— Рассказывай! — потребовал он.
— Пельмени будешь? — спросил я, указывая Стёпе на тарелку с «Пельменями русскими». — Если ты такое ешь.
— Ха! Знал бы ты, что я ел! Но сначала расскажи, куда ты вляпался? — настаивал Степан.
— Я, конечно, рад, что ты, мой друг, беспокоишься. И правильно, что хочешь заступиться, но это такое грязное и опасное дело, что лучше я сам, Степан, — сказал я, догадавшись, что именно имеет в виду Степан Сергеевич.
И уже этими словами я должен возбудить интерес к моей судьбе.
Ведь моя стычка происходила почти под окнами общежития и явно привлекла свидетелей, которые не преминули доложить на вахту о случившемся. Зная, как работает сарафанное радио, уверен, что все посчитают, что меня пришли убивать. Впрочем, так ли далека от истины эта мысль?
— У меня друзей нет, не скажу, что раньше я этим тяготился. И не скажу, что искал себе друга лет на десять младше. Но ты парень интересный… только после общения с тобой я становлюсь каким-то другим. Ещё и Настя… — посыпались признания. — Вот что тебя сподвигло, из явно небедной семьи да с блатом, работать у нас в бурсе? Да еще не просиживать штаны, как этот… Женя. А работать, менять… Знаешь, мне это нравится, в этом жизнь.
— Принято, спасибо. Хорошо, я тебе обрисую картину, чтобы ты понимал, что не стоит вмешиваться, — с притворным вздохом сказал я.
Я давно думал о том, чтобы иметь Степана в своих соратниках. Уже продумывал разговор, в котором я попытаюсь убедить Шарова встать со мной плечом к плечу. Конечно, я не мог ему рассказать о том, кто я есть на самом деле. Но этого и не надо, по сути же мое «будущее в прошлом» не играет серьезной роли для «будущего в настоящем». Но в общем о кружке, о том, что я считаю это молодежное объединение преступным, о фарцовщике — обо всём этом я рассказал.
Степан явно ищет себя в этой жизни, повидав такое… догадываюсь, что он побывал в тех краях, «где наших нет» — в Анголе, Сомали, может, и Вьетнам зацепил. Мало ли… на Ближнем Востоке и сейчас бурлит, и не понять, кто за кого и кто против всех. Я знал, с кем говорю. И уже заранее продумывал, как подойти. У таких людей, если психика в норме, как правило обостренное чувство справедливости.
— Деньги, которые я якобы должен этому фарцовщику — мелочь, — сказал я наконец. — Главное — кто за этим стоит и зачем.
— Так сообщи в КГБ. Или в милицию. Чего сам лезешь?
— А вот следующий вопрос — может такая схема работать без того, чтобы в КГБ знали? — усмехнулся я. — Думаешь, в верхах не в курсе, кто кого прикрывает?
Он нахмурился. Сказанное звучало как полуправда, и он это чувствовал. Но я продолжал:
— Этот Илья… он не просто барыга. Он вербует. Потихоньку, без лишнего шума. Я был в этой сети и знаю, что он тянет туда других. Настю тоже.
— Настю? — он дернулся, как будто кто-то ударил. — Зачем ей-то туда?
— Её отец — замдиректора завода. Через таких и входят в систему. Через детей — к родителям. Через комсомольцев — к партийцам. Через связных — к обкому. А потом… потом уже не поймёшь, кто свои, кто продался.
Степан нахмурился, явно пытаясь обдумать и принять то, что я ему сказал. Хотя вслух я высказал не всё, и назвал Илью вербовщиком, а себя — жертвой этих сетей.
Когда на самом деле…
— Такой не отстанет… Устранить? Но это преступление, — не возмущался, скорее, размышлял вслух Степан. — В чем-то ты прав, что тут вырисовывается только силовой метод.
Я уже чувствовал, что нахожу отклик в сердце и разуме мужчины. Острое чувство справедливости Степы, помноженное на характер защитника всех и каждого, охранителя Родины, толкало его к действиям…
— Но должен же быть кто-то, кто против всего этого, — в смятении и недоумении, пожимая плечами, спрашивал теперь Степан.
— Проблема, Стёпа, заключается в том, что они верят, что сами делают для страны полезное. Для тех, кто стоит у власти или рядом с властью, не секрет, что страна наша проигрывает в гонке с Западом. Хрущёв обещал коммунизм в восьмидесятых. Через два с половиной года будет восьмидесятый. А коммунизма нет. Но мало кто вспомнит об этом обещании, потому как будет Олимпиада и видимость счастья, светлого будущего. И те, кто хочет развалить Союз, не верят, что это — благо, они думают, что злодеи те, кто хочет сохранить Великую Родину, — продолжал я убеждать Степана.
Я поднялся, чтобы взять с тумбочки кипятильник, потом включил его в розетку, окунул в поллитровую банку с водой.
— У меня есть банка кофе и чай со слоном. Можем попить. А ты бы позже сходил бы в магазин да купил чего сладкого. Я заметил, когда мы сидели у меня за столом, что Настёна — ещё та сластёна, полкоробки конфет съела одна. В гастрономе рядом как раз выбросили конфеты, как бы не разобрали, — сказал я.
— Я ненавижу этих гнид, которые не верят в свою родину. Я воевал за интересы страны, а были и те, кто на этой войне наживался. Не могу, да и не хочу говорить, где мне пришлось побывать, но если бы я не был силён верой в правильность курса своего Отечества, я бы не выжил, — признался мне Степан.
