Что-то еще странно в этих парнях… Запах. То есть у них как раз нормальный запах усталых, но взбудораженных снага, а вот канистры их… что-то очень для Тверди с ее электродвигателями нетипичное. Бензин? Нет, этот, как его, керосин. Дело пахнет керосином… Спрашиваю будто невзначай:
— А куда это вы горючку тащите?
— Так на старые склады! — радостно лыбится мужик. — Псоглавых жечь будем!
— Что-о? — хором спрашиваем мы с Андреем.
— Ну, псов. Щенков даже. Форма как у этого, — махает на Андрея. — Блокпост они держали, нах. Пятеро наших у того блокпоста без ног осталось, когда мох взбесился. А эта мразота не выпускала никого. Приказ, ять, у них… Будут знать, ска, как приказам своим поганым следовать… — мужик широко, радостно ухмыляется. — Мы их в подвал на старом складе загнали. Они оттуда магией своей паршивой фигачат. Ничего, против горящего керосину небось нет у них магии.
Вскакиваю на ноги и ору:
— Стоять! Никто никого жечь не будет! Вы понимаете, чтО за это потом сделают с городом?
— Со всем городом? Да ничо, ять, не сделают со всем городом. Там такая толпа собралась… И каждому есть что псам, ска, предъявить. Спишут потери на Хтонь, и вся недолга.
— Не сметь! Никуда вы этот керосин не понесете!
— Ну, даже если мы и не понесем, — мнется мужик, — то не мы одни, ска, за горючкой-то пошли…
А я-то, дура, уже раскатала губу, что все закончилось — хорошие парни благодаря дружбе и отваге одолели козни плохих парней… Почему это не могло разрешиться вот так просто? Бледный Андрей достает наушник, что-то отрывисто говорит в него, терзает коробочку с кнопками…
— Нет связи.
Господи, как же я от всего этого устала…
— Андрюха, ну своей башкой подумай раз в жизни. Обычная городская связь уже есть. А вашей суперособенной опричной связи — нет. И опричных патрулей внутри периметра нет. У вашей службы есть порталы, есть воздушный транспорт, ИИшница эта всеведущая — а курсанты брошены на произвол судьбы? Это опять какая-то мутная подстава, Андрюха!
— Пох, — глаза Андрея становятся очень холодными. — Там мои пацаны. Я их вытащу. Где эти старые склады?
— Идиота кусок… тебя там на тряпочки порвут. Ты представляешь, насколько в городе вас ненавидят?
— Пох.
Прикрываю глаза. Ну на кой мне эти курсанты, в самом-то деле? Что хорошего они сделали? Андрюха говорил, там две группы… С одной я встречалась дважды — и оба раза они дрались с моим народом. Со второй пересеклась один раз, но мне хватило — вожак бил меня ногой по лицу, а остальные стояли и смотрели. Почему меня должно волновать, что с этими говнюками случится? Может, и прав мужик, весь город не накажут… Не настолько эти курсанты ценны, раз их вот так подставляет без конца их же начальство. Если среди них есть какие-то аристократы, то, может, это неудачные наследники? Вот их и топят оптом, как бракованных щенков. Раз даже собственным родителям на них плевать — почему не плевать мне? Ну хоть одна причина? Андрюха, правда… Да проще его шарахнуть по башке чем-нибудь. Пускай полежит спокойно, пока все не закончится. Конечно, он мне этого не простит до конца жизни. Ну и ладно. Главное, у него будет что-то там до конца жизни…
— Ты со мной, Соль? — Андрей смотрит на меня в упор — словно через прицел.
И тут встревает Мотя:
— Соль, не ходи в подвал. Тебя там убьют. Я ясно вижу: если пойдешь туда — убьют.
Да что их заклинило-то так всех на моей смерти!
— Солька, ну правда… — вступает Клара с необычной для нее робостью. — Мотя, когда зенки вот так выворачивает, действительно видит что-то. В этих, как их, вероятностях. На кой тебе сдались эти щенки? Не ходи.
А вот теперь это уже будет выглядеть как трусость!
И потом, эти курсанты — совсем пацаны. Чуть старше моих. Глупые, озлобленные, дурно воспитанные, полные тупого гонора и подростковых комплексов пацаны. Они могут еще вырасти во что-то приличное. Как этот, как его, Достоевский… нет, Тургенев платок свой протягивал. «Мы не всегда такие»…
— При всем уважении, — говорю Кларе и Моте. — Я очень вам благодарна за то, что вы спасли мою жизнь. Правда. Но эта жизнь, она все еще принадлежит мне. Ленни, будь другом, подбрось нас к старым складам.
Глава 24Андрей. Прикроешь мне спину
Мы выскакиваем из этого кхазадского драндулета перед почтенным, в годах шлагбаумом. Он настолько древний, что сделан еще из металла, а не из пластика, и настолько почтенный, что его, кажется, много лет вообще не поднимали. Короче, последние десятки метров до подвала преодолевать приходится бегом. Куда бежать, сразу ясно — по спинам снага, толпящихся у какого-то низкого кирпичного здания на краю площадки, и возгласам:
— Больше лей, нах! Там у них водяной!
— Пускай, ска, брызгается!! Тут цистерна, врот!
Я неплохо бегаю стометровку, но Соль обгоняет меня сразу же. Не тратя время на проталкивание между спин, взлетает на огромную ржавую бочку, а с той — на бетонный козырек. Соль сразу же видят все — и она начинает вещать:
— Але, разумные! Вы разумные или нет? Меня! Зовут! Соль! И сегодня здесь никто никого не сожжет, понятненько? Расходимся, граждане, тут ничего интересного!..
