Не подружился я с ребятами из Можайского. Ох, не подружился…
Мы ехали. С Долгоруковым и его подпевалами я больше не зацеплялся, хотя взгляды ловил самые неприятные. Зато с парнями из своего купе — пожалуй, что скорешился, даже с надменным Сицким. Тот сначала пытался тусить с кем-то «из своего круга», но Долгоруков его тоже турнул, и с прочими не задалось — так что Ганя — полное его имя было Гаврила — примирился с нашим соседством.
На второй день путешествия капитан начал закладывать за воротник, дисциплину остался поддерживать один Хоботов. Но после пересечения Урала и он сдулся: бывало, мы оставались предоставлены лишь сами себе. Искусственный интеллект вагона, которого звали Дьяк, обладал очень причудливой логикой и не всегда верно оценивал ситуацию, хоть и всегда оставался доволен самим собой.
Из вагона нам просто так выходить запрещалось — только на пустые перроны! — однако в Сибири на какой-то из маленьких станций к поезду прорвались тетки-гоблинши, продающие местную рыбу. И водку.
Несмотря на пугалки Сицкого, что тут, в Сибири, повсюду Хтонь, рыба наверняка ею заражена и мы все мутируем, основным ударившим по здоровью курсантов фактором оказалась, конечно, не рыба.
А то, что ею закусывали.
Зато, наконец, действительно пригодилась швабра.
На четвертый день запах в вагоне стал нестерпимым.
На седьмой день поезд прибыл во Владивосток. Капитан и вахмистр с радостью сплавили нас следующим сопровождающим, традиционно полаявшись с ними насчет неучтенной головы — моей.
Притом оказалось, что не все сорок человек должны были попасть в Поронайск. Нас распределяли по гарнизонам — на Сахалине и на материке — и 126-й Поронайский был только одним из них.
На перевалочной базе под Владивостоком сутулый опричник в каком-то рыбацком, как мне показалось, камышовом камуфляже — но с погонами подпоручика — устроил нам перекличку. Все — включая уже и меня — имелись у него в служебном планшете, но сутулый заставил нас выполнить равнение на фрунт и каждого громко выкрикнуть: «Я!» Сицкий смог выдать нужное количество децибел только с третьего раза, поэтому мы прошли три полных круга.
— Кто из Коломенского училища — шаг вперед, — сказал сутулый, когда перекличка была окончена.
Четверка из нашего купе выступила, Сицкий — после того, как я его незаметно толкнул.
— Вы в Поронайск, — скучно сказал нам сутулый.
— Поросенск, — донеслось с того края шеренги, где торчали Долгоруков сотоварищи.
Сутулый не обратил внимания.
— Кто из Можайского?.. Туда же.
На этом моменте случилась маленькая заминка: по данным Льва, он должен был оставаться на центральной дальневосточной базе, а не плыть на пароме на Сахалин. Таковы, якобы, были договоренности, которые Долгоруков-старший с кем-то там заключил.
«Рыбак» выслушал нашего мажора, не изменившись в лице, а затем скучным голосом рассказал ему, как тут, на берегу Японского моря, относятся к его батюшке, истории их славного рода, да и к матушке заодно. Бесстрашные люди — рыбаки.
Долгоруков заткнулся.
Прочих пацанов распределили кого куда, остался только один.
— Я!
Подпоручик обвел взглядом мою фигуру, на которой налетающий с моря ветер вздувал пузырями куртку, и выплюнул:
— Поронайск.
Пока нас кормили, появился еще один маг — кажется, штабс-капитан. Я с любопытством прислушивался, о чем они говорят с сутулым, хотя доносились только обрывки.
«Автобусом до парома», «еще несколько суток», «ничего, пускай закаляются», «много чести им — портал открывать», «да все равно открывать же надо, провизию доставлять».
Около трех часов мы опять занимались тем, чем, как я понял, чаще всего занимаются все курсанты на свете. Ждали.
Толпа редела — пацанов из Вышнего Волочка и Тулы автобусы увозили куда-то там. «Большой Камень!», «Уссурийск!», «Дальнереченск!»
Наконец остались только мы, «поронайские». Долгоруков пытался звонить отцу, но связи не было.
К нам подошел утомленный штабс-капитан:
— Повезло вам, собачьи дети, — сказал он, явно не с целью нас оскорбить, а как-то привычно. — Сейчас нагрузим вас ящиками, и открою портал. Прямо на родной базе окажетесь.
Через час я был на 126-й Поронайской. Я и еще восемь человек.
Нас встретил — на плацу, где открылся портал — ротмистр Рокотов: небольшой комплекции, но жилистый, тренированный дядька, стриженый ежиком.
Он крайне неодобрительно оглядел всех, особенно меня и почему-то Льва. Пробормотал что-то про обезьян. И рявкнул:
— Так! Вы здесь формально на стажировке. Фактически — это служба. Никаких особых условий. Сейчас вахмистр Тещин, — взмах в сторону рябого дылды в мундире, — расскажет вам, что где находится. У каптера получите: браслет, визор, наушник, подключенные к личному контуру. Вопросы есть?
Долгоруков ткнул Горюновича, и тот радостно выпалил:
— А правда, что в увольнение каждую неделю можно?
Ротмистр скривился:
— Какое, — переводя взгляд с одного из нас на другого, спросил он, — главное орудие опричника? Ну? Отвечать!