— И не нужно думать, что всё это временно. Мол, бардак на местах, но система держится. А я тебе скажу, как это работает. Сначала — фарцовка. Потом — общак. Потом — своя экономика, своя милиция, свои связи. И всё. Государство как система — вырождается. Ты же в Африке был? Помнишь, как склады уводили через своих? Как офицеры делились с торговцами? А помнишь, какой там бандитизм и коррупция? Вот то же самое может…
— Да ну?
— Да, сложно верить, но может быть и у нас, — твёрдо договорил я.
— Было. И чем всё кончилось — знаю, — его голос стал грубее.
Он покачал головой, но в этом жесте не было недоверия. Скорее, досада.
— Вот и здесь — так же. Пока сверху видят только «мелкие отклонения». А снизу уже растёт другая сила. Без идеологии, без совести, без родины. Мы воевали за то, чтобы наши парни могли жить без страха. А теперь их вербуют под видом комсомольских кружков. Ты думаешь, СССР вечен? А я тебе скажу — ещё десять лет вот такой гнили, и ты проснёшься в стране, где твоей войны не было. Где пацаны торгуют автоматами, где за форму бьют, а не уважают. Где за доллары покупают память.
Он сидел, сгорбившись, будто устал сразу на десять лет вперёд. Я выждал — потом добавил:
— Мы всегда думали, что Родину продадут враги. А оказалось — свои. Те, кто кричал громче всех. И если ты сейчас отойдёшь — ты же не простишь себе потом. Не потому что ошибся. А потому что знал и молчал.
Шаров выдохнул. Медленно, как будто спуская давление из котла. Потом поднял глаза.
— Что конкретно ты хочешь делать? — задумчиво спросил Степан.
Я посмотрел ему прямо в лицо:
— Чтобы мы вместе начали резать гниль. Тихо, аккуратно, но до корня. Пока она не проросла в сердца, — решительно отвечал я.
Он кивнул. Один раз. И этого было достаточно.
Глава 19
— Уже и не знаю, нужно ли приходить в общежитие для контроля детей, — усмехнулся Степан, когда вернулся с очередного обхода этажей.
Было уже десять часов вечера, по распорядку пора уже укладываться спать. Причём я говорю не только об учащихся, проживающих в общежитии, но и о себе. Однако ни Степан, ни Настя не очень торопились уходить. Или мне кажется, или они специально тянут время, чтобы побыть рядом. И эти взгляды… Вот точно так же на меня смотрела Таня. Да, сложно им. Всё же разница в возрасте — дело серьёзное и часто обсуждаемое, а сейчас к обществу, к соседям и коллегам, всё-таки сильно прислушиваются. А тут ещё Настины непростые родители, вряд ли они захотят такого счастья для дочки, как встречаться с разведённым великовозрастным мужиком, да ещё и работающим всего лишь военруком в бурсе.
— Настя, мама с папой не будут волноваться? — всё же спросил я.
Не нужно сразу привлекать излишнее внимание Настиных родителей, заставлять их волноваться. Так её папа может и повлиять на комсомолку. А мне лишние проблемы ни к чему. Думаю, что они не нужны и Стёпе.
— Да, я пойду. Спасибо за конфеты. Мы же всё обсудили, да, Толя? — спросила она, то и дело поглядывая на Степана.
— Время позднее, нужно такси, — сказал я, и Шаров подхватился.
Он быстро заявил:
— Я провожу тебя, Настя. Толя, подстрахуешь?
— Хуешь… Хуешь, откликнулось эхо, — пошутил я. — Иди. И хватит друг на друга так смотреть. Признайтесь уже…
— Дурак ты, Чубайсов! — выпалила Настя и поспешила к выходу.
— Это что такое было, Толя? — сказал Стёпа и строго на меня посмотрел.
— Да всё правильно было. Я же вижу, что ты ей нравишься, знаю, что она тебе нравится. Так признайтесь друг другу. Да подумайте, что с этим делать. А то как дети малые, — сказал я и отмахнулся.
Я уверен, что порой людям просто необходимо поговорить, выяснить свои отношения, а уж потом посмотреть, к чему всё пришло, и этого ли ждали. Ведь лучше узнать даже горькую правду, чем заблуждаться в реальности.
А для меня было бы очень важным и полезным, если бы Степан и Настя всё же сошлись. Поговорив со Степаном, я понял, что он может мне помочь, но вот мотивы у него оказались неожиданными — иными, чем я мог ожидать. Да, ему слова о самой возможности развала Советского Союза небезразличны. Он как раз из тех, кто был и, возможно, вновь станет охранителем Великой Родины. Однако отсюда, из 1977 года, этот самый развал Союза кажется таким же невозможным, как прилёт инопланетных звёздных флотилий. Впрочем, последнее в мировоззрении советского человека выглядит даже более реальным.
Не то чтобы он уж совсем мне не поверил, он не хотел верить, сомневался и сопротивлялся. А вот то, что предмет его обожания, комсомолка Настя, может подвергнуться опасности — это для него более существенный повод, чтобы помогать мне. Тут ещё и было нечто личное, помимо Насти. Бывшая жена Степана ушла как раз-таки к какому-то, как он сам выражался, «купи-продай». Скорее всего, Степан уже и не любит свою жену (иначе б не смотрел на Настю), но вот по дочке тоскует сильно. Так что, по его словам, «давить фарцу он готов». Причём настроен весьма решительно.