— Ага, поняла. Ну я тогда… поеду?..
Последняя фраза отчего-то прозвучала с вопросительной интонацией, хотя я этого не закладывала.
— Если хочешь, — отвечает Генрих. — Соль, ты можешь остаться. Я бы хотел, чтобы ты осталась.
Вот жеж! Я ведь сама хочу остаться с Генрихом. И не только ради того-этого — хотя, конечно, сбросить сейчас напряжение было бы в тему. Но тут другое, тут больше. Тут… если честно, я не знаю что.
Да, мы не очень-то хорошо начали, он пытался подмять меня под себя, и я считала его врагом и угрозой. Но жизнь показала, что есть враги и угрозы пострашнее. Теперь у нас, похоже, общие проблемы. И все же дело не только и не столько в этом. Он больше не присваивает меня, и я больше его не боюсь. Мы… равные. И мы можем сделать друг друга сильнее. Видит Бог, нам нужно сейчас стать сильнее, причем очень быстро.
И опять же… только ли в этом дело?
Но что, если все не так, как я думаю, и на самом-то деле Генрих сам устроил эту провокацию? Я не смогу пережить предательство от кого-то настолько близкого.
Или если провокация все же направлена против Генриха — и только против Генриха? Имею ли я право в это впутываться? Я же не только за себя отвечаю!
А если все это всерьез и по правде — готова ли я?..
Как-то все запуталось. Ладно, Токс ждет у машины.
— Я хотела бы остаться с тобой. Но не останусь. Не сейчас.
Разворачиваюсь и иду к машине. Я знаю, что Генрих не спросит «почему?»
Мы, снага, никогда о таком не спрашиваем.
Глава 18Андрей. Шутки кончились
После позорного возвращения с комбината отдохнуть нам не дали. Первым делом вызвали в штаб, к Ожегину — тот лично принял наш рапорт, но куцый, без мяса — и выставил. Еще от него поступил строгий приказ «не болтать о случившемся» — ну-ну, ага.
Потом принялись гонять: интендант требовал, чтобы в медпункте «записали в систему» причину, по которой он должен выдать нам новую форму; в медпункте делали сложные лица. В личном контуре появились слова «контузия» и «травма коленного сустава», например, но ни слова о том, откуда они взялись.
Наконец интенданту, кажется, позвонила сама Челядникова и наорала. В контуре у всех обнаружились формулировки «Повреждение формы вследствие инцидента при маневрировании транспортного средства на территории перерабатывающего объекта», «Деформация защитных элементов по причине превышения допустимой силы соприкосновения с твердой поверхностью» и тому подобный трэш — интендант заткнулся и форму выдал, правда, Славиков и Федьку погнал еще на техосмотр снаряги.
Пока возвращались на базу на автопилоте, с оглушенным водителем, я все пытался представить, какой поднимется кипеш… А о том, что случилось, никто не спросил. Старослужащим плевать с колокольни — половина все это время нас вообще не замечает. Комсостав хором сделал вид, что наши разбитые рожи им неинтересны (тем более нас оперативно привели в порядок в медпункте). Рокотов, показалось, специально за угол завернул, лишь бы не столкнуться. С лицом, точно у него зуб болит. Младший комсостав весь день зыркал, но… без вопросов.
Вопросы — ну, кроме Ожегина — задал только Тещин, когда поймал меня у каптерки:
— По группе — морально-физическое состояние? Доложи.
Я отбрехался, вахмистр не стал наседать. Мне, впрочем, от его неравнодушия стало только муторней. Нам уже тоже понятно, что в дерьмо втянули, спасибо. Втянули, а ты выполняй приказ — служба такая. В гробу я такую службу видал. Завхоз, кстати, просто как в воду канул — и ничего.
К вечеру нас, кажется, оставили в покое с медосмотрами и «объяснительными о порче имущества»… И тут же мне пришло в контур «явиться по наряду» к Челядниковой… Серьезно?
Челядникова не в кабинете — в приемной. За столом, заваленным папками. Вот как выходит, что в опричнине повсюду кибертехнологии, а бумаг все равно куча?
Госпожа подполковник на меня даже не глядит. Цедит сквозь зубы:
— Усольцев. Бегом на склад. Четвертый бокс, сектор «Д».
Вот почему устно опять же? Почему не в контур?
— И что мне делать там? — спрашиваю. — Я уже все сдал, все получил.
— Инвентаризация. Марш!
Настороженно бреду на склад. Уже отбой скоро — какие новые наряды, нах? Это совсем уж… вне очереди.
Вспыхивает зеленый, двери низкого длинного помещения открываются сами. Ага.
На складе пахнет картоном и техническим маслом, тесные стеллажи упираются в потолок.
В секторе «Д» — Варя. В рабочей форме, волосы как бы собраны, но волнистые светлые пряди выбились. Ко мне спиной. Оборачивается — и у меня все переворачивается внутри. С порога перемахиваю через стол. Притягиваю ее к себе — вдыхаю запах. Сжимаю стройное тело под форменной курткой.
— Ты даже не здороваешься, — шепчет Варя. — Ой! Андрей! Подожди! Да подожди ты!.. Ты что думаешь — я здесь случайно? Надо сначала поговорить!
Думаю — нет: подсмотрела, что у меня наряд, вот и здесь. Но Варя очень хочет что-то сказать.
Приходится убрать руки.
Она выравнивает дыхание, поправляет одежду и волосы. Но не отстраняется.
— Андрей! Ты… в порядке? Да уж вижу — в порядке… Ты же сам понял, что это было не просто так?
— Что именно? — я все еще пялюсь на линию ее скул, контур губ, но уже не тянусь. Слушаю.
