Григорий Васильевич понимал: далеко не факт, что генерал-лейтенант Носырев станет хоть как-то прикрывать Первого секретаря обкома, если тучи начнут сгущаться. А на политическом небосклоне уже пасмурно. Гроза собирается, как бы кого молнией не пришибло. Одного политически ложью и клеветой вывести из игры, иного так и запугать, третьего, принципиального, как, например, белорус-Машеров, просто убить. Мало разве такого было?
Леонид Ильич не показывает особого здоровья, и ни для кого уже не секрет, что он плотно сидит на различных таблетках. Его поддерживают, но надолго ли этого хватит?
Прежде всего, большей частью Генеральный секретарь спит — даже на ходу. А когда он искренне попросился уйти в отставку, то не менее сонные элиты наверху испугались будущего. Для них, словно как для пенсионера, которому осталось несколько лет до пенсии, — главное дожить, хоть как-то доработать.
Нет, есть в Центральном Комитете ещё люди, которые хоть о чём-то думают. Взять с того же самого Петра Мироновича Машерова. Но для него главное — это Белоруссия. Он как-то даже пригрозил поставить таможенные заслоны, чтобы только продукты питания оставались в самой республике.
Смело. И для Романова не было сомнений, что даже эти угрозы аукнутся хозяину БССР. А кто ещё? Лидеры союзных республик также озабочены больше внутриклановыми разборками. Все они — неприкасаемые.
Суслов не хочет хоть как-то замечать проблемы. Только твердит закостенелые слова, которые были актуальны, может быть, лет пятьдесят назад. Но марксизм — это учение, которое должно отвечать времени, двигаться, развиваться, а не оставаться на том же уровне, что и в конце прошлого века.
Обо всём этом думал Романов. Думал, но почти ничего не предпринимал. Решимости не хватало и у него. Политическая жизнь замерла в ожидании, когда уйдёт Брежнев — причём из жизни, а не просто с политического Олимпа.
— Косыгин будет мутить? — напрямую спросил Романов, догадываясь, у кого вообще может быть мотив для того, чтобы, пусть в будущем, отыграться.
Все понимали, что Брежнев заткнул начинания Касыгина. Не может Председатель Совета Министров не иметь обид.
— Не думаю, что Касыгин. Но прикрываться могут им. Ты, Григорий Васильевич, смотри вокруг. Мне тоже не нравится, что происходит. Скажу тебе лишь одно: Андропов — это не Юра, который стремится всем угодить и которого никто не воспринимает всерьёз. Он пусть и мой начальник, но… — генерал-лейтенант оглянулся, как будто хотел увидеть кого-то ещё в кабинете. — Не стоит об этом. Но ты меня услышал.
Романов услышал. Что-то в последнее время он много чего слышит, но не до конца понимает, что происходит. Вокруг вроде бы немало шума, но почему шумят люди — было определённо непонятно.
Через полчаса после того, как Носырев ушёл, обещая разобраться со всеми этими проверками ВУЗов, Романов вновь открыл один документ, который ранее хотел выкинуть, да еще и отчитать Председателя Комитета по образованию, что притащил такое. Но заинтересовался программой по созданию производственных комплексов на базе ПТУ. И дело не в производстве, дело в продаже результатов производства.
Первый секретарь сразу отмёл то, что можно работать в этом направлении через закон «О кустарях». Пусть в предложении и грамотно пишется о том, как можно этот закон обойти стороной, но дух закона никто не отменял, даже если следовать его букве. По факту то, что предлагается — это кооперация.
И Романов не был против именно такой формы кооперативного хозяйствования. Он бы сам с удовольствием, если бы только можно было, поднял как минимум в два раза стипендию учащимся профтехобразования. Но это вызовет шквал негодования в Москве, как и в других регионах, где подобное сделать будет намного проблематичнее, чем в вполне себе развитом и богатом Ленинграде.
Ну а если в ПТУ сами учащиеся во внеурочное время будут приучаться к труду, продавать изделия, то это позволит во многом улучшить материально-техническую базу самих учреждений образования, а также оказать адресную помощь тем учащимся, которые в этом нуждаются. И не в обиде будут те, кто работал, им хватит. Ведь для учащегося и рубль — праздник.
Выгода налицо — мотивация учащихся, смягчение проблем с набором в учреждения, резкое снижение преступности, социальной напряжённости. Так что Романов решил подумать над тем, чем можно тут помочь.
Вариант у него в голове созрел лишь один — это обратиться к некоторым предприятиям Ленинграда, чтобы они включили в свою структуру и взяли шефство над, можно это назвать, «экспериментальными молодёжными лабораториями». Нужно ещё, конечно же, обратиться в Госплан, чтобы найти там те ниши, что можно было бы без какого вреда для Генерального плана Пятилетки использовать.
Впрочем, Романов был уверен, что если в стране появятся, например, в год триста электрошашлычниц или электрических духовых шкафов — ничего существенного не изменится и для области, не говоря уже о всем Советском Союзе. А вот для этих ребят, которые будут производить, пусть и получая мизерную зарплату, так как большинство денег должно будет уходить через завод и на нужды училища, кое-что да изменится.