— Магия! — заявил Долгоруков.
— Еще варианты.
— Мозги, — пробормотал Ганя, а Тургенев выкрикнул громко.
— Тоже мимо. Ты, шифоньер? — Буран явно хотел что-то сказать.
— Тренированное тело — главное орудие опричника, — радостно выпалил он, — потому что другое можно отнять, а это…
— Ясно. Запомните раз и навсегда, — Рокотов сделал паузу. — Главное орудие опричника — то, которое у вас на шевроне.
— Метла, — недоуменно пробормотал Горюнович.
— Точно. Метла тренирует, — Рокотов усмехнулся, — тело, а из головы убирает неправильные вопросы. Тебе и тебе — он ткнул в Долгорукова и Горюновича, — наряд по уборке плаца. Уже в контуре.…Тебе — за неуставной вид, — пояснил он Льву, когда тот открыл рот.
— Вон Усольцев — вообще в куртке!!
— Куртки у него другой нет, — ласково пояснил ротмистр, — а вот у тебя под усами другая рожа имеется. Два наряда.
Больше вопросов не было. Напоследок Рокотов окинул одобрительным взглядом Федьку, который непостижимым образом втянул пузо, глядел непонятно куда и вообще неплохо замаскировался под столб.
Нами занялся Тещин. Этот был «хороший полицейский»: рассказал, где казармы, каптерка, и — по собственному почину — где столовка. Я прям оценил.
Каптер каждому выдал наушник — это его называли «пес», маленький, мягкий, утопающий в ухе, как родной. Навороченные браслеты на левую руку: пацанам без предисловий, а с моего запястья, матерясь, сковырнул сначала другой браслет, который повесил Хлынов, «антимагический». И — по плоскому широкому обручу, который предполагалось… надеть на глаза?
— Сюда слушайте. Визор — ваша связь с контуром. Туда будут наряды падать… ну и вообще. На ночь ставите визор на зарядку в казарме. Браслеты — умнее вас, их просто не трогайте. Снять даже не пытайтесь! Наушник… его можно не вынимать, но если у какого-нибудь чухана серой зарастет — на себя пеняйте… Да нацепи ты его, чо рассматриваешь, как целка самотык!
Я поместил на нос визор, тот уверенно охватил голову, подстроился, и… в воздухе я увидел полупрозрачную картинку. Ага.
— Два комбеза базовых, один на руках — второй тут. Не обосритесь, когда наденете, там пластины внутри сами гуляют, тоже умные. Парадная форма в шкафчиках, беречь — как мамкину фотокарточку. Свободны!
— По-раздолбайски тут все, — констатирует Федор, когда мы выходим наружу и оглядываемся. — Вольно.
— Вот это — вольно?..
— Конечно, — радостно отвечает Ганя, — еще как. Кста, в увольнение тут действительно отпускают запросто и допоздна притом. Мне отец сказал.
Вот мы и сходили в первый раз в увольнение. И этот блин вышел комом.
— Кабзда! — экспрессивно пророчит Сицкий. — Кабзда нам в городе!
В тот раз портал перенес нас внутрь базы, сразу на плац, а теперь, как положено, подходим со стороны КПП. Федька старается не идти в раскоряку, Славик и Славик поправляют фуражки.
Лязгают засовы, крутятся вертушки.
На базе всем управляет ИИ, но притом на входе все равно двое дежурных — рядовые.
— Вам сразу к полковнику, — лениво извещает один, круглолицый и конопатый. — Он там рвет и мечет. Срет и топчет!.. Кто Усольцев, ты? А ты чо, дебил, в городе наушник не вытащил?
Пацаны оборачиваются ко мне.
— Андрюха, — говорит Мирослав, — а ты что, наушник не вытащил?..
— Кабзда в городе, — резюмирует Сицкий, — и здесь теперь тоже кабзда.
Глава 5Соль. Будущее не принадлежит никому
«— Наши жизни не принадлежат нам, — сказал Митрандир. — От первого вздоха до последнего зова мы сплетены нитями судьбы с теми, кто был, есть и будет. Поможешь падшему подняться — и его благодарность тебе зажжет свет в ком-то еще. Так растет древо надежды, ветви которого пронзают тьму. Но если твоя рука посеет семя гнева — даже малый росток его станет тенью, что будет ползти за тобой и потомками, пока ее не смоет река времени».
Это Токс на втором этаже читает малышам легендариум.
'Куруфин сжал рукоять меча:
— Ты говоришь так, будто мы лишь пыль на ветру, Митрандир! Но разве не в нашей власти рвать нити судьбы?
— Рвать — да, Куруфин. Но каждая оборванная нить звенит в судьбах других, как надтреснутый колокол. Помни: сколь бы ни были благородны побуждения, твой клинок, разящий врага, оставляет шрам на древе мира. Тень от него может упасть на тех, кого ты никогда не видел'.
Стараясь не шуметь, поднимаюсь на второй этаж. Похоже, получится неплохой материал для эхони — так на Тверди называют сториз. Помимо прочих дел, я еще и веду блог нашего детского дома. У него уже тысячи, а не десятки тысяч просмотров, в плохой день и вовсе сотни; однако нет-нет да и капнет пожертвование-другое. Из малышей, зачарованно уставившихся на Токс, получается отличный видеоряд. Конечно, здоровенные лбы из старшей группы такого умиления ни у кого не вызывают.