— То, что с вами случилось на комбинате. Мясо вернули нарочно. Чтобы снага… спровоцировать.
— Ага. Ты в курсе, выходит? И… кто все это устроил? И зачем?
— Командование. Я точно не знаю кто. Но Ожегин в этом точно замешан. А зачем — чтобы стравить гарнизон и снага. Настроить против вас… против нас город, понимаешь? Еще сильнее.
— На кой?
— Чтобы обосновать чрезвычайное положение. А еще — чтобы там, в городе, в мэрии кого-то подставить. У них там свои игры.
— Э…
Все это звучит странно, но в местных поронайских раскладах я не разбираюсь совсем. Может, и правда…
Близость Вари будоражит. Опять сперва драка, теперь она… Думать тяжеловато. Сначала… Но Варя снова отталкивает мои руки:
— Да послушай ты! Ты же сам из-за этого мог погибнуть! — и она права.
— Ладно, ладно. Значит… мясо вернули специально.
— Да! Но с ним что-то сделали, — Варя говорит именно то, что и мы заподозрили. — Не знаю как. Магически! И уже после приемки.
— Мы правда могли там… остаться, — говорю я.
И снова перед глазами озверевшие рожи снага. Мне как-то об этом некогда было переживать. Но Варя права. Мы могли погибнуть.
— Да. Именно это и нужно было… ну… им. Тем, кто все затеял.
Уф-ф…
Нет, мы с пацанами, конечно, еще в таблетке решили, когда назад ехали: это была подстава. Но решили как-то… абстрактно. Не до версий нам было. А потом беготня, медпункт, каптерка.
А сейчас Варя озвучивает очень серьезные обвинения. В адрес как минимум командира 126-го Поронайского гарнизона, полковника Ожегина.
— Ты-то откуда знаешь? — спрашиваю.
— От хозяйки.
В голове наконец щелкает: «Усольцев. Четвертый бокс. Инвентаризация». Вот откуда наряд! Нет, это не Варя подсмотрела в планшете хозяйки, где я буду. Это Челядникова распорядилась, чтобы я оказался там… там, где Варя.
Зачем? И… и разве она вообще не враг Варе⁈ Разве ей можно доверять?
— Она против Ожегина, — спокойно говорит Варя. — Ей правда не нужно, чтобы тут до взрыва дошло. Она хочет его разоблачить, остановить это все.
Молчу.
— И еще… есть одна женщина… Подруга хозяйки. Она тоже в курсе, что творится. И тоже хочет предотвратить беду. Она не из гарнизона, но помогает.
Подруга хозяйки, значит.
— Ее зовут Альбина Сабурова.
— Варя, — говорю я. — А ты можешь Челядникову… ну, не звать хозяйкой? Говори госпожа подполковник. Ну или там Глафира Арефьевна.
Варя закусывает губу:
— Могу.
— Ладно. И… какой план у этих двух дам? Как они собрались разоблачать Ожегина?
Ерничаю, потому что всей шкурой чувствую: дерьмо-то было не утром. Глубокое погружение начинается только сейчас.
Варя сплетает и расплетает пальцы:
— В общем… Провокация, слава Богу, не удалась. Все живы. Вы с ребятами — просто молодцы!
Жду.
— И поэтому сто процентов мясо уже уничтожили. Да его уничтожили бы в любом случае. Потому что эфирный след магии, который к нему применили — единственная улика.
— Против Ожегина?
— Или против того, кто ему помогал. Да.
— И?..
— Мясо должны были сжечь, но эфирный след держится около суток. Такой… слепок ритуала. Его нужно… снять. Записать.
— Кому? Как?
— Тому, кто сможет туда пробраться. На мясокомбинат. К печи.
— И?
— Моя хо… Глафира Арефьевна просит тебя это сделать.
— Меня⁈
— Больше некому. Не мне же идти. За Сабуровой постоянно следят… да и за Глафирой Арефьевной тоже. Обе — крупные фигуры. А ты — нет. И ты уже знаешь, что там как, на мясокомбинате.
— Да не знаю я ничего! Я только один ангар видел… Неважно! Я же сейчас тут, в гарнизоне! Приписан! — трясу браслетом. — Для этого дела, что… в городе нельзя никого найти?
— Да ты пойми, искать просто нет времени, — Варя берет мою руку в свои. — Нет, Сабурова ищет, наверное… Но ведь это непросто. А сделать нужно — сейчас. Утром уже будет поздно. Отпечаток рассеется…
Я мотаю башкой, смотрю на нее:
— Варя… Я правильно понимаю, что ты сейчас меня просишь… Погоди! Понял, что Глафира Арефьевна… к черту ее… но и ты, ты меня сейчас просишь… вернуться на мясокомбинат?
Варя дрожит:
— Да.
Кладет мне руки на плечи:
— Просто… Ты у меня спрашивал, как помочь. Помочь с освобождением. Вот, это шанс. Хозяйка сказала: если я в этом деле ей пригожусь, по-настоящему… мне это зачтется.
Глаза — зеленые. Влажные.
— Поэтому с тобой говорю. Не с бухты-барахты.
Я киваю. Ну а что еще остается? И притягиваю Варю к себе.
Пол скрипит, будто дышит под нами. Лампы гудят. Она садится мне на колени, стягивает куртку. С меня, с себя. Потом — после паузы, не прекращая меня целовать, приподнявшись — брюки. С себя. И расстегивает мои. Все быстро. Глухо. Без слов. Как будто не ласки ради — а про другое. Про то, что мы друг другу говорим «да». Скрепляем уговор.