— Признаться, я впервые сталкиваюсь с такой точкой зрения. Обычно молодые люди, вроде вас, в полном восторге от западной музыки, фильмов, моды.
— Все, что можно взять от них полезного, следует брать, но не пускать их ни на шаг в наши внутренние дела. И всюду, где только можно, замещать их продукцию — любую: промышленную, культурную, научную — своей. Поощрять собственных изобретателей, ученых, людей творческого труда, а не отказывать им в реализации идей на том основании, что за границей такого не делают. Мода — это отдельный разговор. Сейчас молодежь сходит с ума от американских синих штанов, под названием джинсы, покупает их за бешеные деньги у спекулянтов. А почему бы не сбить этот ажиотаж тем, что закупить у буржуев миллионы пар и продать на внутреннем рынке по бросовой цене, даже — в убыток государственной казне? Появление в свободном доступе этих вожделенных «Монтан», «Левайс», «Ранглер» приведет к тому, что молодежь потеряет к ним интерес. То же самое касается и рок-музыки. Выпускать их пластинки миллионными тиражами. Пусть они лежат в каждом магазине «Мелодия», и сразу же культ всех этих «Битлз», «Ролинг Стоунз», «Доорз» и прочих рассеется как дым. И попутно поощрять развитие своей легкой промышленности, давать дорогу собственным художникам-модельерам, рекламировать и активно внедрять их модели. То же самое — и с рок-музыкой. Нравится она молодежи, помогайте собственным рок-музыкантам. Поверьте, такое отношение не только не повредит советской власти, но и укрепит ее. Вот я сегодня разговаривал с дочерью Аркадия Стругацкого — вашего коллеги. Девушка жалуется, что книги ее отца и дяди почти перестали печатать. А почему? Что в них такого криминального? А главное — зачем создавать культ на пустом месте? Помните историю с романом Бориса Пастернака «Доктор Живаго»? Напечатай его тогда у нас большим тиражом и никакого скандала с Нобелевской премией не было бы. Да ее ему просто не дали бы. Не стоит делать антисоветчиков собственными руками. Энергию следует тратить на укрепление страны и благополучие ее граждан, а не на перетягивание каната с теми, кто нас и так ненавидит. Это только примеры, но они хорошо иллюстрируют общий принцип.
— Очень и очень любопытная точка зрения. Особенно приятно ее слышать от человека, которому и тридцати нет. Вы ведь не будете возражать, если я передам наш разговор Юрию Владимировичу.
— Наоборот — буду только рад.
Похоже, мне опять удалось удивить собеседника. Вероятно, он впервые в жизни видел человека, только что говорившего вполне крамольные вещи и обрадовавшегося тому, что о них узнает главный человек, отвечающий за государственную безопасность.
После разговора с Романовым, который упомянул, что этим рыжим выскочкой заинтересовался сам Андропов, Гвишиани не мог усидеть на месте. Соврав секретарше, что едет в Академию Наук, вызвал персональную «Волгу» и покатил на дачу своего тестя. Летом Косыгин предпочитал ночевать в Архангельском. Дом был хоть и большой, двухэтажный, но скромный. Как и все старшее поколение советских вождей, он не любил показной роскоши. И изредка бывая у зятя, с недоумением рассматривал антиквариат, разные безделушки привезенные тем из заграничных командировок.
Гвишиани же, бывая у тестя, чувствовал себя как в ведомственном санатории. И впечатление это усиливали инвентарные номера, приколоченные к креслам, диванам, шкафам, рамам картин — всюду. Директора ВНИИСИ удивляла способность старых коммунистов жить в казенном жилье. Он считал, что все они до конца дней своих подражают Хозяину, который тоже не имел ничего своего, хотя мог иметь все. Коммунистов послевоенного призыва казенное уже не устраивало. И из тех из них, кто уже удостоился стать членом ЦК, Джермену Михайловичу больше всего импонировал Горбачев, возглавлявший Ставрополье. Именно на него Гвишиани возлагал свои карьерные надежды.
«Волга» въехала во двор дачного дома. Джермен Михайлович выскочил из салона. На крыльце его встретила горничная — миловидная бабенка, которую зять сам подсунул тестю. Правда, доказательств того, что вдовец пользуется не только ее профессиональными услугами, у Гвишиани не было. Да и он и не старался их получить. Ему ли шантажировать человека, от которого он полностью зависит? Да и Алексея Николаевича не слишком-то пошантажируешь. Глазом моргнуть не успеешь, как из директора столичного, международного значения НИИ, превратишься в завлаба в каком-нибудь филиале на Чукотке.
Косыгин уже тринадцать лет был Председателем Совета Министров СССР. По меркам какой-нибудь буржуазной демократии — главой государства. Да его таким и считали за границей. Будь Брежнев ревнив, он бы не простил Алексею Николаевичу тех почестей, которые ему оказывали в Америке, в Финляндии, в Египте, но Генсек был человеком великодушным, ценил деловые качества своего преданного делу партии соратника, его светлый ум и умение принимать сложные, но правильные решения. Именно это качество нужно было теперь Гвишиани позарез.
— Добрый день, Джермен Михайлович! — улыбнулась горничная. — Вы сегодня без супруги? Если вам что-нибудь будет нужно, я к вашим услугам.
