходило? – тихо поинтересовался полковник. – Не туда попадали… попадал…
- В ней все дело, - раскачиваясь, словно обкурившаяся анаши наркоманка, Евфросинья кивнула на Бьянку. – Она там, где ты свой – чужая.
- Так, значит, ив этот раз…
- Нет, - рыжая неожиданно улыбнулась. – Теперь в ней – часть тебя. Теперь – можете. Если Бог даст.
«Теперь в ней – часть тебя»…
Потянувшись в кресле, Громов улыбнулся, вспоминая ту ночь. Откуда рыжая узнала, что Бьянка беременна? Не особо-то еще и было заметно.
А вообще, эта девчонка – молодец! И с приказчиком помогла - надавила, и за избитым отроком Егорием ухаживала, как за родным братцем. Травы за посадом собрала, отвар варила, спину, рубцы смазывала – поставила парня на ноги, а ведь бедолага и не ходил совсем, после Карасаевского-то кнута отнялись ноги! Видать, гнусный татарин перебил все таки позвоночник…А вот Евфросинья отрока излечила, и довольно быстро. Сестрице его, Устинье, служанке, по дому во всем помогала – стряпал, стирала, воду в тяжелых кадках таскала, колола на дворе дрова – в общем, всю женскую работу делала. А как наловчилась стрелять! Драгуны только диву давались – из всего девка палила с примечательной меткостью – из фузеи, из пистолета, даже мушкет освоила с фальконетом!
А с какой нежностью относилась к Егорке! Вот и сейчас, поди, у него сидела…
- Ах, какой ты красивый, Егор! – поправив лоскутное одеяло, Ешка погладила отрока по волосам. – Лежи, лежи не вставай. Отдохни малость, тебе сейчас сил набираться надобно.
- И ты очень красивая, Ефросинья, - приподнявшись, улыбнулся Егор.
- Да ну тебя!
- Нет, правда-правда – очень. Я даже… - подросток неожиданно запнулся и покраснел.
- Ну, говори, говори, - подначила рыжая. – Говори, коль уж начал, не то осерчаю – уйду.
Парнишка испуганно дернулся:
- Нет, нет, не уходи, что ты! Я просто… просто поцеловать тебя хотел.
- Ну, так поцелуй, - с улыбкою наклонилась Ешка. – Чего ж ты?
И сам первой впилась в Егоркины губы, погладила паренька по плечам, по шее… не отпускала долго, а, как отпустила, стрельнул глазами лукаво:
- Ну, как?
- Сла-адко! Ефросиньюшка, а ты говорила – скоро мы с тобой в луга гулять пойдем. Там цветы - колокольчики, васильки, ромашки…
- Пойдем… денька через три, как окрепнешь.
- Ах… Ефросиньюшка, а можно, я тебя по руке поглажу?
- Погладь… Но-но! Слишком-то сильно не поглаживай! Порасти малость…
- А долго… рость-то?
- Да недолго… - девушка задумчиво покусала губу, словно бы не замечая, как руки отрока уже гладили ее по шее, по плечам… а вот и полезли под сарафан, под рубаху…
- Охолонь, говорю! А то ка-ак стукну!
- Ой, не сердись, Евфросиньюшка… Просто, как ты рядом сядешь, я с собой совладать не в силах. На край света за тобой пройду, все брошу!
Зачем-то оглянувшись по сторонам, Ешка понизила голос:
- Ну, на край-то света, может, и не надо… А точно – пойдешь?
Отрок дернулся:
- Христом-Богом клянусь! Скажи только.
- Вот и славно, - тихо промолвила девушка. – Теперь вот еще что скажи – нет ли у тебя на примете верных парней, хотя бы с полдюжины? Таких, что б тоже могли б – хоть куда... Чтоб ничего их здесь не держало. Не смейся, я серьезно спрашиваю.
- Я и не смеюсь. Есть такой – Вейно, мой друг, но он женится скоро… Да и еще парни есть, мы с ними в рабстве были. Добрые парни, верные, сейчас, поди, побираются…
- Надобно их найти, - Ешка сверкнула глазами. – И найти быстро. Сможешь?
- Смогу, - истово заверил отрок. – По папертям пройдусь, по торжищу. Сыщу! Куда им сейчас деться-то?
Федосей, Дормидонтов сын, да Епифан Кочкин ныне караулили оружейный склад на пару, караулили весело – оба с одной деревни, друзья, можно сказать, с детства. Приземистый, сложенный из толстых бревен, амбар, воротами выходил к реке - именно по реке все припасы сюда и доставляли, летом – на судах малых, зимой – на санях, на подводах, удобно – река она ж и дорога. Пушечные ядра, фальконетные стволы, да пищали старые, по весне еще и фузеи добавились, да пистолетов ящик – простых пистолетов, драгунских, ни каких-нибудь там особенных, а все ж вещь недешевая, так и вообще, оружье-то присмотра строгого требует. Вот и присматривали, караулили – да и место-то было людное: то с пристани народ шел, то на пристань; впереди, перед амбаром, кусты смородиновые да ивы до самой речки- там посейчас отроки младые купались, орали, брызгались - а позади – пустырь. На пустыре том солдатушки огненному бою учились, да и сами господа офицеры частенько заглядывали пострелять, не брезговали. Господин полковник Громов иногда и супружницу свою приводил – та палила на загляденье. А поручик Уваров Иван две недели подряд учил стрельбе рыжую худую девку с глазами зелеными, словно у кошки. Эта рыжая тоже стрелять стала не худо, многим бы солдатам у нее поучиться не грех.
Только караульщики про рыжую вспомнили, глядь – а вон и она! Идет, корзинку плетеную тащит. Увидав знакомых солдат, поздоровалась:
- Эй, Федосей, Епифане! Как службишка?
- Да идет. Ты куда с корзинкой-то?
Девчонка повела плечом:
- Да выкупаться хочу – жарко нынче.
- Ишь ты, жарко ей… Водица-то студена ишшо, - засмеявшись, переглянулись солдаты. – Да и парни там, вона! Поди, подглядывать будут.
- Ничего, я там, за кусточками. За корзинкой моей приглядите, а? А то ведь тут кого только не ходит.
- Эко! – караульные еще пуще рассмеялись. – Гляди-ко, нашла сторожей.
- Так там квасок – мой, не хозяйский, - улыбнулась девушка. – Можете испить, с жары-то. Только все не выпейте мне малость оставьте.
- Ладно, - махнул рукой Епифан. - Ставь свою корзинку. Где, говоришь, квас?
Через небольшое время, Евфросинья вернулась. Не одна, с парнями – с Егоркою да с теми, что купались рядом – Ермил, Кузяка, да Кольша с Микиткою – этих-то сапожник обратно не взял (других нашел уже), вот и мыкались.
- За амбарец их оттащите, - глянув на крепко спящих солдат, приказала рыжая.
Усмехнулась – как по такой жаре холодненького квасочку не выпить? А квасок-то оказался с секретом, с зельем сонным. Вот караульщиков и сморило…
- Тащит, тащите, что встали-то?
- Да тащим… Ой, Евфросиньюшка! Да ту замок!
- Хэ, замок! – презрительно хмыкнув, Ешка вытащила из-за пояса гвоздь. – Не замок, а одно название. – Нешто не справлюсь? Кольша, Микитка – на дороге встаньте… поглядывайте. Нет никого?