— Полагаю у уважаемой комиссии вопросов больше нет! Спасибо, Чубайсов!
Дмитрий Николаевич зыркнул на меня своими раскрасневшимися глазами, но промолчал. Вот и славно, а то еще один вопрос от парткома и я гляди, не сдержусь и вылью своё негодование.
Я вышел в коридор, посмотрел на огромную картину, прочно висящую на стене. На полотнище был запечатлён момент, когда Ленин выкрикивал из зала заседания Петросовета, что есть такая партия, которая готова взять на себя всю ответственность власти. Знал бы Владимир Ильич, что в партию в середине семидесятых годов прорвутся закоренелые номенклатурщики и отъявленные коррупционеры, сильно разочаровался бы в своей борьбе.
— А ну, чувак, стой! — услышал я знакомый голос Витька. — Ты что? Бегаешь от меня? Как с нашим делом? Если завтра норковой шубы не будет, джинсы уйдут к другому. Ты понимаешь, какие деньги теряются? Рублей семьсот — точно!
— Понимаю, но ты сейчас не вовремя, — сказал я.
— Слышь, Чубайсов, ты что-то не понял, — сказал Витёк, хватая меня за отворот пиджака.
— Руки, мля! — резко сказал я, ударяя по кисти руки зарвавшегося Витька.
— Я людям обещал, — прошипел Витёк.
— Я знаю. Но я ничего не обещал. А ещё я знаю, как ты хотел меня обмануть, — сказал я, решительно посмотрев в глаза Витьку. — Ты же понятливый и умный чувак. Останемся друзьями, забудем о делишках!
— Не получится! — зло сверкнул на меня глазами Витек, развернулся и ушёл.
И не поленился же прийти! Его группа дипломы защищает завтра. Должен сейчас сидеть над дипломом и репетировать свою речь с песочными часами, чтобы не выбиться из регламента.
Я, как положено, дождался окончания защит и совещания комиссии. Вскоре нас собрали в аудиторию и начали объявлять результаты. Моя фамилия была в списке в числе последних, поэтому пришлось подождать. Сокурсники получали свои оценки и довольные хотели убегать праздновать, с трудом выжидали время, пока объявят все оценки. Председатель комиссии не спешил, словно издевался над уже бывшими студентами, ведь церемония вручения дипломов –формальность.
Когда в аудитории уже началось шевеление, вот-вот и нашелся бы тот, кто ушел. Меня оставляли на последок. Председатель комиссии запнулся, посмотрел на парткома Дмитрия Николаевича, тот посмотрел на меня и кривя рожу буркнул:
— Чубайсов! Оценка — пять. Но внедрение диплома отменяется. Не достаточно научной новизны.
Я коротко пожал плечами и вышел из аудитории. Пятерки за диплом для меня за глаза, а внедрять материалы диплома в научный оборот… внедрим, но не сейчас.
Ну а сейчас…
— Здравствуй ПТУ Машиностроения! Я пришел, — сказал я, когда сразу после защиты диплома направился на свое рабочее место.
Я спешил осмотреться заранее. Нужно же понимать, где именно мне работать, как выглядит моя стартовая площадка.
Глава 3
Ленинградское ПТУ Машиностроителей издали выглядело даже неплохо. То есть то, что открывалось взору проходящего человека — это два корпуса: один четырёхэтажный, второй в три этажа. На фасаде обоих корпусов были выложены мозаики с изображением рабочих, комбайна, и что могло бы быть принято за оскорбление для некоторой части ленинградцев — видневшиеся на мозаиках башни московского Кремля.
Но все понимали, что мозаики — типичные, где-то там в Москве принятые и утвержденные, чтобы ничего лишнего не наваяли на фасадах профтехучилищ. Да и сами здания ПТУ строились наверняка по типовому проекту. Не удивлюсь, если точно такое же здание, с тем же изображением на фасаде, можно встретить и в Ташкенте, и в Минске, и в Риге с Таллином.
Так что, когда я подходил к своему будущему месту работы, даже несколько приуныл. Я же вознамерился сделать из ПТУ образцовое учреждение образования! А ничто так не бросается в глаза, как красивая обёртка. Ведь любая комиссия сперва смотрит на то, как выглядят здания, а уже после входят вовнутрь. Первое впечатление может быть определяющим. С каким настроем шагнут через порог, так вся проверка и пройдёт. Если искать хорошее, то будешь замечать его, ну а захочешь найти плохое — так вокруг все покажется в темных тонах беспросветного уныния.
Вот и ПТУ выглядит красиво и нарядно только лишь издали. На подходе к центральному входу даже меня, человека, который был готов увидеть всякое, удивили бесхозяйственность и антисанитария.
Даже под большой вывеской «ПТУ-144 Машиностроения» и то лежали горы окурков, фантиков от конфет, тетрадные смятые листы, какие-то тряпки… А плевков было столько, что впору рыбок запускать плавать.
За красивым и величественным фасадом — непотребство. Что-то мне это напоминает. Нашу страну. Она великая, она красивая, и вправду мощная, ею гордишься. Осталось сделать только лишь генеральную уборку да организовать всё правильно, чтобы больше не сорить. Не хватает административного ресурса на это? Должно хватать. Мало в стране людей, которые с превеликим удовольствием примутся выгребать мусор из страны — так, может, только и ждут люди великой идеи и конкретных действий.
