— Не расстраивайся, Вань, и не обращай на них внимания! — Продолжила меня успокаивать Лена, занявшись классной доской, стирая с неё написанное мелом. — Зато нам с кабинетом повезло: есть лаборатория с раковиной, не придется воду ходить набирать в туалет.
— Было бы на кого обижаться, — буркнул я, приходя в себя. — это же дети недоразвитые. С водой — да, фартануло, только грязную всё равно лучше выносить, не стоит в раковину выливать.
— А мы что, по твоему, не дети разве?
С такой иронией и лукавой улыбкой спросила Лена, что меня вдруг бросило в жар в и так душном кабинете. Вот я вроде, с одной стороны, взрослый, а с другой — последствия пребывания в подростковом теле вылезают на каждом шагу. Вот и сейчас, потеряв голову, поддавшись очарованию нового имиджа милой, плюнул на все свои прежние намерения воздержаться от сексуального просвещения подруги хотя бы до десятого класса и возможное нахождение в школе посторонних. Закрыл класс на ключ, сел на парту, посадил её к себе на колени, поцеловал её в стремительно порозовевшее ушко и внезапно охрипшим голосом сказал:
— А вот мы — да, скорей всего, уже не дети!
В общем, вместо традиционной влажной уборки класса, которая занимала максимум полчаса в обычном режиме — проторчали в школе почти три часа. Жалко, конечно, что у нас классный кабинет — не спортзал с матами в подсобке, но и так ничего. Конечно, так это был первый раз — не все три часа на жесткой парте пролежали. А вопреки моему недавнему заявлению, сразу после всё-таки сделанной уборки — расшалились как настоящие дети, принявшись обследовать лабораторию при кабинете биологии. Экспонатов там было много и всяких: от учебных материалов, сложенных на стеллажах, до макета скелета в натуральную величину. И здорового железного сейфа в углу кабинета, который сразу привлек мое внимание, как взрослого и состоявшегося человека.
И жизненный опыт не подвел — запустил пальцы под узкий проем между дном сейфа и полом, жестом фокусника выудил ключ и с торжеством продемонстрировал Лене.
— Ты чего, Вань! — Посмотрела она на меня одновременно с испугом и восторгом. — Может, не надо⁈
— Не бойся, мы только посмотрим!
Впрочем, в сейфе ничего интересного не нашлось: куча бумаг различных, для нас не представлявших интереса, литровая бутыль с мутноватым спиртом (для спиртовок, пить такой точно не стоит, мало ли чем разбавили) и большого пакета, килограмма на два, со странным кристаллическим порошком. Порошок этот я, несмотря на увещевания пытающейся меня отговорить Лены, тут же определил, со всеми предосторожностями, конечно. Оказалось обычной глюкозой, ну да, что ещё за порошок мог оказаться в кабинете биологии? Тут же накормил и подружку, и сам продегустировал, вместо ложки воспользовавшись свернутым согнутым тетрадным листком.
И так получилось, что весь последующий учебный год мы с Леной никогда не отказывались подменить заболевших или обладающих уважительными причинами дежурных, когда те не могли выполнить свои обязанности по уборке классного кабинета. Даже в пример нас ставили, что такие сознательные. Ну а мы к весне не только несколько парт расшатали, но и незаметно доели все два кило глюкозы этой, или фруктозы, неважно — вкусная была. И ключевое слово тут — что была, поэтому отъезд Хазина стал бальзамом на душу. Неудобно бы получилось, если бы стало достоянием общественности, да и лично перед Михаилом Леонидовичем. А тут уехал и всё, концы в воду…
Летом восемьдесят восьмого, без троек закончив девятый класс, по привычке опять занялся дауншифтингом, уже в третий раз подрядившись подпаском в помощь дяде Паше. Очень здорово помогло вот так летом насладиться природой, познав все прелести уральского капризного лета, чтоб набраться мотивации перед заключительным аккордом в Петропавловской средней школе — десятым классом. Летом же мы въехали в новый, только что сданный под ключ коттедж, ещё пахнущий краской и с совсем не обустроенным двором. Соседей у нас тоже фактически не было (хоть коттеджи и были на два хозяина), как объявил Равиль, вторая, необжитая половина, и была мне предназначена, обещанная на вырост. Осталось ещё дожить до совершеннолетия…
Заодно всё решилось с подсобным хозяйством на новом месте жительства. Как мы и агитировали маму, скотины у нас теперь не было, и тут больше помог несчастный случай с Максимом. Тут следует немного прояснить текущую кадровую политику нашего нового директора совхоза: многие из приехавших неприметных парней с военной выправкой, устроенные кто на ферме, кто механизатором, работали по весьма странному графику, периодически отбывая в командировки. Вот и наш Макс из одной очередной шабашки на югах, где по его словам, они дружно строили коровники, вернулся с простреленной ногой и как минимум (после совместного посещения бани, по результатам визуального осмотра) двумя осколочными.
