Наступила некоторая пауза, Пастухов тяжело дышал, но через секунд тридцать Его Величество всё-таки согласилось дать мне аудиенцию.
— Пусть войдёт. У меня пять минут, — с раздражённостью на выдохе сказал Пастухов.
— Анатолий Аркадьевич Чубайсов, делегат от Ленинграда. Я хотел бы выступить с докладом, но его завернули. Могу ли я рассчитывать на ваше содействие? — решительно войдя в кабинет начальника, я не суетился и, может, даже где-то был вызывающим.
— Молодым везде у нас дорога… — пробормотал Пастухов, сперва даже не взглянув на меня.
— Дай мне зеленый свет, чтобы я смог проехать по этой дороге! — принял я образность выражений Пастухова.
И всё же он поднял взгляд на меня. Оценил.
Я был в строгом костюме, не купленном в «Большевичке», а пошитом на заказ. Для разбирающихся людей моя одежда должна была выглядеть умеренной. Одновременно она показывала, что я имею выходы — если не к блату, то на хорошее ателье.
— И что же вы такого хотели донести до Комсомола? — оценив мой внешний вид, возможно, предполагая, что я чей-то ставленник, спросил Пастухов.
И на это тоже был расчёт: что он, как новый человек в Комсомоле, не будет ломать дров, но и прекрасно понимает, что многие в этой организации, особенно те, кто приехал на конференцию, — чьи-нибудь да ставленники. Всё-таки Комсомол — это кузница партийных кадров. И многие функционеры продвигают своих клиентов, чтобы те в будущем стали опорой для дряхлеющего партийного поколения.
— Главным образом я хотел бы указать на то, что нынешняя молодёжь, экономическая активность нового поколения, должна учитываться в Госплане и заниматься производством. Я работаю в ПТУ, в котором рассчитываю открыть экспериментальную базу. Мы можем производить некоторые товары народного потребления, при этом усиливать материально-техническое обеспечение нашего учебного заведения, а также поддерживать материальное положение учащихся. Это и борьба с преступностью, это же и повышение престижа профессионально-технического образования. Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев указывал на то, что системе профтехобразования уделяется недостаточно внимания… — говорил я, словно по писаному.
Могло показаться, что я радею лишь за свое ПТУ. Нет, я хотел бы перехватить инициативу в создании форм кооперации. Сделать это тогда, как еще есть воля и сила у государства не допустить произвола. Да, нужна кооперация, но нужны не кооперативы варианта конца развала Советского Союза, а артели.
— Ну, будет вам! Вы ещё указываете мне на то, что говорил Генеральный секретарь! — перебил меня Пастухов. — Покиньте мой кабинет! Если что нужно — с вами свяжутся, товарищ Чубайсов.
Стиснув пальцы в кулак, я всё-таки вышел из кабинета. В моей голове возникали мысли о том, что, может быть, стоит перейти на более жёсткие варианты изменения истории. Не хотел я становиться своего рода народовольцем, который будет бросать бомбы под ноги чиновникам, но инициативу режут на корню. Того и гляди, а психану и зачищу ряд товарищей.
Поспешив в свою гостиницу, я было дело автоматически чуть не направился в номер, где проживала Маргарита. Однако вовремя себя остановил, когда уже рука оказалась на ручке двери. Не нужно. Причём не нужно и плодить проблемы близостью с Марго, а ещё не следует поддаваться порывам и эмоциям.
Мой сосед по номеру валялся в кровати в одежде, наверное, ориентируясь на принцип «не дома, так можно». Настроения разговаривать не было. А вот подготовится к новой встрече, обязательно. Я собирался сам навестить одну из главных врагов Советского Союза. Уже завтра, после заседания очередной сессии конференции и заслушивания отчета по работе Комсомола, я собираюсь навестить Всесоюзного НИИ системного анализа.
Слежку я заметил. И что с этим делать, до конца и не понял. Идти против всей системы я не могу. Контора (ведь она следит, наверное), может даже зачистить меня, если только сочтет нужным. Поэтому нужно показывать себя и уходить под тот зонтик, что и был у экономического кружка в Ленинграде. Ведь в иной реальности Чубайсова не трогали, как и остальных.
Не собираюсь выжидать момента, когда меня схватят, или когда найдутся те, кто начнет меня выдавливать. Джермен Гвишиани — он и есть серый кардинал всех тех событий, которые уже скоро начнут влиять на положение в Советском Союзе. Я хочу видеть этого… С позволения сказать, человека. Есть что ему предложить.
И, нет, не буду вести с такими, как Гвишиани. Я собираюсь решать свои вопросы под их прикрытием. А уже потом… Потом я зубы покажу…
Уже вечером я сидел у окна своей гостиницы и смотрел на вечернюю Москву. Не зажигал свет. Не потому что боялся разбудить похрапывающего соседа. Просто в темноте легче думалось.
Сначала была злость. Потом усталость. Теперь — холодный расчёт. Тот самый, что помогал мне выживать в иной истории, в иных кругах и при иных полномочиях. Правильно ли я делаю, что: даже я могу качнуть дверцу системы, если знаю, в каком месте у неё петля разболталась.
Товарищ Петр Иванович Краснов определил двух человек для того, чтобы за Чубайсовым присматривали. Первоначально Краснов думал, что следует полноценно следить за комсомольцем, к которому проявляется особый интерес Романов.
