— По-моему, типично для маньяка, — вставил Грег.
— Весьма типично для многих из них, — согласился доктор Карлин. — Но это еще не конец истории. Полиция начала выяснять, есть ли у мистера Смита родственники. Сирота, ни братьев, ни сестер, холост. Но старушка-соседка упомянула о мальчике, которого иногда видела возле особняка. По ее словам, подросток, вряд ли больше восемнадцати. В доме не нашли ни намека на присутствие второго жильца, но старушка упрямилась: она была убеждена, что юноша жил в особняке мистера Смита. Она даже описала его: высокий, худой, темноволосый, смуглокожий, грустные карие глаза. Однажды соседка подошла к нему для того, чтобы угостить кусочком домашнего пирога — ей казалось, что он постоянно недоедает — но юноша не стал с ней разговаривать. В итоге полиция решила, что все это выдумки старой дамы, выжившей из ума.
Мистер Хант поднес чашку к губам, но так и не сделал очередной глоток.
— Вполне вероятно, что это правда, — сказал он.
Марк медленно покачал головой.
— Это произошло в 1985 году, Грегори. Лет через пять особняк выставили на продажу, и состоятельная пара пришла для того, чтобы все осмотреть. Глава семейства был большим знатоком вин, и его интересовало наличие помещений для погребов. В сопровождении агента по торговле недвижимостью он спустился на подземный этаж. Особняки старого типа — это замки в миниатюре. Кое-где можно отыскать разветвленную систему подземелий. В одной из тамошних комнат обнаружили миниатюрную спальню. Кровать и письменный стол, вот и все изыски. Даже ковра на полу не было.
Грег прикрыл глаза.
— Не уверен, что хочу слушать дальше.
— Сведя все данные задачи воедино, — продолжил доктор Карлин, проигнорировав слова собеседника, — полиция пришла к выводу, что юноша, о котором упоминала старушка, все же жил в особняке. В той самой подземной комнате. Более того — по описанию, которое она нам дала, он мог приходиться Роберту Смиту сыном.
— Вы хотите сказать, что люди из Ночного квартала … это его работа?
Марк наконец отпил из своей чашки и блаженно улыбнулся.
— Это чудесно, — прокомментировал он. — Отвечая на ваш вопрос, Грегори — нет, я так не думаю. Но что-то в этой истории не дает мне покоя.
— Тому юноше сейчас… около сорока, — быстро подсчитал Грег. — Если бы я провел детство в подвале, я бы сделал все возможное для того, чтобы убежать подальше. Почему он остался?
— Ответ заключен в вопросе, Грегори. Вы провели здесь детство. Вы не знаете другой жизни. Но повторюсь: я не думаю, что речь идет о сыне мистера Смита. На татуировки вы, конечно же, внимания не обращали?
— Насколько я знаю, нет. Но я спрошу об этом у детектива Нур. И передам ей детали нашего разговора. Большое спасибо за чай.
— Спасибо вам за то, что разделили его со мной. Надеюсь завтра увидеть детектива Нур в добром здравии.
Глава двадцать четвертая. Тристан
Зима 1985 года, Треверберг
В этом году снег выпал рано: в конце ноября уборочные машины уже расчищали улицы, а сегодня отец целых полчаса выкапывал свой автомобиль, ставший жертвой ночного бурана. Он живет по четкому распорядку: уходит из дома в половину восьмого утра, возвращается в шесть вечера. Роберт любит зимние сумерки: он взбирается на чердак и смотрит из маленького окошечка на то, как город постепенно погружается в темноту. На чердаке нет электричества, приходится зажигать старые восковые свечи, но они нравятся ему больше ламп, потому что источают приятный запах и бросают на стены причудливые тени.
Роберт вспоминает, что много лет назад, когда он был совсем маленьким, мама смешила его, устраивая театр теней. Она изображала то злого волка, то принцессу, то привидение, изгибая пальцы возле огонька свечи, и стена превращалась в сцену. Иногда Роберту кажется, что он помнит мамино лицо. Как-то раз он даже попробовал нарисовать его, но ничего не вышло. Все дело в том, что он никто. Отец часто напоминает ему, что он не заслужил и собственной жизни, не говоря уж о таланте художника. Отец говорит, что маму Роберт тоже не заслужил, и поэтому ее теперь нет.
Спрашивать о маме нельзя, но Роберт часто думает о ней. Что означает фраза «ее теперь нет»? Может, она носила чужое тело, как гостьи отца с татуировками, и ее приговорили к очищению? Роберт пытается представить, как выглядели татуировки мамы. Наверное, то был растительный орнамент. Он любит растительные орнаменты. Когда Роберт рисует чужие тела женщин, которых отец приводит домой, то над растительными орнаментами работает дольше прочих. В них много деталей, много теней, много тонкостей. Роберт старается как может, но отец недоволен. В его комнатке под особняком есть целая стопка альбомов — и ни в одном из них нет хороших рисунков. Иногда отец спускается к нему и подолгу изучает их. Больше всего внимания он уделяет чужим телам, а на тела, прошедшие очищение, даже не смотрит.