Грузинская кровь не позволяла директору ВНИИСИ хранить верность супруге и намек этой, не слишком обремененной моральными устоями мадам, он понял, как надо, но сейчас ему было не до ее выпуклых прелестей.
— Алексей Николаевич у себя? — нетерпеливо осведомился он.
— Опять рыбку удит. Вот никак не дождусь к обеду, — разочарованно вздохнула она.
— На карьере или на Старице?
— На Старице.
— Схожу, потороплю его.
И он, не выпуская из рук дипломата, прошел дачный двор насквозь и, пройдя через калитку, направился к излюбленному месту на старице Москва-реки, где предсовмина любил сиживать с удочкой. Разумеется, его продвижение по этому маршруту не могло остаться незамеченным охраной. Однако родственника охраняемого лица не останавливали, хотя и по цепочке передавали сообщение о каждом его шаге. Кого другого уже бы тормознули, обшманали и в лучшем случае перенаправили бы в другую сторону.
На Старице у Косыгина было оборудован специальный павильон, где он мог удить рыбку с полным комфортом, даже если пойдет дождь. У входа в этот рыболовный дворец Гвишиани все же приостановил сотрудник «девятки», приложив палец к губам, призвал к молчанию. Гвишиани только раздраженно отмахнулся. Ну не поймает тесть лишнего карася, подумаешь! Сейчас на кону судьба мужа его дочери. Хотя, конечно, Джермен Михайлович, никогда бы отцу своей жены в этом не признался бы. Это все равно, что явиться на Лубянку с повинной. Из такого дерьма Косыгин зятя вытаскивать не станет.
— А-а, это ты, — отложив удочку, проговорил предсовмина.
Судя по мрачному тону — не клевало. Гвишиани опустился в шезлонг, что стоял рядом с соломенным креслом самого Алексея Николаевича. Тот налил запыхавшемуся зятю минералки. Спросил:
— Что у тебя стряслось?
— Сегодня ко мне в институт заходил Романов.
— Ну и что тут удивительного. Он сейчас в Москве.
— И ни один, а с этим Чубайсовым.
— Так это же один из птенцов твоего экономического гнездышка, чем же ты недоволен?
— По моему — это кукушонок… Вам известно, что он наговорил на комсомольской конференции?
— Нет, — слукавил Косыгин, который уже успел ознакомиться со стенограммой выступления Чубайсова, экстренно переданной ему на дачу по спецсвязи. — Никак не пойму, что тебя так волнует, Джермен?..
Гвишиани, который уже успел пожалеть, что неосторожно высказался в свою прошлую встречу с тестем насчет необходимости развалить всю систему, теперь старался следить за базаром. Поэтому он выдохнул, опростал стакан минералки и только тогда произнес:
— Романов сказал мне, что Чубайсовым заинтересовался Андропов, а тот откладывать дела в долгий ящик не любит.
— И правильно делает, — кивнул предсовмина. — Мой тебе совет, зятек, ты бы почистил у себя в институте и за его пределами, все что может тебя скомпрометировать. А то ведь Юра не посмотрит на память твоего отца…
Гвишиани кивнул. Совет почистить он понял по своему, подумав: «Надо позвонить Тенгизу…»
Микроавтобус Рижского автобусного завода, в просторечии просто «РАФик», бодро катил по Рублевскому шоссе, в 1977 году еще не забитому в обе стороны дорогими иномарками. Сидя рядом с Маргаритой, я испытывал своего рода ностальгию. Сколько раз на таких вот «РАФиках» выезжал я с опергруппой к месту предполагаемого убийства. Задница, пусть уже не моя, странным образом помнила эти не слишком-то мягкие, по меркам XXI века, обитые красным кожзамом, сиденья.
Моя спутница, любовница товарища Трошкина, мгновенно влилась в компанию молодых ученых, вызывая восхищенные взгляды молодых парней и неприязненные — девушек. Особенно — Маши Стругацкой, которая, похоже, всерьез вознамерилась меня склеить. Я возражений не имел, но пока не выбрал, кого мне предпочесть на сегодняшнюю романтическую ночь — королеву Марго или дочь популярного писателя? С другой стороны, Рита никуда не денется, а вот опередить Егорушку было бы неплохо.
По прибытию в Дунино, в место, где когда-то жил великий советский писатель Михаил Пришвин, Мария сразу почувствовала себя хозяйкой положения. Стала распоряжаться, что и куда положить и где поставить. Девчонок, включая королеву Марго, тут же подрядила готовить все, кроме шашлыка, который, как известно, женских рук не терпит. Благо на даче обнаружился вполне приличный мангал, а к нему — запас дров.
Я как человек наиболее опытный, быстро его раскочегарил, даже не имея жидкости для розжига. Пацаны тем временем, насаживали на шампуры кусочки промаринованного мяса, которое умудрился достать Марат. Когда дрова прогорели, образовав самые подходящие для жарки шашлыка угли, я приступил к готовке. Поначалу, ни о чем серьезном мы не говорили. Так — музычка, киношка, прочитанные книжки, институтские, мало мне понятные сплетни. И только потом речь зашла о вещах серьезных, к которым стоило прислушаться.