Максим теперь хромал с тросточкой (временно, врачи обещали полное восстановление со временем), корову продали, новый сарай при коттедже сиротливо пустовал до тех пор, пока я не начал забивать его собираемым цветметом (инстинктивно, мало ли как жизнь сложится, а я за несколько лет бесхозно валяющимся имуществом, никому не нужным, весь его заполнить постараюсь). А мама сокрушалась, что без коровы и куриц не заведешь без того, чтоб не отапливать стайку зимой. Саша же осуществила свою мечту и принесла в дом котенка, теперь дня не проходило без её праведного гневного крика, разносящегося по всему коттеджу:
— Гарик, маленький паршивец! Я же тебя люблю по всякому, а ты ко мне так! Ну погоди!!!
Свои мысли по поводу странных подработок нашего Макса и его товарищей я оставил при себе, отчима расспросами не донимал (мне и своего груза знаний хватало), но было интересно, что это за командировки такие интересные. Судя по тому, что дома давно появился видеомагнитофон и видеокамера, а также по навострившемуся с ними обращаться Максиму, дело пахло не столько диверсионной разведывательной деятельностью, а ещё сбором и документированием доказательной базы. Ну, это были мои личные домыслы, а чем они там на самом деле занимались — мне не докладывали.
С самого начала зимы восемьдесят восьмого накал гласности и перестройки нарастал непрерывно, в газетах беспрерывно обличали коррупцию партийного руководства, вещали о кровавом тиране Сталине и о жертвах «бессмысленных и жестоких репрессий». А я всё ждал, когда они от Иосифа Виссарионовича перейдут на Ленина, а затем и вовсе на всех большевиков скопом. А затем, по заветам всё тех же проклинаемых большевиков, с упоением примутся демонтировать социализм, чтоб на его развалинах построить светлое капиталистическое будущее. А мне, знавшему, к чему приведет вся эта вакханалия со срывом покровов и обличением язв социалистического прошлого и настоящего, было совсем не весело.
Кстати, весь мой апломб и чувство превосходства человека из будущего над несовершенством качества цветопередачи видеотехники предков — забылись как страшный сон. Информационный голод не тётка, так что телевизор вместе со всей семьёй смотрел с удовольствием, не говоря про фильмы на видеокассетах. Боюсь, что в этой жизни «Войну и мир» Толстого даже осилю — как раз в школьной программе присутствует. А человек, привыкший к монитору, как оказалось, если лишить его привычного удовольствия, со временем и осциллографу будет радоваться. Я вот лично с нетерпением жду выполнения просьбы о уже неоднократно озвученном желании иметь в личном пользовании один из первых персональных компьютеров, которые уже есть. Если не ошибаюсь — «ZX Spectrum» давно шагает по планете, почему бы и не воспользоваться возможностью обзавестись раритетом. Десятый класс заканчиваю, заслужил, в этом, восемьдесят девятом, семнадцать лет стукнет…
А этот год, в выпускном классе, вообще вышел продуктивным. Помимо занятий спортом по расписанию и учебы, при школе заработал прообраз кооператива, где ученики вначале вырезали курительные трубки, продававшиеся потом при моём деятельном участии, а затем, когда берёзового капа на трубки для всех желающих перестало хватать, стали клепать немудреную, но добротную мебель, расходившуюся влет. Да и не у всех получалось с художественной резьбой по дереву, так что наиболее талантливых трудовик оставил корпеть с трубками, а остальных желающих заработать — определил в небольшой мебельный цех. Ажиотаж с кооперативным движением не минул и наше село, мы хоть и в глубинке живем, но не совсем уж в изоляции. Но у нас хоть пока всё без перегибов и организованной преступности обходилось, в отличие от крупных городов.
Страна жила в предвкушении перемен к лучшему, наше село тоже не было исключением, и только я ощущал себя пассажиром «Титаника», осведомленного о трагическом и неизбежном финале. На носу выпускные экзамены, к которым надо готовиться, а впереди — то ли неизвестность, то ли предсказуемый и уже пройденный мной в прошлой жизни мучительный и трагичный распад страны. Который, впрочем, прошел под всеобщее одобрение, как общества, уставшего от лицемерия партийной элиты, так и самой номенклатуры, жаждущей свою политическую власть обратить в звонкую монету и осязаемые активы.
О дальнейшей учебе после окончания школы речи уже не шло, причем ни у меня, ни у моей Елены. Нам бы десятый закончить спокойно: так вышло, что к экзаменам мы оказались немного беременны. Причем все: и мама с Максимом ждали ребенка, и мы с Леной где-то просчитались. И если у предков это событие было если и не запланированным, так хоть официально оформленным, то мы залетели спонтанно, и сейчас, когда последствия вылезали наружу в самом прямом смысле (четвертый месяц на носу, никаким школьным фартуком не прикроешь), пришлось планы перестраивать на ходу, сообразно всплывшим обстоятельствам…
Догадываюсь, что судачили на улицах, но нам на их пересуды было параллельно. Главное, что поддерживали родные и близкие, да и родители возлюбленной, ознакомленные, что молодой ячейке общества будет где жить: успокоились. Расписаться решили сразу после сдачи экзаменов и выпускного, только-только получив на руки аттестат. Женимся, родим — я пойду работать, а после декрета Лена, как и хотела, поступит в институт. Пусть и на заочное отделение. А там и я, может быть, таким же образом, лишь бы не очно ещё несколько лет за партой просиживать.