В такие дни Роберт тихо сидит на кровати и ждет, что отец скажет ему что-нибудь хорошее, хотя в глубине души знает: он этого не заслужил, потому что он никто. Отец занимается важным, серьезным делом: возвращает заплутавшим леди их истинный облик. Функция Роберта — запечатлевать деяния его рук, водить карандашом по бумаге. По сути, он сам — карандаш. Карандаш, который давным-давно затупился, и теперь им невозможно нарисовать что-либо путное. Поэтому он не заслужил даже собственного имени, и отец обращается к нему так же, как к себе. Роберт думает, что он полюбил бы свое имя, если бы оно у него было. Но зачем ему имя, если он никто?..
Сегодня нет ветра, и снег опускается на землю большими мягкими хлопьями. Роберту нравится смотреть на то, как они медленно ложатся на газовые фонари. Женщина ведет на поводке двух собак с золотистой шерстью. В руке она держит пакеты с логотипом супермаркета «Полная корзина». Пакеты праздничные, с припиской «Счастливого Рождества». Роберт напрягает память. Какое сегодня число? Двадцать второе. Рождество на носу. Если бы он был кем-то, ему подарили бы подарок. Давно, еще в ту пору, когда отец смотрел телевизор, Роберт видел рождественский фильм. Семья, собравшаяся за столом, носки, развешанные на камине в ожидании подарков от Санта-Клауса, полосатые тросточки-леденцы. Интересно, что в пакете у той женщины, хозяйки собак? Подарки для детей? А если у нее нет детей и семьи? Она могла купить подарок самой себе.
Роберт смотрит на снег и думает о маме. Он знает, что этого делать не стоит, потому что он будет плакать, но ничего не может с собой поделать. В книгах из библиотеки отца, которые он читает тайком, это состояние называют одиночеством. Если бы не книги, Роберт давно бы сошел с ума. Может, он уже сумасшедший? Разве он не понимает, что отец делает дурные вещи?.. Но отец не может делать дурные вещи. Он самый добрый человек на свете, потому что он позволяет Роберту жить в его доме. А еще он говорит правду. Будь у Роберта друзья, они говорили бы ему, что он талантлив, а за спиной смеялись бы над его бездарными каракулями.
Темноволосая леди тоже говорила, что он талантлив.
При воспоминании о темноволосой леди Роберт дергается, как от удара хлыстом по лицу. Он вспоминает ее глаза: карие, почти черные, с расширившимися от ужаса зрачками. И ее татуировки. Очень красивые, он давно не видел такой работы. Особенно ему понравился изумрудно-зеленый дракон на спине. Кожа у леди белая, как снег, тонкая, как изысканный фарфор. Роберт знает, что подглядывать нехорошо, и он хотел позвать отца сразу же после того, как пришел, но он увидел, как леди расстегивает пуговицы на своей блузке — и в него будто вселился злой дух
Конечно, так и было. Только злой дух мог заставить его смотреть на нее при отце. Только злой дух мог заставить его сказать то, что он сказал. И, если бы не злой дух, он бы давно забыл ее имя. Но он помнил. До этого отец ни разу не позволял себе называть имена гостивших в особняке леди.
Си-а-ра. Роберт несколько раз произносит это имя мысленно. Потом — вслух. Сначала тихо, шепотом, потом — в голос. Очень красивое имя. Оно ей идет.
***
Отец запирает двери комнаты, где живут леди с чужими телами, но Роберт знает, где хранится вторая связка ключей. Он нашел ее пару лет назад и спрятал под одной из половиц в чулане и до сегодняшнего дня не доставал. Если отец вернется, ему попадет… но до прихода отца остается еще час. Кроме того, Роберт услышит, как шуршат шины автомобиля на подъездной дорожке. Слух у него отличный. Он способен различать шаги отца, если тот находится в другой части особняка. Но иногда Роберт слышит то, чего нет. Например, детский смех в коридоре. Или звон посуды в комнате, которая когда-то была столовой. После таких галлюцинаций у него начинает болеть голова, и он может провести в постели два, а то и три дня.
Приступы подкрадываются медленно, как тяжеловесное животное, выбирающееся из кустов на запах жертвы. Боль начинается в маленькой точке за правым глазом и постепенно отвоевывает миллиметр за миллиметром. Кажется, будто кто-то зажег в мозгу огонь, и содержимое черепа вот-вот превратится в пепел. Роберт сворачивается под одеялом и в течение долгих часов пытается найти то положение тела, при котором мигрень хотя бы ненадолго ослабнет, позволив ему задремать. Он спит тяжело, глубоко, без снов, но просыпается отдохнувшим. После приступов ему особенно сильно хочется рисовать. В такие дни Роберт рисует то, что не показывает отцу: красивых обнаженных женщин с длинными волосами, пары, сплетающиеся в объятиях, фантастические миры в тропических лесах и на других планетах. Иногда он даже пользуется цветными карандашами, акварелью или фломастерами. Глядя на то, что получилось, Роберт удивляется: откуда эти сюжеты появились в его голове? Может, приступы — тоже очищение? Но он никто. Зачем его очищать?
Несколько минут Роберт упорно подбирает ключ и, наконец, нужный поворачивается в замке. Леди с чужим телом сидит на кровати, поджав ноги, и смотрит на противоположную стену.
— Привет, — говорит Роберт и улыбается.