К удивлению Краснова, Чубайсов вёл себя крайне осторожно, словно бы опытный чекист. Когда второй раз он «срисовал» за собой слежку, Краснов приказал изменить степень контроля. Так что в случаях, когда было понятно, что Чубайсов идёт или в магазин, или просто прогуливается по Москве — слежка прекращалась.
Однако, когда Анатолий Аркадьевич отправился в исполнительный комитет Комсомола, его люди смогли узнать прелюбопытные сведения: за Чубайсовым следили не только люди Краснова. И это был Комитет. Так что Петр Краснов и вовсе приказал слежку убрать — не ему тягаться с КГБ, особенно в Москве. Да и в Ленинграде… Краснов так… на подхвате у Романова, исполняет редко, но порой деликатные просьбы хозяина Ленинграда.
— С чем ты решил меня обрадовать? — с нескрываемым неудовольствием спросил Григорий Васильевич Романов, когда Краснов пришёл к нему на доклад.
— Вы сами поставили мне задачу контролировать действия и поступки товарища Чубайсова. По этому поводу я к вам и прибыл, — сказал Краснов.
Григорий Васильевич не сразу вспомнил, кто такой Чубайсов, и с какой стати одного из своих вернейших помощников он направил следить за этим человеком. Но понимание пришло. Романов решил все же послушать Петра Ивановича.
— Давай кратко и быстро. Через два часа заседание ЦК, мне нужно ещё некоторые вопросы проработать, — потребовал Романов, вновь опустив взгляд на разложенные бумаги.
Краснов не спешил говорить. У него всё-таки были сомнения, что та квартира, которую по приезду в столицу чаще всего занимал Романов, не прослушивается. Одно дело — упомянуть о комсомольце, который из Ленинграда прибыл на конференцию. Это вполне нормально, что Первый секретарь Ленинградского обкома будет интересоваться своей молодёжью. Иное дело — рассказать, чего именно добивается Чубайсов. Как и определить особый интерес Романова к тому, за которым следит КГБ.
Поняв причину неразговорчивости своего человека, Романов вышел в коридор. Элитный многоквартирный дом имел на этажах даже не коридоры, а целые холлы с коврами, цветами в горшках, диваном, двумя креслами и столиком. Тут же можно покурить, лежали свежие газеты, приносимые консьержем.
— Говори! — потребовал Романов, когда они оказались у окна в вестибюле этажа.
— За ним следит Комитет, — Краснов начал говорить, по его мнению, с самого важное.
— Вот как! — удивился Романов. — Уверен? Зачем чекистам простой молодой человек? Или не простой?
В голове Первого секретаря Ленинградского обкома сразу всплыли все события в Ленинграде, которые предшествовали его приезду в Москву. Что этот самый Чубайсов каким-то образом стал интересен КГБ, а также имеет причастность к экономическому кружку.
— Что ещё? — спросил Романов, помечая для себя, что должен обязательно поговорить с Юрой Андроповым.
— Он просится на трибуну конференции, но его не пускают, — сообщил Краснов.
— Тема доклада? — спросил Романов.
— Доподлинно неизвестно, — слукавил Краснов.
Ему и вовсе было неизвестно, о чем именно хотел Анатолий Чубайсов говорить на всю страну. Но Краснов знал, что Чубайсов лично добился встречи с Пастуховым, и что эта встреча, скорее всего, закончилась ничем.
— Он был у Пастухова, но Пастухов его не выслушал, — потупив глаза, понимая, что до конца не отработал, сказал Краснов.
Романов молчал. Губы его были сжаты, пальцы подрагивали — не от волнения, от раздражения. Он не любил, когда в делах, которые могли показаться второстепенными, вдруг начинал проявляться чей-то незаметный, но упорный след. Особенно если этот след вёл к людям, которые, судя по всему, начинают действовать.
Юрий Владимирович Андропов, судя по всему, не угодливый Юра, а игрок, который всеми силами хочет оставаться чуть в стороне, быть в приятельских отношениях со всеми, но… Что-то Юра интригует. И этот сервиз из Эрмитажа… Не отсюда ли уши растут?
— Продолжайте наблюдение. Только без фанатизма, — наконец сказал Григорий Васильевич. — В Москву приехал — пусть думает, что свободен. Но если полезет не туда — знать хочу первым. Поняли?
— Так точно, — ответил Петр Иванович Краснов.
Романов развернулся и пошёл обратно в квартиру, не глядя на офицера. Ему нужно было подумать. Не о Чубайсове. О нём он уже подумал. А о том, кто поставил его. Если этот юноша оказался под колпаком у Комитета, значит, есть куда более серьёзная линия. И, возможно, связана она вовсе не с Комсомолом. А с тем, что в Москве называют «вариантами на после Брежнева».
Он не верил в совпадения. И уж тем более — в случайных делегатов от Ленинграда.
Глава 11
Председатель КГБ СССР, генерал армии, Герой Социалистического Труда Юрий Владимирович Андропов, отогнув занавеску на окошке служебного «ЗИЛа», смотрел на огни Москвы, проносящиеся мимо. Столица еще и не думала отходить ко сну. К дверям кафе и ресторанов тянулись очереди. Стайки молодежи гуляли по бульварам под присмотром сверкающих мигалками «козликов» ППС. Кого-то, уже нагулявшегося, паковали, чтобы отвезти в вытрезвитель. Жизнь шла своим чередом.