Подбегаем мы с Мотей, из толпы оборачивается мельком снага в кепке-восьмиклинке, с перекошенной рожей и орет:
— Э, братва! Тут еще один, ска!
Мгновенно все отвернулись от Соль. Мы с эльфом оказываемся в полукольце угрюмых, злобных физиономий, и — ска! — как же хочется вскинуть оружие! Но, наверно, нельзя?.. Не стрелять же в них! Вместо этого вскидываю ладони:
— Я сейчас выведу своих, и мы просто уйдем! Понятно?
«Понятно, что ты покойник», — читается на агрессивных лицах. Без переводчика. Точно посреди стаи бродячих собак оказался.
Но Соль не дает позабыть о себе:
— Я сказала, расправы не будет! Я! Сказала! Меня зовут Соль. Пусть поднимут руки те, кто меня не знает⁈ Кто про меня не слышал?
— Если я подниму руку, нах — ты костыли протянешь! — орет хрипло другой снага, тоже в кепке, но в бейсболке. Грязной бейсболке с гербом Государства. — Это чо за курва?
— Вот я не слыхал, ять! — вторит третий. — Пшла вон! Братва, керосин лейте!!
Однако я вижу: на большинстве снажьих рыл обозначается узнавание. Кто-то пихает кого-то локтем, до меня доносится: «Та самая, ять!», «С катаной, понял?», «Врот, в эхони!», «Приют!», «Жуко́в порубила, помнишь?», «А, Мясник, ска!»
Соль косится с досадой на солнце — потом красивым прыжком слетает к тому, кто в бейсболке. Вжух! Катана сверкает в лучах: Соль достала ее в прыжке.
— Все верно, это я! — катана возвращается в ножны, а Соль — нос к носу с громилой в бейсболке. — Н-ну? Готов рискнуть⁇
Громила мешкает, пучит глаза, Соль презрительно поворачивается к нему спиной и — снова на бочку и на козырек. Бочка скрипит, сыплется бетонная крошка. Замечаю, что кто-то из молодых снага уже начал снимать происходящее на телефон.
— Да никто не узнает! — рявкает восьмиклинка.
Надо сказать, пяток самых уголовных рож все ближе ко мне подбирается, и я прилагаю нешуточные усилия, чтобы стоять спокойно и не сорвать Соль переговорный процесс. Хорошо, что со мной рядом Мотя с блаженным лицом — кажется, это сбивает снага с толку. Наконец, подбегает и Клара, пыхтя как бронепоезд, и тут же открывает рот, чтобы начать обкладывать снага кхазадской мудростью, но Мотя дергает ее за рукав и кивает на Соль — ей не мешай, мол. Клара решительно вклинивается между мной и ближайшими снага, свирепо сверкает на них очами. Но молчит.
— Никто не узнает! Десятком сучонков больше недосчитаются! Война все спишет!..
— Это дети, — размеренно, точно гвозди вбивает, говорит Соль. — Да, люди взрослеют раньше. Но этим парням по семнадцать — они просто молодые, зеленые пацаны!! Поймите это, снага-хай!
Мне даже слегка обидно становится.
Из-за плеча громилы в бейсболке выступает старик: лысый снага с клюкой, в пыльном пиджаке, с седыми кисточками на ушах.
— Мне плевать, дети это или не дети, — говорит он толпе и Соль, — мои дети сегодня погибли. Псы не выпустили их наружу из Хтони! Не выпустили! Из Хтони!.. Кто за это ответит? Ты, Соль? Я думаю, он! — тыкает в меня. — И они, в подвале! Прямо сейчас ответят!
По толпе прокатывается эмоция одобрения. Дед вынимает из пиджака древний складной нож — потертая белая рукоятка, без стопора, грибной, — и, тускло на меня глядя, начинает пытаться ногтем достать лезвие. Мотя и Клара делают одновременный шаг вперед. Снага таращатся на деда-экстремиста — что будет?
— Я понимаю, — звенящим голосом говорит Соль. — Я тоже потеряла… мужчину, с которым собиралась прожить жизнь. Вы все его знали. Это Генрих… Мясник. И он бы такого не допустил! Он велел мне вас защищать, а вы что творите? Опричники за своих щенков всех нас в бетон закатают! Ради тех, кто еще жив, снага-хай: давайте закончим это здесь и сейчас. Отпустите мальчишек. Не убивайте. Это выведет все на новый виток… кабзда настанет всем!
Она во второй раз грациозно спрыгивает с козырька, подходит ко мне, берет за предплечье:
— Глядите — он не достал оружие. Не поднимайте его и вы!
Старик в пиджаке трясущимися руками ковыряет нож и плачет. Другие снага обнимают его за плечи, утешают, похлопывают, что-то бормочут.
Кажется, обошлось. Керосин медленно впитывается в щербатый бетон, наполняя пространство тревожащей вонью. Лупят сверху солнечные лучи — прекрасный осенний денек.
— Скажи псам выходить, — командует Соль молодому снага, стоящему у крыльца подвала. Вроде как она его знает.
— Ты чо, — мотает тот головой, — они там забаррикадировались, не услышат.
— Я пойду, — говорю я. — Выведу их.
Соль глядит на мрачные лица снага. На канистры.
— Один не пойдешь, — решает она, — я с тобой. Так вернее будет.
Вскакивает — на сей раз на толстый бетонный бортик, обрамляющий спуск в подвал, и еще раз говорит всем, негромко:
— Расходитесь. Идите домой — к тем, кто уцелел.