- …то вполне моем проследить, кому сие послание доставляют. Уж точно, не книжнице Василине – она лишь передаточное звено. Ах, любовь моя! Ах!
Андрей поцеловал жену в шейку – обворожительно нежную, шелковистую, гладкую – затем погладил по голым плечам, развязал позади стягивающие лиф платья ленты, обнажил спинку, грудь… накрыл губами сосок – тут же…
- Ах, милый… я не могу уже… - тяжело дыша, прошептала девушка. – Идем же… идем скорей в спальню… скорей…
Стянув с жены платье, Андрей осторожно опустил ее на кровать, и, срывая с себя одежду, улегся рядом, целуя, тиская, сжимая стройные бедра, гладя живот… Погладил… опомнился…
- Давай-ко не так… вот так, ага…
- Ах… Пресвятая дева…
Синие глаза баронессы закатились, из губ вырвался стон…
- Скорей бы… - чуть погодя, промолвила Бьянка.
- Что – скорей? – Громов снова погладил супруге живот… еще не округлившийся… или – уже чуть заметно? Если вот так вот, пристально присмотреться…
- Скорей бы вырваться туда… Ты сам знаешь…
- Вырвемся! – убежденно заверил молодой человек. – Вырвемся, милая моя, вырвемся…
Сказал… и смущенно отвернулся к печке, коря себя, что за всеми делами, за бумагами этими чертовыми, совсем забыл о главном. О том, как уйти! Тем более, рыжая ведьма Ешка заверила – что ныне они вместе уйдут…. Раз в Бьянке есть часть его, Громова – его ребенок… значит – уйдут оба… Да что там оба - втроем!
Стоп! А почему тогда, в тот первый раз, они с Бьянкой вместе оказались в Соединенных Штатах в одна тысяча шестьдесят втором году!
Ведь оказались же! Вместе. И баронесса тогда беременна не была… Или – была? А потом, скорее всего – выкидыш… тайно…
Спросить? Н-нет… пожалуй, не нужно. Если и был тогда выкидыш, так поздно уже спрашивать…
- О чем задумался, милый?
- Так… - Андрей ласково погладил жену по бархатисто-нежным плечам. – Корабль наш вспомнил, команду… как они там?
- Да ничего! – вдруг рассмеялась Бьянка. – Жан-Жак Лефевр и его мятежники-камизары – парни верные. Многие и женились уже – на местных, на русских да финках. Лесли, юнга, в Питербурхе еще, частенько в гости захаживал, говорил.
- Как-то там нынче? – Громов покусал губы. – Не отправили ли корабль в поход? Да и вообще - цел ли? Может, шведы его уже…
- Нет, - приподняв голову, баронесса заглянула мужу в глаза и улыбнулась. – Лесли Тому письмо переслал с оказией, вчера доставили. Пишет, что так и стоят у Кроншлота, на рейде. Никуда не собирались, вроде бы.
- Письмо? – удивился Андрей. – А что же ты мне про него не сказала?
- Так ведь не тебе письмо и не мне – Тому, слуге! – округлив синие очи, Бьянка фыркнула. – Какое нам дело до писем слуг, милый?
- Ну… вообще – да, - опомнившись, покивал Громов. – Но, все-таки… А что, Лесли писать научился? А Том – читать?
Бьянка перевернулась на бок и расхохоталась:
- Да нет же! Лесли кто-то написал, а Тому я прочла, сделала милость – больно уж слезно просил. Английский еще не забыла… Ах, снова бы вспомнить! – глаза девушки вдруг затуманились. – Помнишь, милый, как весело было там, в Америке… ну, не в той, которая… а в той, где голый пляж, «Амэрикен бэндстед», цвета морской волны «Бьюик-Скайларк» пятьдесят четвертого года… С ато… авто…
- С автоматической коробкой… - улыбнулся молодой человек. – Эх, любовь моя! Нам бы только добраться, а там… Будет у тебя такой «Бьюик», будет!
В который раз уже Андрей поражался, насколько быстро тогда Бтяока привыкла к современной ему цивилизации… к почти современной, если учесть шестьдесят второй год. По сути – архаика страшная: ни мобильников, ни интернета, ни компьютеров, ноутбуков и всяких прочих гаджетов. Смешные черно-белые телевизоры, виниловые пластинки с рок-н-роллом и джазом, музыкальное шоу «Америкэн Бэндстед», автомобили… пятидесятых годов – красивые, не оторвать глаз, в шестидесятых – убогие: коробки какие-то, баржи угольные, а не машины!
На следующий день, ближе к обеду, полковник вскочил на коня и отправился к карелу Апраксе Леонтьеву, у которого справился насчет Вейно – как там, мол, парень, не появлялся ли?
- В пятницу должон объявиться, - поклонившись, доложил карел. – На худой конец – в воскресенье, на Троицу.
- Отлично! – Громов довольно потер руки. – Как появиться, передай, чтоб ко мне зашел срочно!
- Передам, господин полковник, - снова поклонился Апракса.
- Да что ты все кланяешься-то? Иль мы с тобой не друзья?
- Друзья, господин полковник, - выпятив грудь, истово заверил Леонтьев. – А кланяюсь так – из уваженья, ага.
- Из уваженья так лучше б угостил бражкой, - важный гость усмехнулся и погладил по шее коня. – А то что-то и в избу не зовешь. Есть у тебя бражка-то?
- Есть, как не быть?! Есть!
Апракса обрадовано засуетился, привязал к забору коня, пригласил полковника в избу… стеснялся, уж конечно, чего там – одно дело раньше, когда Громов был – непонятно кто… и совсем другое ныне, когда – полковник!