Карандашом Романов начиркал свои мысли, которые так ещё до конца не сложились в единую систему. Посчитав, что об этом он может подумать позже, Григорий Васильевич взял другой документ.
В преддверии заседания Центрального Комитета, а также Всесоюзной комсомольской конференции, сам Романов посчитал нужным проследить, кто именно от комсомола едет в Москву. Понимание персоналий, которых выдвигает комсомол, по мнению Григорию Васильевичу, могло бы пролить некоторый свет и на то, почему начали проверять высшие учебные заведения Ленинграда.
Но прежде всего, те, кого выдвигают по комсомольской линии — это будущие партийные функционеры. Те, с кем Романову придется работать. Так что лучше знать фамилии загодя, ну и тех, кто эти фамилии пробует продвигать.
— Чубайсов Анатолий Аркадьевич! — прочитал Романов и рассмеялся. — Наш пострел везде поспел! Вот же неугомонная душа! И здесь уже!
Произнося эти слова вслух, Романов поймал себя на мысли, что только что думал о том, как не хватает свежей крови, молодёжной мысли на вершинах власти Советского Союза. Да, неопытной, да, дерзкой. Но на то старики и есть, чтобы несколько унять дерзновенность молодых. При этом должны быть молодые, чтобы периодически трусить пыль с засидевшихся в своих креслах стариков.
— Пригласите ко мне Краснова! — нажав кнопку селектора, потребовал Романов.
— Вызывали, товарищ Романов? — в кабинет к Первому секретарю Ленинградского обкома вошёл один из доверенных людей Григория Васильевича.
— Петя, во-первых, ещё раз проверь мой кабинет на жучки. Что-то генерал-лейтенант сильно дёргался при разговоре. Во-вторых, поедем с тобой скоро в Москву, но я тебе поручаю личное дело. Присмотри за таким товарищем, как Чубайсов, — говорил Романов.
— Что искать в нем? Или что нужно найти? — спросил бывший оперативный работник, перешедший на партийную службу и ставший одним из личных помощников Романова.
— В том-то и дело, что пока не знаю, что искать в нём. Не могу понять. Но за последние несколько недель это имя у меня всплывает в голове, как будто он — эстрадный певец. Причём из разных сторон я слышу о нём. Вот мне и нужно понять — что это за элемент такой вылупился в нашем Ленинградском гнезде, — Романов задумался, через минуту продолжил: — Может так быть, что это пустышка. Но и это тебе предстоит понять. В Москве — в то же время, когда и мы едем на заседание ЦК, будет проходить конференция комсомола. Чубайсов там будет.
— Я понял, Григорий Васильевич. Будет сделано, — с уверенностью в голосе сказал Краснов.
Говорят, что Ленинград — главный туристический объект Советского Союза. По прибытии в Москву, я бы сказал, что Ленинград — один из главных туристических объектов страны. Слышалась и иностранная речь, английская, немецкая, какая-то западнославянская. В Москве было много людей: иностранцев, узбеков, таджиков и всех других лиц азиатской национальности, представителей Кавказа. Безусловно, Москву из XXI века сложно упрекнуть в том, что все перечисленные национальности там не проживают. Наоборот — может быть, их там и чрезмерно много. Но большинство из них — это уже не туристы. А тут именно что люди приезжают на Москву поглазеть.
Туриста от москвича определить достаточно просто — даже по расширившимся глазам и необычайно вертлявым головам. Так что по этому показателю и я — турист. Если Ленинград советского периода для меня уже стал во многом обыденным, то Москва представляла особый интерес.
— Приехавшие ленинградские комсомольцы, прошу следовать за мной! — прокричала маленькая женщина в необычайно огромных очках.
Она стояла на перроне вокзала с табличкой «Комсомольская конференция». Так что даже если бы она и не кричала, чуть растерявшиеся ленинградцы, выходившие из полностью снятого для нас вагона, отыскали бы глазами хоть какие-то признаки, что их встречают.
Для стороннего наблюдателя, выходящего из плацкартного вагона, могло показаться, что эти молодые люди собрались не на комсомольскую конференцию Советского Союза, а на съезд китайских пчеловодов — причём всех, почти всех, покусанных пчёлами. Лица этих молодых людей были опухшие, глазки узкие, амбре устойчивое.
Когда мы ехали, казалось, что Комсомол — рассадник алкоголизма. Причём никто не пил в открытую, выставляя бутылки на столики в вагоне. Напротив, вроде бы как многие заказывали у проводницы чай. Одни чай всё-таки выпивали, другие не поленились — сходили в туалет, чтобы его вылить. Стаканы были намного важнее, чем-то, что могла предложить налить проводница.
Впрочем, я бы не был удивлён, если бы за достаточно немалую сумму денег и проводница нашла бы, что налить вместо чая.
Пили и в том купе, где ехал я со своей спутницей — не в меру обворожительной Маргариты Александровны Булкиной. Вот же насмешка природы! У Булкиной были булки что надо. Но не в ней дело. Я держался, несмотря на красоту девушки, она не была магнитом.