Вот как бы ни клеймили Сталина… Но страна тогда потрясающе быстро вышла из послевоенного кризиса. А потом… Хрущев кидался великими лозунгами, обещал верившим ему людям коммунизм через двадцать лет, исчезновение преступности, изобилие, о котором только можно мечтать. Но на проверку Хрущ получил даже голодные бунты, как в Новочеркасске, или протесты несогласных в Тбилиси. И нет Хруща, нет его обещаний, так приходят другие — и так обещают… но эти хотя бы что-то попытались что-то дельное сделать. Попытались…
А сталинские артели? Почему было их не вернуть? До сорока процентов внутреннего валового продукта давали частники. И не были эксплуататоры, а трудяги! Только и отличались тем, что трудились не на госпредприятиях. Залатывали бреши государственной машины. И не уходили деньги в тень. А сейчас… Сколько подпольных миллионеров в СССР? Ну да ладно, будем не сетовать, а ситуацию исправлять. Нужно только подняться с низов, дабы иметь возможность принимать какие-то решения.
Когда-то, в другой жизни, я сильно сопротивлялся, не желал становиться начальником, брать в подчинение людей. Всё равно пришлось, и я понял одну истину: получится организовать трёх человек, получится и тридцать. Но если не совладаешь с тремя подчинёнными — всё, не твое. Вот бы тестировать будущих начальников на тройке капризных сотрудников, а по итогам теста принимать решение о назначении! Хорошо бы! Директора этого ПТУ я бы точно протестировал на профпригодность.
Понятное дело, порядок — или, скорее, непорядок — выражался не только в мусоре. Прямо на газоне, за неподстриженными кустарниками, стояли курили какие-то парни — надеялись, что за этой зеленой порослью их не видно. Сделать замечание? Нет, пока, нет. Нужно понять систему, познакомиться с администрацией, для чего я тут и нахожусь, а уже после действовать.
— Эй, рыжий! Чё трешься здесь? Рыжий! Закурить дай! — выкрикнул один патлатый акселерат.
Он выделялся среди них пятерых высоким ростом. Переросток стоял в центре своей компании, окруженный остальными парнями, которые до того, как патлатый обратился ко мне, слушали своего лидера с благоговением.
— А ещё уважения я бы тебе отсыпал. Не учили, как к людям обращаться? — жестко отреагировал я.
Он ведь был явно учащимся, и во мне стал просыпаться Макаренко. А что великий педагог говорил про физические наказания за грубость? Стоит ли прощать фамильярность и даже прямое оскорбление в свой адрес? Нет, не стоит. Хотя сперва стоило бы поговорить. Я понимал, что иду в зверинец, где сила играет первостепенную роль. Если проглатывать оскорбления, то они повторятся, я стану не преподавателем, а просто «Рыжим». И главное, где-то я даже понимаю парней. Ненавижу рыжих!
— Дядя, не тебе учить меня вежливости, — осклабился великорослый детина.
Акселерат посмотрел на свою «банду» — от него ждали решительного отпора. Авторитет лидера был под угрозой.
У меня было своё представление о педагогике и о том, как нужно себя вести в таком коллективе подростков. Пусть на меня окрысятся все те педагоги, которые ратуют лишь за любовь и силу убеждения. Но часто эти цивилизованные подходы в глазах трудновоспитуемых видятся лишь слабостью. Это в студенческой среде можно еще убеждать, хотя и там всё, по большому счёту, держится на санкциях и угрозах. А этих не испугать даже и исключением из комсомола. Да я и не вижу значка комсомольца на поношенной ветровке неформального лидера.
— А теперь рассудим… — усмехаясь, начал я говорить. — Я никоим образом тебе не навредивший, иду себе с миром. Ты начинаешь же меня называть «Рыжим», что звучит не как определение цвета моих волос, а оскорбление. Скажи, разве я называл тебя прыщавым переростком? Или дубом с отупевшим, как у дерева, внутренним наполнением? Может, быть, я позволил себе назвать тебя дебилом, кретином? Нет, я этого не сделал. Так что и ты имей уважение.
Переросток стоял, как оплёванный. Он не сразу понял, что только что я его обложил оскорблениями так, что и с мылом не вымыться. Но не со мной ему бодаться в красноречии.
— Бондарь, а он тебя тупым назвал, и это… по-всякому, — установившуюся тишину нарушил маленький шкет с почти лысой головой.
И почему в компании всегда такие вот появляются, которым нужно обязательно напомнить, что их кумир только что получил словесную оплеуху? Подстрекатель! Таким бы я отвесил на пару подзатыльников больше, чем остальным.
— Слышь… Это… А в морду тебе не дать? — растерялся явный хулиган по кличке Бондарь, решив использовать единственно понятный ему язык угроз.
— Во-первых, многоуважаемый товарищ Бондарь, отдача замучает. Как-никак, я обладатель черного пояса по карате, постоять за себя могу. Во-вторых, ты же не урод конченный, чтобы начинать драку без причины. Или пацанские правила для тебя не писаны? — продолжал я давить на акселерата.
Что до карате, то я специально пугал именно этим видом… Пока еще не спорта, а таинственным боевым искусством, ведь сейчас многие верят, что каратист «одним махом семерых побивахом». Карате пока запрещено, только в следующем году должны разрешить секции. Но я мог бы и ответить за свои слова, если нужно.