Тем не менее, после пары кружек духовитой – на меду да прошлогоднем морошковом варенье - бражки, беседа пошла вполне дружеская. Так, говорили о том, о сем, Андрей све старого своего приятеля расспрашивал – как тот живет, да что делает? Апраксе лестно было – еще бы – такой важный гость, а вот, поди ж ты, интересуется!
Расхвастался карел, расхвастался – особенно, после третьей кружки.
- Ах, господине полковник, друже Андрей Андреич! Ты, как мои дела, спрашиваешь? Да, правду сказать, по-всякому. По зиме еще в Олонец ездил, доски с лесопильни купил – хорошие, корабельные - здесь, на посаде, с добрым наваром продал.
- Ты, кажется, когда-то медью торговать хотел, - невзначай припомнил полковник. – Ну, крицами медными.
- Ой… - прищурившись, Леонтьев покачал головой. – Так ить, кабы не война…
- Да ладно, война, - самолично разливая брагу по кружкам, ухмыльнулся Андрей. – Что, Шпилькин да Самсонов медью не интересуются? Верные да толковые приказчики им не нужны?
- А я бы вот не хотел – в приказчики! – намахнув с полкружицы, Апракса неожиданно взъерепенился. – Куда лучше уж себе самому хозяином быть, ведь так?
- Так… да не так, - посмеявшись, отозвался гость. – Вот ты – сам по себе – много ли за полгода выгадал?
Карел посмурнел лицом:
- Да немного… хотелось бы, что греха таить, и поболе. Одначе, что Господь дал – то и мое.
- А Матрена твоя что говорит?
- Да ничо… - Леонтьев махнул рукой и потянулся к кружке. – Молчит да хмурится.
- Вот-вот, - покивал Андрей. – Мудрая женщина. Ты б прибился к кому… а потом ведь, как разживешься богатством-то, так можно и отойти – опять самому по себе быть. Ну, сам-то подумай?
- Так то оно так, - вздохнув, согласился карел. – Может, и подамся к Шпилькину…
- Не, к Шпилькину не надо, - Громов замахал руками, едва не сшибив стоявший на столе кувшин. – Алферий Самоснов – вот купчина знатный.
- Думаешь, Андрей Андреич – лучше к нему?
- Лучше к нему… - тихо согласился гость. – Ты ведь нигде не замаранный, торговец умелый, честный – о том все на посаде хорошо знают… в том числе – и Самсонов. Только он не все про тебя ведает!
Апракса вскинул глаза:
- А надо, чтоб ведал?
- Надо, друже, надо! – убежденно заверил Громов, на глазок прикидывая, много ли браги еще оставалось в кувшине?
Выходило – что не так уж и много, впрочем, все равно дальше нужно было пить с осторожностью – в голове у Андрея уже начинало шуметь, а до вечера-то еще далече.
- И… и как же Самсонов обо мне проведает? И – что?
- То что, ты медью шведской всегда торговать рвался!
- Я?!!! Да… Господи! Да ни в жисть!
Полковник прихлопнул ладонью по столу:
- А ну-ка, остынь! Остынь, говорю… И меня спокойно послушай. Я сказал – спокойно. И кружку – поставь! В общем, так… До вчера сейчас поспишь, а вечером пойдешь к Пагольскому, в корчму. Там посидишь, выпьешь… об интересе своем к медным крицам проговоришься – мол, всю жизнь мечтал… и даже сам как-то пробовал – да не вышло, нужных людей не нашел. Все понял?
- Понял, господин пол…
- Только обо мне, друже Апракса не рассказывай… И вот что… - Громов задумчиво почесал бородку. – Посажу-ка я тебя к себе, в холодную… денька на три.
- В холодную?! – карел в ужасе хлопнул глазами. – Да за что же?!
- Не за что, а - почему, - наставительно промолвил полковник. – Чтоб все – буде интересоваться зачнут – знали, что у тебя на меня – зуб огромный!
Вейно явился в пятницу, зайдя в присутствие, встал скромненько в уголке, мял в руках шапку. На плечи парня, поверх белой полотняной рубахи с узорами, была накинута отороченная заячьим мехом жилетка из лосиной шкуры, тоже с узорами – оберегами от сглаза и порчи. Как-то вот странно это все уживалось среди староверов-карел – стойкое христианство и самое замшелое язычество – поклонение священным камням, рощам и прочее.
Уже был вечер, теплый, с оранжевым солнышком и золотистыми, бегущими по светло-синему небу, облакам. Колокольни и главы церквей, высокие деревья и башни отбрасывали длинные четкие тени, казавшиеся тщательно выписанными черной китайской тушью, так, что их невольно хотелось переступить, словно какое-нибудь препятствие.
Громов уже опустил всех – в том числе и своего ординарца Гаврилу, и даже писаря, в последнее время проявлявшего такую тягу к службе, что не в меру ретивого парня приходилось в буквальном смысле выгонять из присутствия. Вот, как сейчас…
Лишь один Том остался, он и доложил:
- К вам посетитель, масса Эндрю! Похоже, что из простых.
- Из простых? - Громов сначала не понял. – И что ему надобно? Расспроси. Ежели что пустое – так выгони.
Молодой негр улыбнулся, показав сверкающе-белые зубы:
- Расспросил уже, масса Эндрю, разрази меня гром!
- И что?
- Он сказал, что с… лэйк… с озера какого-то…
- Озеро? – Андрей наморщил лоб. – Господи! С Озерева, верно! А ну, давай его сюда. Зови, не медля!
Войдя, юноша поклонился, поправил пояс…