Смотря на своего друга, Пересмешнику, вдруг, стало так противно.
Разве этим они с ним должны заниматься?
Для этого Люк рисковал своей жизнью, дал им столько золота и вывез из из Проклятых земель⁈
Нет!
— Так! — Анри, шатаясь, подошел к приятелю, а затем использовал заклинание.
— Ээээ, что⁈ — здоровяк вскочил на ноги. — Что ты сделал⁈ — спросил он, опуская кулаки, которые успел поднять, встав в кулачную стойку.
— Вывел алкоголь из тела, — ответил Пересмешник, после чего проделал тоже самое и с собой.
— Но зачем? — Де’Жориньи удивленно уставился на Де’Аламика.
— Не пора ли начать возвращать долги нашему другу? — смотря в глаза Жулю, спросил Анри.
Здоровяк посмотрел вниз — на кружку, потом на практически голого друга, а затем и себя.
И как и Пересмешнику, ему стало стыдно и противно от самого себя.
— Ты прав, — ответил он и тяжело вздохнул.
— Знаю, — кивнул Пересмешник и хлопнул товарища по плечу. — Пора возвращать все то добро, что Люк для нас сделал.
— Еще как, пора! — усмехнулся Де’Жориньи и в компании друг друга они покинули бордель.
— Ты даже не представляешь, как я рад, что у них все хорошо! — радостным голосом произнес я, смотря на Жумельяка.
— Как и я! — кивнул Жозе. — Восстановление города тоже идет полным ходом! Еще немного и можно будет начать строительство бараков для первых поселенцев людей! — добавил сын кардинала.
— Согласен, — ответил я и натянув поводья, заставил свою ящерицу забраться на стену. — Облетишь город по периметру? — спросил я Жумельяка.
— Конечно, не вопрос, — ответил маг воздуха.
— Хорошо, тогда я вернусь домой. Надо написать несколько писем, — произнес я и попрощавшись с другом, я поспешил к своему дому.
Нужно было дать ответ Франсуа и Жулю и Анри и мне не терпелось поскорее это сделать, ведь я был так рад получить от них известия.
И вот, когда я был уже на полпути к дому, я вдруг увидел яркую вспышку в небе, которая быстро приближалась к земле.
Вскоре же, я понял, что это за аномальное событие.
Вернулась Рух, которую я не видел уже больше полугода.
— Какого… — я потерял дар речи, когда на одну из крыш здания опустилась птица, которая искрилась настолько ярко, что на нее невозможно было смотреть.
Но не это поразило меня больше всего.
Меня удивили размеры Танитруса.
Птица была раза в два больше меня, а размах ее крыльев явно превышал более десяти метров.
Я невольно замер, смотря на Рух, которая в свою очередь смотрела на меня.
— Давно не виделись, — произнес я, смотря на своего питомца, который казалось, был соткан из молний.
Птица ничего мне не ответила. Сложив крылья, она просто смотрела на меня и как мне показалось, взгляд у нее был какой-то осознанный, а вовсе не звериный.
Странно все это, — подумал я, играя в гляделки с Рух.
Так продолжалось около минуты, а затем, птица взмахнула крыльями, и превратившись в яркую вспышку, молнией взлетела ввысь и была такова.
Несколько секунд я провожал Танитруса взглядом, пока он не скрылся в облаках, а затем усмехнулся, вспоминая, слова Избранника Угла о том, что якобы эти птицы приносили несчастья.
Быть такого не может, — подумал я и покачал головой.
Обычные суеверия Иных, — я стегнул Терзательницу уздечкой направляя ящерку в сторону своего дома, и не прошло и пяти минут, как я был уже на месте.
Где меня уже ждали.
Это была Багровая роса, вид у который был одновременно обеспокоенный и счастливый.
— Люк! — радостно произнесла четырехрукая гигантша. — Поздравляю! — она заключила меня в крепкие объятья и мои кости затрещали.
Хорошо, что в мгновение до этого, я успел укрепить тело магической энергией, а то последствия могли быть куда хуже.
— С чем? — спросил я, когда дочь Утопающего в крови разжала свои тиски, называемые объятиями.
— Как⁈ Ты не знаешь⁈ — удивленно спросила шаманка и я покачал головой. — Ты стал отцом! — воскликнула Багровая роса. — У тебя родился сын!
…
Валерий ГуровРыжий: спасти СССР
Глава 1
— Хрясь! — мощный кулак фронтовика-танкиста ударил по столу.
Так шарахнул, что меня будто тряхнуло. Зазвенела посуда, на пол отправились бокал и две рюмки. На столе также нарушилась композиция, которую с трудом и тщанием выстраивала мама.
Светлый праздник дня рождения товарища Владимира Ильича Ленина осквернялся новым витком моей ссоры с отцом.
— Ты закончил инженерно-экономический! Я нашёл тебе место в Ленинграде, договорился с людьми. Неблагодарный! — продолжал отчитывать меня отец. — А знаешь, Толя, я ведь и вправду повлияю на решение комиссии по распределению! В ПТУ хочешь? Будет тебе ПТУ. Раз тебе помощь не нужна, раз ты от кандидатской отмахиваешься…
Он выпил рюмку залпом, а после посмотрел на меня с вызовом и снова взорвался.
— Да я запру тебя в ПТУ, чтобы ты увидел, как жизнь устроена! В облаках летаешь? Летчик-недоучка! Клава, ты слышала! Я ему место уютное предлагаю на кафедре, а он в бурсу метит! Тьфу!
От басовитого тона полковника танковых войск, а ныне преподавателя ЛИЭИ, мне становилось не по себе. Помнит организм, в который я вселился, что Аркадий Борисыч может перейти от угроз к делу. Нет, я не боялся, да и не мой это отец фактически, а родитель того парня, в которого попало мое сознание. Ну и свои доводы у меня имелись.
— Ты можешь разбить всю посуду, это не изменит моего решения. Быть ассистентом в лаборатории по блату — неправильно. Мое решение — нет! Прими это и не пугай маму!
Пока отец выходил из себя, я с невозмутимым видом распределял пюре по краям тарелки, чтобы оно быстрее остыло. Спор спором, а обед по расписанию. Да еще такой, как в молодости. Мама готовила по-советски выверено и вкусно. Вот где нужно было брать ГОСТы на приготовления блюд!
Я подцепил, наконец, ложкой пюре — нежное, без комочка, в меру сливочное. А котлеты по-киевски, которые мы сегодня вкушали… Надрезаю — и только тогда ровнёхонько из серединки выливается масло. Мясо тает во рту. Да, нет украшательств в виде пророщенного гороха, или капель терияки. Так и пошла эта терияка прямо в… Как по рифме, так пусть и идет. А мы будем есть еду, приготовленную с любовью и уж точно без ГМО.
Я совершенно спокойно потянулся за колбасой — докторская была нарезана тоненько, словно на слайсере, но точно руками мамы,. В будущем на праздники уже вареную колбасу не нарезали. Но у нас и не только она — в центре букетиком сложены такие же тонюсенькие кружки сервелатика, этих немного — дефицит. Все это знают и едят соответственно. И кушается тогда настолько внимательно, что каждый оттенок вкуса ловишь, ведь это еда не на каждый день.
Отец не отставал — нацепил на вилку кусочек очищенной селедки с колечком лука, съел, посмотрел на меня.
— Давно ты стал считать, что блат — это плохо? Кто меня подговаривал соглашаться идти на работу в ЛИЭИ и помогать тебе в учебе? Что я скажу Дмитрию Николаевичу? Он оставлял за тобой место на кафедре! Какой позор на мои седины! — продолжал сокрушаться родитель.
Селёдочка не помогла. Отец позеленел и начал расхаживать взад-вперед по залу, шепча одними губами: «Нет, вы на него посмотрите, умник какой! Вырастили на свою голову!»
— Аркаша, может… — попробовала вставить свои «пять копеек» мама.
— Аркаша? Вари кашу! Не лезь в разговор, женщина! — разъярился Аркадий Борисович.
Я в родительские разборки не лез. Так-то они живут душа в душу. Отец третирует мать, та чаще всего терпит, но оба, как это ни странно, любят друг друга, без сомнений.
— Сынок, отец прав. Он договаривался с уважаемыми людьми, — промямлила мама, то и дело бросая на него взгляды, высматривая реакцию отца.
— Считайте, что я повзрослел и решения принимаю самостоятельно, — твёрдо сказал я, выпивая компот и выдерживая тяжелый взгляд отца. — Это же вы молодцы, что воспитали человека, способного на собственные решения.
— Давно ли так стало… — пробурчал отец, явно уже устав спорить.
На самом деле причин для того, чтобы не оставаться в институте и не идти на завод по специальности, у меня хватало. Как минимум, я не инженер. Как максимум — мне это без надобности, задачи передо мной совсем другие стоят.
А ведь легче всего было бы пройтись по пути человека, тело которого я занял! Я знал досконально, с кем он должен встретиться, как завязывал те или иные знакомства. Но этого не будет никогда.
Я ненавидел все, что было связано с ним — как и людей, с которыми он общался.
Уже месяц мне сложно даже проговорить, кем являюсь. Но когда я спорю, то уже делаю это так, будто Аркадий Борисыч и есть мой родитель. Даже эмоции просыпаются и уважение к человеку, который воспитал… Да что там, гада он воспитал — ну и нарубил он дров, желая прославиться! И оказался в итоге одним из тех, кто развалил великую державу. Ну в смысле — «этот» нарубил, в котором теперь я.
Но отец его, а выходит, мой — достойный человек, честный служака, помотавшийся по гарнизонам и хлебнувший войны. Есть у него, стального мужика, Ахиллесова пята — это я. То есть он… или все же я… запутаться можно… Слабость Аркадия Борисовича в том, что он любит своего сына и живет для него, ну и для его младшего брата.
— Ты там хоть слышишь ли меня? — как будто чуть накопив энергии, отец снова заговорил требовательным тоном. — Опять весь в своих мыслях. Мыслитель… В нашей семье один философ — твой брат, а ты. — отец раздосадовано всплеснул руками.
Я спокойно выдержал взгляд Борисыча. Родитель лишь махнул рукой, а после опрокинул очередную рюмку водки.
День рождения Ильича не задался. Может, нужно было бревно потягать на плечах или с броневика призвать к революции? Интересный был бы перформанс, боюсь, не оценят.
Судя по тяжелому вздоху Борисыча, отец, наконец, сдался.
— Толя, Дмитрий Николаевич — уважаемый человек. Ты ведь должен был стать его глазами и ушами на кафедре… — едва слышно сказал он.